Еще при коммунистах в редакцию пришла, ее в газете больше чем весь редакторат, вместе взятый, всю жизнь боялись.
А тут, блин, – такое.
…Так и ушел к Игорю в кабинет, оставив бедную грозную Веронику в состоянии полного и окончательного изумления.
Пустячок, а приятно.
И – не говорите, что называется.
Растем, значица, над собой потихонечку.
Жаль только – с самим Игорем такой трюк ни фига не прокатит.
Никогда.
Ни при каких обстоятельствах.
Вот и сейчас он, заметив мое появление, только очки слегка поправил.
Вяло протянул руку для пожатия, ленивым кивком направил к выбранному для меня стулу.
– Садись, – говорит, – рассказывай.
Делать нечего.
Сажусь.
Рассказываю.
Он – слушает.
Внешне – даже не очень внимательно.
Ага.
Так я уже и расслабился.
Расслабившихся имеют.
И в этом самом кабинете мне эту неприглядную картину приходилось, увы, наблюдать… хм… как бы это помягче сказать… неоднократно…
И, к сожалению, даже участвовать.
В качестве имеемого, разумеется.
До имеющего я еще не дорос пока что.
Но – быстро учусь, и важные для себя вещи быстро усваиваю.
А Игорь у нас не злопамятный.
Просто злой.
И память хорошая.
Закончил.
Сжато, информативно.
Вроде как докапываться господину главному редактору и не до чего.
А все равно как-то беспокойно.
Но он только вздохнул, снял свои очки с толстыми диоптриями и начал их неторопливо протирать аккуратной бархатной тряпочкой.
Удивительно, думаю.
С его-то вечной, даже немного нарочитой расхлябанностью и неряшливостью – и такие, всегда аккуратные, ухоженные тряпочки для этих чертовых линз.
На фоне грубых растянутых свитеров, вечных поношенных джинсов, растоптанных, хоть и дорогих, башмаков, одержимого огня в маленьких злобных свиных глазках.
И откуда только что берется?
…Наконец процедура протирки диоптрий была закончена, очки оказались на носу, а тяжелый, немигающий кабаний взгляд сосредоточился на моей скромной и старающейся стать как можно более неприметной персоне.
– Водку, – спрашивает, – пить будешь?
Я вздыхаю.
Кажется, думаю, пронесло.
– Нет, – жму плечами, – к сожалению. Я за рулем, а на персонального водителя пока что не заработал.
– А вот это ты брось! – хмыкает. – Когда это еще редактор отдела информации моей газеты каких-то там сраных ментов боялся?! А если у тебя принципы – так бросишь машину у редакции, на стоянке, никуда она отсюда не денется…
Я снова жму плечами.
– Ну, – говорю, – если вопрос так стоит – тогда буду. От вас же все равно, блин, не отвертишься…
Он согласно кивает.
– Молодец, – говорит, – понятливый. За это и ценю…
И нажимает кнопку громкой связи.
– Вероника Эммануиловна, – ревет, – водки нам принеси! Любой, лишь бы похолоднее! И закусить чем сообрази! У тебя там вроде яблоки мои любимые всегда в наличии имеются…
Я морщусь.
– Игорь, – говорю, – по телефону, даже по громкой связи, можно и потише разговаривать. А то у меня даже на стадионе так громко орать не получается.
Он неожиданно смущается, и маленькие красноватые глазки за толстыми стеклами очков вдруг становятся совершенно беззащитными.
– Да я все понимаю, – говорит, – Данила. Только вот привыкнуть к этому неприличному начальственному положению все равно никак почему-то не получается. Потому и ору в селектор, как будто мне яйца прищемили.
Я хмыкаю.
Все-таки – я его достал.
Причем – с совершенно безопасной позиции и расстояния.
Даже если захочет что в обратку прислать – ни фига не дотянется.
Маленькая, но победа.
А победой над таким противником гордиться можно всегда, какой бы маленькой и потешной она со стороны и не выглядела.
Вероника появилась почти мгновенно.
Словно под дверью ждала, заранее приготовившись.
С подносом, украшенным замерзшей бутылкой водки, порезанным на дольки кислым зеленым яблоком и маленькой тарелочкой маслин.
Шеф в этом отношении был человеком глубоко прагматичным и, придя однажды к весьма справедливому выводу, что закуска крадет градус, намертво разделил эти два процесса.
В смысле, процессы еды и питья.
Так что всякого вида бутерброды, канапе и прочие вкусности, а также малейшие намеки на их существование в природе, для людей, употребляющих с ним водку, были, к сожалению, совершеннейшим образом недопустимы.
Под страхом немедленного и пожизненного исключения из круга его ближайших собутыльников.
А это, вообще-то, могло и на успешности карьеры, так, чисто случайно, отразиться.
Игорь – я уже говорил об этом – вообще перец злобный, по жизни.
И память у него отличная.
Ну его на фиг.
Я вздохнул и в очередной раз пожалел, что так еще и не перекусил.
Причем даже пытаться объяснять это Игорю было совершенно бессмысленно.
Потому как сам он вообще никогда не завтракал.
Пил кофе и мчал в редакцию.
Я у него как-то пару раз ночевал после вечерних возлияний, так он даже меня умудрялся в семь утра расталкивать.
Чашку растворимого кофе в зубы – и арбайтен, вплоть до самого посинения.
Обедал же шеф бутербродами с вареной колбасой, стаканом томатного сока и соленым огурчиком, а ужинать ехал на какую-нибудь очередную деловую встречу, где тут же, естественно, начинал выпивать свою любимую русскую водочку и есть, соответственно, прекращал, – опять-таки из-за своих неизменных дурацких принципов.
И так – все четыре с лишним года нашего с ним весьма интенсивного знакомства.
Как он при таком режиме умудрялся оставаться не только живым, но и вполне себе здоровым физически и психически человеком, лично для меня до сих пор остается совершенно неразрешимой загадкой.
Я бы уже давно умер.
А этот вон даже и не заморачивается…
Отпустил взмахом руки секретаршу, сам разлил водку по маленьким, аккуратным стопкам.
Вздохнул.
– Ну что, – говорит, – за Ингино везение. Не у каждого так получится, чтобы, считай, без единой царапины…
– Может, – сомневаюсь, – сначала Серегу Патлатого помянем? Ну, штурмана ее погибшего. Да и о везении я бы говорить в этой ситуации поостерегся. Ничего себе, по ее вине считай, – один человек на тот свет отправился! Другой – на больничную койку. Машина любимая опять-таки, в дребезги. Да к тому же еще и уголовка серьезная нависает. Срок, возможно, корячится в полный рост, причем немаленький. Какое уж тут, извини, на хрен везение…
– Ну, – кривится мой мудрый шеф, – Патлатого я вашего не знал, так что помянуть-таки конечно, могу, но только чисто из вежливости. Выпьем, объясню почему. Следующим тостом. И обо всем остальном попозже поговорим, после того как Ингино везение отметим. Жива-таки, здорова относительно, остальное – херня. Выберется. Так что – давай за нее. И за ее ангела за правым плечом…
И – тянется через стол чокаться.
Дзинькнули.
Опрокинули.
Я маслинкой закусил, он – долькой своего любимого, кислого, как уксус, зеленого яблока.
Одновременно поморщились.
Непростое это дело – водку с утра пить.
Не тривиальное.
Ничего.
Прорвемся.
Первый раз, что ли?
– Так, – напоминаю, – ты что-то про гибель штурмана хотел сказать? И про прочие привходящие обстоятельства Ингиного "везения"? И еще – тост какой-то у тебя странный был: за ангела за плечом. Это к чему?
– А о чем тут говорить-то? – удивляется. – Ну погиб парень. Сколько их гибнет-то в ежедневном режиме на дорогах Москвы и Московской области? И что теперь? Не пить?! Или пить за каждого?! Я ж его даже не знал, в конце-то концов. А насчет ангела за правым плечом – это байка такая есть старая, еще библейская. Точнее – притча. А то я что-то, как только с тобой общаться начинаю, сразу же на ваш этот сленг дурацкий перехожу. Если не слышал, то потом как-нибудь обязательно побеседуем. Но – не сейчас, сейчас – некогда.
– Нормально, – откидываюсь на спинку удобного редакторского кресла, – ты рассуждаешь, шеф. Он – живой человек все-таки. Теплый. Точнее – был. Живым. И теплым. С какими-то своими мыслями, желаниями. Стремлениями. Что-то хотел по жизни, любил его, наверное, кто-нибудь. А тут – раз, и нет ничего. Вообще ничего. Как свет выключили…
– Ну, – кривится, – выключили, значит, не повезло. Не у всех, понимаешь, с небесным Чубайсом гармония полюбовная. Я-то тут при каких делах? У меня эта функция таки уже давно отключена, я даже к собственной смерти отношусь как к более или менее значимой информации. И тебе, кстати, то же самое советую. По причинам таки сугубо профессиональным, ничего личного…
Я морщусь, он ухмыляется.
– Знаешь, – продолжает, – мы ведь, как студенты медики, которые в моргах пирожки жуют, бахвальства ради. Вроде как и величайший цинизм, а на самом деле – нормальная психологическая подготовка. Иначе ни один мозг не выдержит. Человек, он все-таки для всех этих медицинских дел не очень-то предназначен, сам понимаешь. Кровь там, пот, мокрота, блевотина, открывшиеся сфинктеры – тут кого угодно стошнит, если не абстрагироваться. Ну и в нашем информационном бизнесе все то же самое. Только ты-таки будешь смеяться, еще более цинично. Потому, что за каждой нашей строкой на полосе, за каждой интересной для читателя фотографией живут чья-то боль, чья-то радость, чьи-то жизнь и смерть. Чье-то счастье и чье-то несчастье. Это надо четко понимать, как говорит твой друг Гарри. Интересная у него, кстати, фразеология. В нарушение всех канонов русского литературного языка, но какая емкая! И не заморачиваться по этому поводу. Иначе психика не выдержит, если все уж чересчур близко к сердцу принимать начнешь. Но и забывать обо всей этой боли – тоже нельзя. Иначе ориентиры очень скоро потеряешь и элементарно перестанешь быть интересным читателю. А это уже – непрофессионально, как минимум.
Я хмыкаю.
Закуриваю.
Игорь сморит на меня с интересом.
Ладно, проходили уже.
И не раз.
Педагог хренов.
– Все это, – морщусь в ответ, – в пользу бедных, шеф. Сам понимаешь. В пользу бедных маленьких мальчиков, пытающихся себя почувствовать начинающими сверхчеловеками. В том числе – сверхчеловеками газетными. Да какая, в принципе, разница?! Хоть газетными, хоть казуальными. Те же яйца, вид в профиль. Меня-то зачем лечить?! Я уже не маленький. И прекрасно понимаю, что там, наверху, не светло и яростно, а холодно и страшно. И ты это тоже прекрасно понимаешь, потому как сам меня и учил, и тащил туда, скотина старая. Я, кстати, к вам с Али в стаю не набивался. Сами выбрали для натаскивания. Черт его знает, зачем вам это только нужно было, до сих пор понять не могу.
Он – тоже закуривает.
Усмехается.
И – параллельно разливает по второй.
– А мало нас просто, – говорит, – Дэн. Очень мало. Вот и размножаемся, почти как гомосеки, всеми доступными для нас методами.
Я только башкой в ответ помотал перед тем как вторую рюмку опрокинуть.
Не чокаясь.
Я-то Серегу знал, и неплохо, в отличие от Игоря.
Думал уже на эту тему, если честно.
Но – не настолько же цинично, в конце-то концов, блин, на фиг…
И откуда только во всех нас это желание казаться хуже, чем мы есть на самом-то деле?
– А насчет Инги, – занюхивает лафитник рукавом грубого свитера, – не парься особо. Жива, и ладно. Она у нас как кошка, ей-таки самое главное на все четыре лапы упасть, остальное само по себе приложится. Ну а там, где сама не вытянет, как с теми же ментами, – там Глеб подключится. Все сделает, никуда не денется, как бы ни гоношился. У них в конце концов, не какая-то банальная любовь, у них – судьба. Так что – могут вместе, могут – порознь. Один хрен. С редькой. Такая вот, брат, кислая парочка: хуй да уксус. Разница тут, принц, – непринципиальная. Поверь-таки, я знаю, о чем говорю, я же в студенческие годы на этой стерве чуть сам сдуру не женился. А когда их с Глебом познакомил, – он у нас на свадьбе свидетелем должен был быть с моей стороны, – так сразу же все и понял. Против таких стихий, парень, переть бессмысленно. Так что даже и не обиделся ни капельки, честно тебе говорю, хоть и любил ее сильно. Обижаться – на людей можно, на этих психов бессмысленно. Ты ведь на дождь таки не обижаешься, когда промокнешь случайно? Нет?! Ну и правильно. Дождь – стихия хоть и могучая, но все-таки довольно безмозглая.
…Из его кабинета, опять-таки можно гордиться, я вышел даже толком и не покачиваясь.
И правда, – что такое триста грамм водки в пол-одиннадцатого утра для восходящей звезды русской журналистики?
А теперь, думаю, можно, блин, и позавтракать…
Глава 12
Но для начала, опять-таки думаю, нужно покурить с коллективом.
И не у себя в кабинете, а в курилке, так, чтобы совершенно демократически.
Редакционные сплетни еще вроде как никто не отменял, а лучшего источника внутренней информации в этом не самом лучшем из миров почему-то пока что как-то и не придумали.
Вышел на лестничную клетку, достал пачку "Парламента", пригляделся к народу, типа, с кого начинать будем.
Тут-то он меня и перехватил.
– Привет, – говорит, – Дэн. Нарисовался? А у меня к тебе разговор серьезный имеется.
Я только усмехнуться в ответ сумел, и то – еле-еле.
– И тебе, – отвечаю, – привет, Кир. Если есть серьезный разговор, то давай начинай излагать. Видишь, я здесь, и вполне доступен.
– Ну уж нет, – ухмыляется, – при толпе такие разговоры разговаривать, – только вредить. К тому же, считай, с собственным вышестоящим начальством. Пойдем лучше куда-нибудь по кружке пивка опрокинем, под креветочек с лимончиком, как в старые добрые времена. Там и потрепемся.
– Да, – гляжу на недокуренную сигарету, – говно вопрос. Все равно пожрать собирался. Дома в холодильнике арктическая пустыня фактически, даже яйца несколько дней назад закончились. Один кефир с прошлого месяца в этой зиме загорает, но его пить, по-моему, даже в глубоком и глухом депресняке не стоит. Ибо есть много других, куда более эстетичных способов самоубийства. Так что с удовольствием. Только бычок досмолю. Заодно и сплетнями меня редакционными снабдишь, звезда наша восходящая. У тебя их все одно что блох у Барбоски в не зимний период времени…
Он в ответ только усмехается.
Вполне даже себе удовлетворенно.
Интересно, прикидываю, что за очередную гадость этот наш гламурный красавчик задумал?
У него на них чутье – просто первостатейное.
Причем не просто на гадости чутье, а на гадости с очень даже и неплохим рейтингом.
Я, признаться, сам газетчик не из последних, знаю, откуда и как ноги у скандалов растут. Но, глядя на этого парня, постоянно испытываю самый что ни на есть жгучий комплекс тяжкой профессиональной неполноценности.
Беда прям какая-то.
Может, думаю, мне куда в банкиры податься, в связи с собственной прогнозируемой профнепригодностью?
К тому же Мажору, например.
Что, скажете, не выделит товарищу какую-нибудь хлебную должность в PR-департаменте?
Наверняка выделит.
И зарплатку, наверняка, неплохую положит, и делать там особо не фига. Слоняйся себе по офису банковскому, с девчонками из бэк-офиса заигрывай.
Эх, мечты…
А Кирилл у нас в газете – и впрямь восходящая звездочка.
Фанат профессии.
Умная дотошная сволочь, цепкий интеллектуал с хваткой полицейской ищейки и без особых моральных принципов.
Настоящий газетчик.
И – внешностью господь не обделил: высокий, стройный, блондинистый, в меру маскулинный.
Но – без перебора, что называется.
Всегда отлично, со вкусом и стилем одетый, продуманно-неаккуратный, – я таких парней уважаю.
Мечта всех редакционных блондинок.
И – не только редакционных.
Ему бы на телек, перед камерами красоваться.
Впрочем, он туда, похоже, и собирается.
А газета в его жизненном пути всего лишь трамплин, не более.
К тому же и главный его, по каким-то мне не очень понятным причинам, недолюбливает…
– Ладно, – отщелкиваю бычок в урну, – пошли что ли.
– Пошли, – кивает. – Хорошо, кстати, что ты приехал. А то я эту тему уже в одиночку рыть собирался, могло неудобно получиться. Не по-товарищески. Слухами-то земля полнится, над чем ты сейчас работаешь…
Я внутренне холодею.
Кажется, разговор имеет все шансы быть весьма и весьма неприятным, думаю.
Вот ведь, блин.
Ну да ладно…
Либо пронесет и он что-то другое в виду имеет, либо что-нибудь такое придумаю.
В драке по-настоящему интересны только вход и финал.
А все остальное, вы уж меня извините, – галимая и никому не нужная лирика. Выбора-то ни у него, ни у меня в этом случае – все равно не будет.
А рыть эта сволочь умеет самозабвенно.
…В голове начинает дуть холодный ветерок, и я постепенно трезвею безо всякого кокаина, о котором, признаться, некоторое время назад уже было начинал постепенно задумываться.
Пару весов-то я, один хрен, в бардачке маздовском заначил.
Так, на всякий случай.
Мало ли что.
Нет, я не наркоман, разумеется.
И прекрасно отдаю себе отчет в опасностях, исходящих от этой дряни.
Бывает, по полгода даже травку не курю.
Шарахаюсь от любой синтетической гадости, будь то даже сравнительно безопасное экстази. И никогда в жизни не буду употреблять того, что вызывает хоть какое-нибудь физиологическое привыкание.
Насмотрелся, знаете ли.
Москва – город своеобразный, и когда у тебя несколько одноклассников один за другим умирают от передоза, – тут поневоле задумаешься.
Но бывают, тут уж ничего не поделаешь, ситуации…
Типа сегодняшней.
Когда стимуляторы являются самым простым, хоть и опасным, выходом из сложившегося положения. Со всех сторон опасным – можно и в тюрьму сесть, так, чисто случайно.
И попасть под психологическую зависимость.
Как говорил в свое время Али, просвещавший меня насчет всеразличной дури: опасность кокаина прежде всего в его кажущейся безопасности.
Да, он не вызывает привыкания.
Да, после него не бывает наркотических ломок, даже таких, как после алкоголя. Бодун – это ведь та же ломка, по сути своей.
Только "легальная".