- Война, - сказал, ни к кому не обращаясь, Чистюля. - Это все война. Она выжгла вашего друга изнутри. Она всем нам шрамы в душе оставила…
- Да, мы все пустые, - подтвердил Мозес. - И ты, малой, тоже не прост. Ведь у тебя тоже есть на совести какой-то груз, разве нет?
- Мне надоело! - крикнул Генрих. - Надоело! Вы все корчите из себя умных, взрослых, ветеранов, фронтовиков, - он снова с ненавистью посмотрел на Сашу. - А на деле вы ничтожества!
- Ладно, договорились, - спокойно сказал Давид. - Мы ничтожества, только дай нам отдохнуть. Сядь и не мельтеши, пожалуйста.
Сашу разбудили в условленное время, как оказалось - зря. Только он принялся проверять готовность подчиненных, пришел Цви и сказал:
- Выход откладывается на два часа. Отдыхайте пока.
- Что-то случилось? - спросил Саша.
- Арабы набросали камней на дорогу. Когда завал разберут, двинемся, - ответил Цви.
- Да прошлись бы пешком, - в сердцах сказал Саша, когда Цви ушел. Потом посмотрел на товарищей и вздохнул: дойти-то они дошли бы, но в каком состоянии? Румяные мускулистые здоровяки из "Александрони" пошли бы эти несчастные семь-восемь километров по горам и не запыхались. Сашины товарищи - вряд ли. Да и бронетехника осталась бы возле завала…
В итоге, выступили далеко заполночь. Все происходящее вызвало у Генриха ассоциации не с армией - как он ее представлял, а с бродячим цирком, где вместо циркачей сбежавшие из дурдома больные. Шум моторов, толкотня, крики, мат на добром десятке языков - и полное непонимание, что и зачем делают эти люди. Одна за другой машины покидали кибуц. Колонна железной змеей растянулась на целый километр. Фары у машин зачехлили для маскировки, оставив узенькие щели. Пробивавшегося через них света едва хватало, чтобы избежать столкновений.
- Командир, а почему у нас нет артиллерии? - спросил кто-то у Цви.
- Есть артиллерия, - ответил Цви. - Два "наполеончика", "давидка". Вы разве у штаба не видели?
- А я подумал, там военный музей, - не упустил случая позубоскалить Саша. - Баллист или катапульт на вооружении нет?
- Специально для тебя примем, - не остался в долгу Цви. - Сделаем тебя генералом осадной артиллерии. У нас все есть, а генерала нет. Ты сгодишься!
Ехали недолго. Повернув на широкую дорогу, колонна проехала еще немного и остановилась. Светя фонариками, офицеры стали строить подчиненных вдоль дороги. Было темно, но луна, хоть и слегка щербатая, светила ярко и можно было ориентироваться без света. Белая в свете луны дорога отчетливо выделялась на фоне темного ландшафта. Слева угадывались дома - покинутая жителями арабская деревня. Справа, где-то вдали, темнели горы.
- Слушайте и запоминайте, - сказал Цви, наведя подобие порядка. - Мы сейчас на дороге, ведущей к перекрестку. Отсюда до вражеских позиций три километра. Двигаться тихо, не разговаривать, не греметь. Ни в коем случае не стрелять, что бы там вам не показалось. Я пойду впереди, Саша сзади. Он мой заместитель, если со мной что-нибудь случится, он вас поведет. Фонарик у тебя есть? - спросил он у Саши.
- Нет, командир.
- Тогда бери мой. У меня есть запасной, - Цви протянул Саше фонарик. - Условный сигнал для опознания в темноте - мигнуть два раза быстро, два раза медленно. Есть?
- Есть, - кивнул Саша.
- Сверим часы, - Цви взглянул на часы.
- У меня нет часов, - сказал Саша.
- Дайте ему часы кто-нибудь, - приказал Цви. Народ замялся, из темноты протянулась рука и в Сашину ладонь легли часы.
- Ого, - рассмотрев, что ему дали, Саша не сдержал удивленного возгласа. Он держал в руках настоящие швейцарские часы. В свете фонарика блеснуло золото. - Это кто тут такой щедрый?
- Я, - отозвался Генрих. Оставив вещи в кибуце, Генрих забрал часы с собой. Воров во взводе не водилось, но рисковать дорогой вещью он не решился. Будто чувствовал, что пригодятся.
- После боя верну, - пообещал Саша.
Прошагав немного по дороге, рота остановилась: командир приказал сойти с дороги. Солдаты из "Аександрони" пошли дальше. Кое-как разобравшись по взводам, рота стала двигаться на восток, по пересеченной местности. Идти сразу стало тяжелее: колючие невысокие кусты росли очень густо, через них приходилось в буквальном смысле продираться. Идущие впереди тихо матерились. Несмотря на строжайший приказ не шуметь, то и дело кто-то вскрикивал, оскальзываясь на камнях. Звякали плохо пригнанные части снаряжения. Идущую параллельно роту "гимель" было отлично слышно. Саша спросил было про боевое охранение, но командир роты только махнул рукой: мол, какое охранение в темноте?
Генрих шел, стараясь не упускать из виду Мозеса с Давидом. Очень скоро он приноровился к темпу движения, глаза адаптировались к скудному лунному свету. Впереди выросла черная тень - рота достигла высоты 314. Вверх подниматься не стали, взяли правее, все так же двигаясь по заросшей низине. Монотонное движение черепашьим шагом гипнотизировало. Генрих расслабился, успокоенный звездным небом, ночной тишиной, нарушаемой лишь стрекотом цикад и редкими криками ночных птиц. Ему вдруг стало казаться, что никаких врагов там нет, и вместо боя будет просто ночной поход, как в школьные годы. Генрих замечтался и ушел в себя.
Ему вдруг вспомнился сводный брат. Рассказывая о себе товарищам, он ни разу не упоминал о нем. Брат, в отличие от Генриха, был наполовину немцем - по матери. И, сколько Генрих его помнил, всегда был настроен очень патриотически. Обрушившиеся на евреев гонения его ничуть не изменили. Он всеми силами пытался доказывать окружающим его немцам, что он такой же, как они. Если бы он мог пустить себе кровь и избавиться тем самым от своей еврейской половины, он, не колеблясь, сделал бы это. Как "мишлинге" - метиса, полуеврея, его не хотели призывать в армию, но он добился своего. В 43-м на фронт гребли всех и кривых и косых и "мишлинге". Брат писал, что с радостью сложит голову за фюрера и фатерланд. Его мечта сбылась - весной 45-го он погиб на подступах к Берлину. Письма перестали приходить. Генрих терялся в догадках, пока однажды не получил открытку от матери брата. Несколько скупых строчек сообщили ему, что он остался один. Это произошло почти сразу же после того, как умер Макси и стало последней каплей, последней соломинкой, сломавшей хребет верблюду. Генрих сорвался.
Это произошло за обедом. В тот раз дядя был дома и Генриха посадили за общий стол. Все было как обычно. Генрих доедал пирожное и ждал, пока встанет дядя, чтобы выскользнуть из-за стола и вернуться в свою каморку. В этот момент его кузен отпустил какую-то шутку насчет кошек. Причем, возвращаясь в памяти к этому случаю, Генрих с опозданием понял, что шутка не была адресована ему. Младшая сестренка капризничала и кузен решил ее утихомирить, сказав что-то вроде: "кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест".
В других обстоятельствах Генрих пропустил бы это мимо ушей. Но раздавленный смертью матери и брата и убийством кота, он стал не вполне адекватен.
- Так это ты, это ты убил Макси! - сжав кулаки, вскочил Генрих.
- Что? Да пошел ты знаешь куда, недоносок! - брат не полез за словом в карман.
- Так, а ну прекратили оба! - стукнул ладонью по столу дядя. Но было поздно: все горе, все раздражение и озлобленность на весь мир, что скопились в душе Генриха, выплеснулись наружу. Отброшенный стул с грохотом ударился об пол и дядя непроизвольно скосил туда глаза, а когда перевел их назад, то увидел, что его племянник, распластавшись на столе, вцепился в горло его сына. С грохотом летела на пол посуда. Страшно завывая, Генрих ногтями рвал лицо и одежду кузена. Прислуга от этого воя выронила поднос с грязной посудой и убежала на кухню, а дядя остолбенел. Когда он опомнился и кое-как разнял дерущихся, его взгляду предстало окровавленное лицо сына, с которого лоскутами свисала кожа. С кухни прибежал садовник, с его помощью дядя сумел скрутить порывавшегося закончить начатое Генриха.
Срочно вызванному врачу пришлось в буквальном смысле сшивать кузену лицо. Генриха заперли в каморке. Сквозь неплотно пригнанную дверь, он слышал истеричный крик дядиной жены: "Звереныш! Чтобы ноги его не было… Посадить в тюрьму… Выбирай, или он, или я!"
Чем закончился спор дяди с женой, он так никогда и не узнал. Ночью, когда весь дом уже спал, Генрих отодвинул засов столовым ножом и тихо выскользнул из каморки. Весь долгий день он пролежал на кровати и безумный водоворот отчаянных мыслей к вечеру успокоился, вылившись в холодную решимость уходить.
Генрих осторожно прокрался к дяде в кабинет. Прожив в доме несколько лет, он отлично знал, где что лежит. Из ящика стола он извлек ключ, открыл спрятанный за картиной сейф и забрал оттуда всю имевшуюся наличность. С полки забрал дядины часы - золотой "Бреге".
Спустившись вниз, Генрих торопливо оделся и подошел к двери. Сначала он хотел просто уйти, но что-то словно толкнуло его изнутри, и он вернулся. Гостиная тонула в темноте, освещаемая отсветами пламени из камина. Генрих подошел к камину, протянул к огню ладони, задумчиво пошевелил пальцами. Протянул руку к поленнице, взял полено и положил в огонь.
Дождавшись, пока полено займется, Генрих вытащил его из огня и пошел по гостиной, водя поленом по шторам, диванам, полкам с книгами. Побежали языки пламени, заклубился дым. Генрих бросил горящее полено на ковер - тот тоже занялся и вышел за дверь. До ближайшей железнодорожной станции было пятнадцать километров. Генрих прошел их, ни разу не присев и успел на первый поезд до границы.
Громкое "бум" вырвало Генриха из задумчивого состояния. Над ночными предгорьями повисла гробовая тишина. Все живое прислушивалось, ожидая продолжения. И оно последовало - "бум", "бум", "бум".
- Что это? - занервничали солдаты. Взвод остановился, прислушиваясь к доносившимся с севера взрывам. Земля чуть заметно содрогалась под ногами у застывших, как изваяния, солдат.
- Это ребята из "Александрони" занялись фортом, - повысив голос, сказал Цви. - Вперед, не задерживаем, у нас своя задача.
За холмом - высотой 314, разгорелся нешуточный бой. В частую скороговорку винтовок вплетались стаккато пулеметных очередей. Один за другим рвались снаряды. Винтовочные выстрелы раздались и на самой высоте.
- Ускорить темп, быстрее!!! - закричал командир роты. Цепочка сломалась, взвода перемешались, рота плотной группой рванула вперед. Ни о какой скрытности передвижения речь уже не шла.
В ту ночь подполковник Иорданского Арабского Легиона Хабис аль-Маджали спал вполглаза. Предупрежденный разведчиками о том, что евреи накапливают войска в районе Хульды, он понимал, что нападение на Латрун это вопрос дней или даже часов. После того, как еврейские отряды заняли деревню Бейт-Махсир, форт Латрун остался единственным укреплением, блокирующим дорогу на Иерусалим. Стоило евреям ударить одновременно, от Хульды с востока и от Бейт-Махсир с запада, и оказавшийся между молотом и наковальней Бейт-Сусин пришлось бы оставить. От Бейт-Махсир до Бейт-Сусин было каких-то семь-восемь километров. Затем настала бы очередь Дир-Аюб. Именно поэтому он разместил в Бейт-Сусин батальон ополченцев, усиленный ротой бедуинских стрелков - своей личной гвардии. Остальные - Четвертый полк Легиона и добровольцы, укрепились вокруг форта, в аль-Латрун и на высотах вокруг Дир-Аюб. Даже потеряв Бейт-Сусин, арабы все равно могли бы держать дорогу под контролем.
Здраво оценивая свои силы, подполковник вызвал по радио подкрепления. Второй полк под командованием майора Джеффри Локетта вышел из Рамаллы и был на полпути к Латруну.
Разбуженный среди ночи посыльным, подполковник поднялся на башню форта. Там уже ждал его заместитель.
- Вон там, господин полковник, - заместитель показал рукой на юго-запад и протянул полковнику бинокль. - Идут к Аль-Латрун.
- Ничего не вижу, - проворчал подполковник. В этот момент на темном склоне высоты 314 что-то блеснуло в лунном свете. Полковник скорее почувствовал, чем увидел движение.
Подполковник отнял от глаз бинокль и сказал, глянув на часы:
- Скоро рассвет. Если они хотели воспользоваться темнотой, то просчитались. Взойдет солнце и они будут у нас, как на ладони, - он отдал бинокль и приказал: - Буди людей, занимайте позиции. Только тихо, не спугните! Огонь открывать только по моей команде!
- Есть, - сказал заместитель и побежал вниз. Подполковник спустился на командный пункт, поднял трубку полевого телефона и несколько раз крутанул ручку. Практически сразу на другом конце ответили - там тоже никто не спал.
- Слушаю вас, господин полковник! - раздался в трубке бодрый голос командира батареи новеньких британских 25-фунтовок, расположенной за Дир-Аюб.
Командир роты торопился не зря. Согласно плану, рота должна была занять Бейт-Сусин еще в темноте. Предполагалось, что деревня покинута жителями и проблем не будет. Задержка с выходом спутала все карты.
- Стойте! - крикнул Саша, увидев, что рота превратилась в стадо. Он догнал командира роты и рванул того за плечо. - Стойте! Нельзя так нестись! Надо рассредоточиться, развернуться в цепи, повзводно! Иначе один снаряд и будет братская могила!
- Всем стоять, - командир роты соображал быстро. - Разобраться по взводам, построиться в цепи!
Командиры взводов забегали, собирая своих.
- Плохо дело, - сказа Саше вполголоса командир роты. - Это не наша артиллерия бьет. Что думаешь, фронтовик?
Разрывы снарядов следовали один за другим. Два еврейских "наполеончика" просто не могли обеспечить такого темпа стрельбы. Скрытая за холмами арабская батарея перенесла огонь на высоту 314 и снаряды стали рваться совсем рядом с наступающей на Бейт-Сусин ротой.
- Надо уйти с открытой местности, - предложил Саша. - И быстрее, пока не взошло солнце.
За горами, на востоке, небо светлело, предвещая скорый рассвет.
- Тогда вперед, - закричал командир роты. - Слушай мою команду! Вперед, только вперед! Останемся в низине, нам крышка!
Цепи ускоренным шагом двинулись вперед. Снаряды рвались совсем рядом, и каждый хотел как можно быстрее убраться с этого места. Но каменные осыпи и густые заросли затрудняли продвижение. Светлая полоска на горизонте стала шире, первые лучи солнца осветили вершины холмов. Восходы в этих широтах столь же стремительны, как закаты. Пылающий багровый диск выплывал из-за гор так быстро, что движение можно было видеть невооруженным взглядом. Сжимая во внезапно вспотевших ладонях винтовку, Генрих шел вместе со всеми вперед. Длинный, протянувшийся с севера на юг холм - высота 314, остался позади. За ним, слева от идущих, угадывались в туманной дымке дома - деревня аль-Латрун. Оттуда доносилась частая стрельба. Бившее в глаза солнце мешало как следует разглядеть находящуюся впереди деревню Бейт-Сусин. Прикрывая глаза ладонью, Генрих видел, как с каждым шагом становится все ближе и ближе склон холма с кубиками домов.
- Быстрее! Быстрее! - торопил командир роты. Он отлично понимал, что на открытой местности рота подвергается опасности быть расстрелянной с господствующих высот. К несчастью для наступающих, это отлично понимали и арабы. Когда до холма оставалось каких-то полкилометра, на склоне и в домах засверкали вспышки выстрелов. Застрочили пулеметы. Пули защелкали по камням, полетела в стороны скашиваемая трава.
- Аааа! - раздался крик позади Генриха. Он обернулся и увидел, как падает с окровавленной головой кто-то из второго взвода.
Цепи сломались, люди побежали назад. Генрих, не помня себя, выронил винтовку и сел, закрыв голову руками. Ему еще никогда в жизни не было так страшно. Он внезапно осознал, что каждая из свистящих вокруг пуль может вот так запросто оборвать и его жизнь.
- Всем стоять! Стоять, я сказал! - раздался крик командира роты. Совсем рядом послышались выстрелы. Раздался громкий мат, Генрих по голосу узнал Сашу.
- Не бежать! Обгадились, так вас и разэтак! - кричал Саша, перемежая приказы руганью. Как ни странно, это подействовало. Генрих немного успокоился, подобрал винтовку, но вставать не спешил.
Рота залегла. Густая трава и рельеф местности укрывал евреев от арабских стрелков, но перемещаться они могли только ползком. Цви, Саша и командиры второго и третьего взводов подползли к командиру роты.
- Половина моих людей сбежала, - доложил командир третьего взвода.
- А что у вас? - спросил командир у остальных.
- Мои все здесь, - сказал Цви.
- Мои тоже, есть раненые, - отозвался командир второго взвода.
- Что скажешь, фронтовик? - командир перевел взгляд на Сашу. - Ты был прав, зря мы разведку не выслали. Их там дохрена, да еще с артиллерией.
- Надо отходить, - сказал Саша. - Мы в низине, на открытой местности. Они нас либо из пушек расстреляют, либо окружат пехотой.
- Мы не можем отойти без приказа, - отрубил командир. - Еще варианты есть? Давай, не строй из себя целку. Что твой опыт говорит?
- Надо взять эту деревню, - предложил Саша. Все внутри него восставало против того, что он говорил, но дисциплина взяла верх над разумом. Он слишком долго был солдатом и не из последних. В боевой обстановке включились давно позабытые навыки и схемы поведения. Приказ командира заменил здравый смысл. - До нее тут метров пятьсот, добежим, возьмем на штык. А дальше пусть командование думает. Шанс есть, только надо в темпе. Подсуетимся, прикуп будет наш…
- Так и поступим, - решил командир роты. - По свистку поднимайте людей в атаку. Ну, что смотрите? Давайте, вперед…!
Солнце поднималось все выше. Стало теплее. Цви прополз вдоль цепи, объясняя, что делать.
- Так они же стреляют, - пробормотал Генрих, услышав про скорую атаку.
- А ты думал, они тебе пряников дадут? - сказал ползущий следом за Цви Саша. - А у тебя в руках что, хлопушка?
- Так не видно же ничего, - растерялся Генрих. - Куда стрелять?
- Там увидишь, - туманно объяснил Саша. - Держись рядом со мной, не отставай? Понял?
Генрих кивнул и почувствовал, как по лбу потекли капли пота. Он лежал, сжимая винтовку, и ждал сигнала к атаке.
Свисток и взвод, как один человек, встал и побежал вперед. Генрих бежал вместе со всеми и кровь стучала в ушах: вперед! Арабы открыли огонь, и ему казалось, что он бежит прямо на пули. Он почти ничего не видел, ослепленный бьющими в лицо лучами солнца. Парадоксально, но он перестал бояться. Он чувствовал прилив энергии, веселая ярость толкала его вперед. Вокруг свистели пули, кто-то падал, крича от нестерпимой боли, но Генрих не обращал внимания, он бежал вперед. Потом от солнца откололся кусок и ударил его по голове. Тут же стало темно, как будто кто-то выключил свет, а вместе с ним и весь мир.