- Иди, иди. Вот сюда, к подоконнику.
- Это зачем?
- Ну, подойди. Подошла, молодец. А теперь вытяни руку за окошко и положи ее на ящик.
- Ой, горячо-то как! А… Кали…
Я снял еще теплую банку с холодильника и поставил перед ней на стол.
…так не плакал даже я на похоронах своего дедушки…
Наполнив стакан водой, я накапал туда валокордина и заставил ее выпить эту херню до самого дна.
- Единственное, что могу добавить, Алена, - умер он в страшных мучениях… прыгал, наверное, перед смертью, как грешник у черта на сковороде… Меньше надо по телефону трепаться с заместителями всякими - совраскиных главных редакторОв.
- Мне хотят материал серьезный доверить, для статьи… надо было все обсудить, все выяснить.
- Ну, можешь перезвонить ему и доложить, что у тебя уже есть один "серьезный материал" и даже рабочее название к нему: "Как я зверски замучила и убила Гая Юлия Цезаря (по кличке Калигула) из династии Юлиев-Клавдиев". Не очень длинно для передовицы, кстати?
Тут я бы кое-что уточнил. Два дня назад у нас в гостях побывал один "видный эксперт по грызунам", и после того как мы с ним распечатали третью бутылку, осмотрев нашего Гая, так сказать, с ног до головы, он, голосом не терпящим возражений, авторитетно заявил: А Калигула-то ваш - девочка…
Я не очень-то ему поверил (на рынке нас полчаса уверяли, что это мальчик), однако жене сказал:
- Вот видишь, если бы мы его Клавдием нарекли - могли бы сейчас хотя бы в Клаву переименовать. А так, - хули теперь с ним делать?
Что ж, делать теперь действительно было нечего. Я взял банку и отправился к ближайшему от нашего дома мусорному контейнеру. Будем расценивать как несчастный случай. Вот и все дела.
Я видел бабу Раю в последний раз на поминках, через год после смерти деда. Посидели, вспомнили его несносный характер, первые проявления которого, в тайных и загадочных хитросплетениях собственной души, я начал замечать уже с самого раннего детства…
На поминках, слава Богу, не было ни дальних родственников, ни суетливых ветеранов, произносящих псевдопатриотические тосты и картинно пускающих "скупую мужскую слезу". Закончилось все мирно. Почти без слез и причитаний.
Потом мы несколько раз говорили с ней по телефону. Она предлагала сходить на кладбище - "проведать деда"; делилась планами переезда с дочкой от первого брака в ближнее Подмосковье. Природа: грибки, ягоды…
Я выразил сомнение в том, что в ближнем Подмосковье сейчас намного лучше с экологией, чем собственно в самой Москве; признался, что развожусь со своей; что развод проходит как-то крайне неорганизованно и нервно; и что ближайшее время не смогу составить ей компанию…
По-моему, она даже не обиделась.
Ничего не попишешь: мы с ней чужие люди, и то, что нас связывало когда-то - медленно, но верно
уходит все дальше и дальше, путаясь в обрывках воспоминаний,
и выгорая на солнце,
как позолоченные буквы на могильной плите,
в той плохо ухоженной части "Хованского" кладбища,
где расположен старенький колумбарий
с прахом моего
горячо любимого и
до сих пор живущего
в самых потаенных глубинах моей памяти -
деда.
Такой вот ПЛЕШ-МУДЕ-КРОНШТЕЙН.
Объект "Кузьминки"
Встретили меня по одёжке.
Проводили - тоже плохо…
Я стою при входе в зал игровых автоматов, в тени подъездного козырька. Я стою и рассматриваю фасад старой хрущевской пятиэтажки, выстроенной, как абсолютное большинство домов в это микрорайоне, тридцать с лишним лет назад. Я рассматриваю данный фасад чрезвычайно внимательно и увлеченно. Увлеченностью этой я обязан одному недавно сделанному спонтанному умозаключению: почему, собственно, я, изучая со стороны этот ободранный, малопригодный для жизни курятник, называю его старым? Ему, если вдуматься, столько же лет, сколько и мне, он возможно даже на пару лет младше меня, что, по сути, ничего не меняет в сложившихся обстоятельствах…
Мы, можно сказать, РОВЕСНИКИ.
И это страшно само по себе…
Не смотря на цветущую весеннюю яблоню, раскинувшую свою кипенно-белую крону на уровне второго этажа, и на покрашенную на днях миниатюрную ограду у подъезда,
общий вид облупившихся балконов, обшарпанных стен и покосившихся входных дверей производит на меня тягостно-удручающее впечатление. Хочется схватиться за свое лицо и, отыскав где-нибудь поблизости зеркало, тщательно и беспристрастно рассмотреть свое отражение. Все ли нормально? Все ли у меня хорошо? Не расходятся ли в углах моих глаз глубокие старческие морщины, словно страшные потемневшие от влаги трещины за угловыми межпанельными швами; не потрескалась ли моя слегка обветренная кожа, как грязно-желтая штукатурка вдоль всего фасада, и не почернели ли мои зубы, как почернели оконные карнизы по всему зданию, исключая те места, где внезапно разбогатевшие хозяева поставили модные и практичные стеклопакеты.
Одной из веских причин, заставивших меня бросить пить, была явственно наметившаяся деградация моей внешности. Не то чтобы я страдал нарциссизмом, но - видит Бог - нельзя верить тем мужикам, которые говорят, что внешний вид - это не главное для мужчины (особенно в юном возрасте). Заметив, что в более-менее серьезных местах меня стали встречать - и по одежде, и по внешности, - прямо скажем, "с прохладцей", да и провожать, как в том анекдоте, "тоже плохо", я медленно, но верно уразумел: надо бросать; надо завязывать тройным морским узлом и становиться на путь исправления, путь заведомо трудный, но истинный.
Внешний вид и истинный путь в жизни каждого человека - вещи очень важные и значимые, но кроме них есть еще упомянутые мной выше сложившиеся обстоятельства. Мои сложившиеся обстоятельства таковы: отсутствие высшего образования, три разрушенных брака за плечами и херовая, приобретенная совсем недавно, работа в частном охранном предприятии.
Я стою неподалёку от метро "Кузьминки" на посту № 1, как я уже говорил, в тени козырька при входе в зал игровых автоматов и вдыхаю весенний запах, издаваемый мелкими белыми цветами, распустившейся рядом с витриной соседнего магазина, удушливой "кашки". Аромат ее повсеместен, вездесущ и странно-притягателен. Так обычно благоухает, если мне не изменяет память, женская промежность во время месячных - наскоро и плохо промытая и спрыснутая для блезиру дешевым китайским дезодорантом.
Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь.
Пост № 1 огромен. На его территории расположен ряд торговых палаток и магазинов, накрытый грязным стеклянным плафоном выход из метро, четыре или пять автобусных остановок и прилегающая к ним стоянка такси. Я работаю вместе с напарником. Внешне он напоминает Винни-Пуха: толстый, глупый, неуклюжий. Стопроцентный люмпен. Раньше таких ребят можно было встретить на фабриках и заводах, куда они автоматически попадали, закончив профильные ПТУ и техникумы. Теперь фабрики сильно изменились, и работают на них преимущественно приезжие с окраин распавшегося СССР; на заводах почти та же картина, как, впрочем, и на всех оставшихся после распада государственных и коммерческих предприятиях. Возникает закономерный вопрос: куда податься бедному пэтэушнику? Не на стройку же, в самом деле, где и в советские-то времена работала одна лимита да алкоголики. Остались только две более-менее приемлемые социальные ниши: торговля и охрана. Причем, торговля уже больше чем наполовину заполнена теми же приезжими. Трудиться там тяжело и муторно, тем более хозяева торговых точек и магазинов, как правило, злостно нарушают трудовое законодательство, что совершенно неприемлемо для коренных (или считающих себя таковыми) жителей столицы. В охране же, несмотря на вопиющие нарушения того же законодательства, по мнению многих москвичей, работать все-таки - худо-бедно - можно. Особенно любящим выпить мужикам среднего возраста, отслужившим в армии и не склонным к освоению "новых и нужных" профессий, таких как программист, менеджер, бухгалтер, экономист, юрист и так далее, и тому подобное.
Таким любящим выпить молодым мужиком и был мой напарник Сережа Роскошный (по его словам - отец "из подмосковных казаков"). Правда, в армии он не служил, и на работу в охрану был взят в порядке исключения, по протекции своего дальнего родственника, помогавшего время от времени проворачивать какие-то темные финансовые махинации высшему руководству нашего подозрительного - во всех отношениях - предприятия.
Хочу сразу заметить - в охрану я пошел тоже не от большой любви к труду. Работу в охране и работой-то не назовешь - это служба скорее; а какой русский человек не любит послужить (если честно, наверное, никакой), как говорится: "служить бы рад, прислуживаться тоже и пресмыкаться если чё". Но об этом мы еще поговорим, а сейчас, завидев вдалеке призывно машущую фигуру моего напарника, я нехотя выдвигаюсь к метро. - Вот пенёк! У него же рация есть, мог бы меня по ней вызвать, - говорю я, про себя, совершенно забыв, что рация есть и у меня, и по ней я тоже мог бы спросить у него, что там стряслось, никуда при этом, кстати, не выдвигаясь…
Пройдя вдоль длинного палаточного ряда, я увидел Роскошного сидящим на перилах в стеклянном метрополитеновском плафоне перед самым спуском в подземный переход. Я застал его в состоянии получения какой-то непонятной, но крайне радостной, судя по его улыбающейся морде, перманентной благостыни; светлым источником коей, насколько я мог догадаться, была поправляющая задравшийся топ, молодая подвыпившая девица.
- Братки какие-то из "бэхи" на повороте выпихнули; она понять не может где находится. Не хочешь ее на местности сориентировать?
- Ты меня для этого позвал?
- Да ладно тебе. Она говорит - отсосу у любого, кто мне за пивом сбегает и "тачку" потом поймает.
Вульгарно накрашенный фейс, на пальцах многочисленные тонкие колечки из - как пишут в протоколах - белого металла; пьяные развратные глаза. Под узким и коротким топом, больше похожим на бюстгальтер, - нежная (это видно на расстоянии) бледно-розовая, с каким-то золотистым отливом, - высокая девичья грудь.
Роскошный, слегка запинаясь, зачастил:
- Не. Если ты. Сам. Ну, это. Не того. То могу я. Это самое… за пивом сбегать.
- Ты что, Сергун, с дуба рухнул? Утро. Девяти еще нет. Сейчас проверяющий должен подрулить, а я на посту один… - Где напарник? А напарник в соседнем подъезде "лысого" под лестницей запаривает. Как ты думаешь, на сколько нас потом штрафанут - на смену или на две?
Роскошный шмыгнул носом и, поправив форменный ремень на необъятной талии, тяжело вздохнул.
Эта весна была для меня в сексуальном плане крайне неудачной. В самом конце февраля я расстался с очередной пассией: ей надоел статус гражданской жены и почетное звание моей боевой подруги; мне же, в свою очередь, надоела ее любовь к разгульной жизни и ярко-выраженная склонность к алкоголизму (выпивала почти каждый день, причем, вне зависимости от наличия какой бы то ни было компании). Заметив за собой аналогичную склонность, и даже хуже - помните, как в той песне поется: "и на работу стал прогуливать, и похмеляться полюбил" - я решил, как уже было сказано, завязать.
Но одно дело принять решение - совсем другое дело - решение это воплотить, так сказать, в жизнь. Бросить пить, поверьте мне на слово, трудно само по себе, а уж при постоянно бухающей у вас под боком сожительнице - практически невозможно. Так что - пришлось расстаться.
Девицу слегка качнуло, и Роскошный, покинув насиженные перила, с готовностью пришел ей на помощь.
Искушение было очень велико.
Ну, просто о-о-о-очень.
После того, как я расстался со своей последней пассией и бросил пить, моя половая жизнь, как писали в романах прошлого века: решительно пресеклась. Причиной тому послужили, как это ни покажется странным, моя врожденная скромность и мучительная болезненная стеснительность, всегда проявлявшаяся при знакомствах с представительницами противоположного пола. И это при моей-то наглой роже и смелом, почти развязном поведении. К сожалению, вынужден констатировать: смелым и почти развязным поведение мое становилось только тогда, когда я находился в состоянии легкого алкогольного опьянения, или же после совместного раскуривания, как правило, на двоих, хорошего ядреного "косячка".
Окидывая беспристрастным взором всю свою прошлую, сознательную жизнь (под сознательной, я имею в виду ту ее часть, когда я стал интересоваться женщинами), я не могу отчетливо вспомнить ни одного случая приставания, или удачной попытки сблизится с самой, что ни на есть, легкодоступной дамой без предварительного "приема на грудь" бутылки портвейна или полбутылки водки, а то и целой (да еще и литровой); даже свой первый сексуальный опыт я приобрел "по пьяни", хотя было мне на тот момент неполных пятнадцать лет.
Даже такая простая мысль, что я могу познакомиться с какой-нибудь девушкой (вернее не познакомиться, а вступить с ней в половую связь, что для меня одно и то же, иначе какое это знакомство…), не выпив перед этим хотя бы стакан сухого вина, до сих пор представляется мне совершенно неприемлемой и абсолютно нереальной. Потом, когда мы с ней, так сказать, притремся, попривыкнем друг к другу - можно и с трезва; но только потом, да и то не часто.
Роскошный, облапив девицу за голую талию, осторожно вывел ее к обшарпанному крыльцу ближайшего продовольственного магазина через поток спешащего на работу утреннего народа -. Девица не сопротивлялась. Я пошел за ними.
- Пойду ей хотя бы банку "Джин-тоника" куплю. Пусть поправится.
- Скорее догонится. Тебе, Сергун, в спасатели надо было идти работать, а не в охранники.
- Что там, что здесь, везде начальники - бывшие вояки: устав, инструкции, прочая мудянка… хотя со временем привыкаешь, конечно…
- Как удавленник к веревке. Иди, я ее пока за угол отведу - там людей меньше шарится.
Девица еще раз покачнулась и доверчиво, словно маленький ребенок, протянула мне руку. Я взял ее ладонь и почувствовал, как тяжкая наэлектризованная волна гадкого плотского вожделения прошла через все мое тело и, играя грязной пеной низменных рефлексий, и шурша скользким гравием животных начал, плавно откатилась назад, осев где-то в области паха.
Ее кожа, нежная на вид, оказалась на ощупь шелковой и упругой.
Я где-то читал, что кожный покров человека целиком и полностью состоит из отживших, т. е. абсолютно мертвых, утративших биологический статус живого, постоянно осыпающихся с поверхности наших тел, клеток. Следовательно, если вы взрослый человек средней комплекции, то таскаете на себе более двух килограммов (!) мертвой кожи и ежедневно сбрасываете несколько миллиардов ее крошечных фрагментов. Значит, между нами, когда я держу ее руку в своей руке и ощущаю упругую шелковистость ее ладони, возникает эффект "двойного презерватива", где в роли латекса выступает покрывающий нас с головы до пят наш собственный эпидермис.
Несмотря на сказанное выше, я ловлю себя на мысли, что хотел бы поводить своей облаченной в мертвую кожуру ладонью по ее обтянутой тонкими шортами, обаятельной и молодой, слегка оттопыренной задней части; тоже, в свою очередь, покрытой отжившей свой век чешуей.
Моя радиостанция громко щелкает и, в рваном измордованном радиоэфире, заглушая многочисленные помехи, тревожно звучит кодовое словосочетание: "Внимание: двадцать третий на шестом".
- В хвост заходит, козлина. Значит, пока до нашего поста дойдет, минут десять у нас есть, - подытожил выбежавший из магазина с банкой "Джин-тоника" Роскошный.
- Я встречать его пойду. Ты давай тоже подтягивайся.
- Я сейчас. Только во двор ее отведу. Пусть на лавочке посидит. Нас подождет.
Геннадий Иванович Вернигора, как всегда, опоздал на утреннее построение. Он работал в должности заместителя генерального директора чуть ли ни с первого дня основания этого охранного предприятия, предварительно оттрубив свои законные двадцать пять лет в вооруженных силах, из которых уволился в запас, кажется, в звании подполковника.
Я никогда не видел его в военной форме, но даже издалека, даже по походке в нем сразу можно было определить кадрового служаку. Знаете, как бывает - вроде и пиджак на человеке ладный гражданский, и водолазка светло-голубая, и джинсы по последней моде, а все равно - впечатление такое, словно человек этот в офицерскую "парадку" упакован. И дело тут не в какой-то особой строевой осанке или безукоризненной армейской выправке - просто дерево оно и есть дерево, во что его ни одень.
Геннадий Иванович Вернигора к тому же внешне являлся как бы наглядной иллюстрацией своей уникальной фамилии: кряжистый низкорослый мужчина плотного телосложения, похожий на подножие той самой горы, которую необходимо вернуть на прежнее, только ей присущее, место…
Вот он стоит передо мной и внимательно изучает мою скорченную специально для него приторно-фальшивую физиономию стопроцентного "терпилы".
- А где напарник твой? Как его… Заполошный?
- Роскошный, Геннадий Иванович.
- Ну да, ну да. Где он?
- Вон он бежит; у метро за порядком приглядывал.
- Смотрите тут у меня. Чтоб без происшествий! Без водки. И без баб. Службу нести - не жопой трясти!
- Знаем, Геннадий Иванович, будем стараться.
Роскошный поспешно приближается и, сделав на ходу идентичную моей "терпильную" мину, всем свои видом демонстрирует полное подчинение.
Вернигора еще минут пять грузил нас разного рода распоряжениями и ценными указаниями, потом, спросив напоследок у Роскошного, собирается ли тот худеть, сухо попрощался и спустился в метро.
- Так-то, Сергун. Не только родине нужны молодые и подтянутые новобранцы, которых он привык гонять по плацам да полигонам, но и нашей охранной фирме требуются сотрудники атлетического телосложения, видимо, для того чтобы ублажать притязательный взор избалованного заказчика; повышая тем самым профессиональный авторитет нашего начальства. Конкуренция, видишь ли, капитализм.
- Перетопчутся. Мне дорог этот жир. Пойдем лучше минетчицу нашу проведаем.
Мы дружно завернули за угол и вошли во двор, где на лавочке нас должна была дожидаться, оставленная буквально на четверть часа, девица.
То, что мы увидели через миг, заставило нас сбавить шаг и умерить свой юношеский пыл. Рядом с лавочкой, на которой, развратно ухмыляясь, развалилась "наша" девица, стояла загнанная прямо на газон патрульно-постовая милицейская машина. Менты, опустив боковое стекло, вальяжно приглашали ее присесть к ним на заднее сиденье; причем, никто из них из машины выходить даже не собирался (сама, мол, подойдет - не маленькая). Девица еще чуть-чуть для вида попрепиралась и, нехотя покинув лавочку, запрыгнула в салон милицейского автомобиля.
- Все, Серега. Ушла наша уха.
- Да. Вернигора, гнида армейская, виноват. Столько времени на него потратили!
Машина тронулась и, съехав с газона, медленно стала выруливать с пешеходной на проезжую часть.
- На субботник, наверное, повезли - на круг ставить…
- Да уж, не в отделение - это точно.