- Тарифная ставка. Не боись, на жизнь набегает за непыльный часок. Система-то, главно дело, годами отработана, заготовочка от вставных зубов: "И вот маленький мальчик, сгорбившись под непосильной ношей, тащит в гору тяжелый футляр, а ночью, как Линь Бо, при лучинушке, выводит еще неумелыми пальцами мелодию про юную Сольвейг". Такая, примерно, бодяга. Весьма, я скажу, благодарно. Эти дела композиторские... Авторские от песенок на радио. Нотки вышли в издательстве - извольте в сберкассу. Где-то что-то публично исполнили, опять же мимо не прошли. Со всего, что в деле - каплет. Вот так и живем, не ждем тишины.
- Скажи, Иван Митрофаныч уважаемый, а как тебя на флот занесло? По призванию?
- Какое там, призвание. Так уж повернулась. Как говорят: жизнь - роман писать можно. История жизни у меня… Не каждому такая история по зубам. По такой жизненной истории вся грудь должна быть в орденах и медалях, в школах детям должны показывать как вечный пример. Смотри: в диверсионной школе учился, по морям-океанам тонул, заграницу в разных видах видывал. Чего только не было. Даже в тюрьме иноземной сидел. Один раз элементарно на чужой стороне заблудился. Не скажу, что трезвый был, но остался раз в инпорту, корабль без меня ушел. Еле отбрехался. В другое государство добирался в консульство. Могучая история! Кино можно снимать.
- Ты уж давай со шпионской школы.
- Сидел я в сортире привокзальном...
- Хорошее начало!
- Сижу я в привокзальном гальюне. Зашел мужик, поставил солидный портфель на подоконник и засел думу думать. И увлекся. А я взял портфельчик как само собой и вышел. Мне пятнадцатый годок идет - самое время себя показать. Зашел в подворотню, замочек щелк, открываю - небеса синие и голубые! он доверху деньгами набит. Под завязочку. Битком. Лежат одна к одной пачки здоровенных ассигнаций, с банковскими печатями. Ну, может быть, зарплата какого-нибудь учреждения, колхоза. Первая умная мысль - пожрать купить. Накупил. Не помню и чего. Иду, сам не понимаю что и зачем, кушаю. Кукурузину вареную, по-моему. Радуюсь. А навстречу тот самый мужичина. Носом к носу. А ну, говорит, пащенок, дай сюда. Да как выдаст мне! подшебальник. Я портфель бросил, и деру. Ох, я был... - Седой стал подыскивать слово, - такой...
- Шебутной? - подсказал Лёлик.
- Та дурной! Если б не разведшкола, наломал бы дровец. На хорошее чего не хватало, а дурь какую - это мы будь готов - всегда готов. У меня приятель, Воробей, давай говорит, поезд грабанём. Люди едут, спят ночью, а мы газ пустим. А потом - кошелёчки! Чик-чирик! "Так через дверь выдует". "А мы тамбур утеплим". "А чем?" "Одеялами". "А сами как?" "В противогазах!" И на полном серьёзе! Планы разрабатывались. Один другого чище. Идей таких, вумных, - солить можно.
- А дальше?
- Той же ночью "черная Маруся" подъехала - и на нары.
- Чарка о чарку, не палка о палку. Сдвинули!
- Что? Уже последыши? Вы чего так разливаете?
- Весь вечер ему толкуют, что жрать вино вредно! Смотри, великий закон откроешь.
16
- Вот что, бездельники, - сказал Маныч после обеда, - хватит валяться. Надо Рае помочь.
- Ты только прикажи и мы не струсим.
- Будем виноград на вино давить, - сурово сказал Маныч.
- На вино?.. Чего ж мы лежим-то?
Ржавые сетки на кроватях с облегчением высказались.
На Раиной веранде стояло с десяток широких плетеных корзин, доверху наполненных виноградными гроздьями. Маныч раздал каждому по тазику и по стеклянной банке из-под солений.
- Берете груню, мусор в мусор, бубочки в дело. Баночку на руку, - Маныч с трудом просунул красный кулак в двухлитровую банку, - и давите их гадов, давите!
Сок брызнул ему в лицо и Маныч чертыхнулся, вытирая глаза подолом Раиного передника.
- Потом процедим, - хмуро сказал Маныч - и в баллоны, гада, выгуливаться.
- Хозяин, - подмигнул нам Минька.
- Вот у меня сосед, с завода, слесарем работал, - вспомнил Лёлик. - Его так Хозяином все и звали. С котом жил.
- Жил с котом?
- Жили они вдвоем с котом. Вдвоем. Бабы не было у него. И все разговоры о коте - что за кот у него какой, умный и… На коте своем повернутый. Так и прозвали его Хозяин. Потому что за скотину свою вечно беспокоился. Вот, жили они сколько уж там лет, душа в душу. Ел котяра вместе с мужиком. За одним столом столовались. То есть, стол с скатертью, у мужика тарелка и у кота тарелка. Что мужик ел, то и кот. Мужик – селедку с картошкой и кот селедку. Мужик щи, и кот – щи. Но вот однажды положил мужик еды коту и себе, а кот из своей тарелки хлебать не стал, а к хозяйской пристроился. И жрет. Тогда мужик взял его за шкирятник, на балкон, и топором голову напрочь отрубил.
- И в чем мораль?
- А ты сам придумай.
- Это всё случайности. Мог бы кот и до старости дожить.
- Ох, случайности. Это случайности. Было дело, - начал Маныч. - Шел по улице. С дамой сердца. И смотрю, мать честна! навстречу, по другой сторонке, знакомые жены вышагивают. Так они, далековато еще, в перспективе, но встреча неминуема. Бежать, прятаться - я уж кавалер! Куда?! А с законной маячит приятный разговор. И законный раскардаш. Все уходы и неприходы жутко не в мою пользу складываются. И вот тебе случайность. Не в книжке написано, не какой-нибудь мизгирь придумал. Надо же такому случиться, как в песне поется, впереди нас, буквально вот - Пугачева.
- ???!
- Самая заслуженная артистка нашего народа. В таком плаще красном размахаистом, в шляпе - выступает словно пава. И дефилирует парадоксально одна. Бабочка крыльями. Невероятность невероятная, на первый взгляд, если не знать, что зане в нашем тмутраканске гастроль. Я ее марш-броском догоняю, ситуацию быстренько обсказываю, повествую о грандиозных последствиях прихвата. Она, такое дело, посмеялась, чем уже вступила в тайный сговор, тут же я ее под ручку... И рулим уже втроем! оживленно беседуя. И такими перипатетиками цок-цок каблуцок, мимо фарисеев. Они рты пооткрывали, головы мимо резьбы посворачивали... Полная картина жизни.
- А Пугачева?
- Абсолютно наш человек. Простой, нормальный, свой, советский. Можно даже сказать, познакомились. Так, конечно. Не фамильярно. Этим же вечером жене телефонят: "видели твоего!! (Она на меня зырк! типа "с поличным тебя, жоржик") Плывет, весь с иголочки, наглаженый, брюки аж воздух режут, в галстуке, пёрья торчат, с этой самой фифой из галантереи, и Пугачева с ними!" Чуете линию прикола!? А я дома хожу отерёбком, дзинь-ля-ля, дзинь-ля-ля, моей уж давно похрен веники, она чисто цинично: "хоть бы погладился, что ли, ходишь помазком". В смысле - самой смотреть противно. Я ей ханжески: "да кто на меня смотрит, дуся, кому я нужен". А из дому вышел - вжить! к маманьке, там блядско-пароходный мундир со стрелочками, как у молодого, одеколон "Капитанский", и - антраша! Дуся, значит, мне сказ пересказывает, а я спокойнёхонек, как мина: "Ты скажи своим марамойкам: Джо Дассен сзади нас шел, не заметили?"
Через час работы винограда не убавилось, а производительность резко упала.
- Может для сугреву, Артура? А?
- Да вы на стакан воды колодезной еще не заработали, саботажники.
- А аванец? Без аванса мы не согласные.
- Хорошего посмотри. Гэ нам не надо.
- Его еще найти надо, хорошего-то, - проворчал Маныч, поднимаясь с табуретки.
Он долго возился в хате, хлопал дверью чулана, передвигал какие-то ведра и корзины, сопел, пыхтел и матюгался. Выйдя снова на веранду, Маныч внимательно осмотрел подоконники, приподнял половики, сваленные в углу, отодвинул ветхие корзины, ощерившиеся ивовыми прутьями, перебрал одежонку, висевшую на стенах, подпрыгнул, заглядывая на крылечный приступок, подставил стул, кряхтя, забрался на него, приподнял доску, засунул по локоть руку и долго шерудил там наощупь. Наконец, тяжело топая, поднялся к нам и показал ключ на красной тряпочке.
- Пойду в погребе гляну. Где-то там у нее праздничное.
- Не проще ль было гвоздики из петельки вынуть? – сказал Лёлик и отпихнул от себя корзину с виноградом. - Эдак мы до вечера будем бубочки эти…
- А ты думал винцо так, да? само в бутылочки запрыгивает?
- А стиральная машина у твоей Раи есть? - спросил Минька Маныча, вернувшегося с пыльной трехлитровой банкой вина.
- Должна быть.
- С центрифугой?
- По-моему, да.
- Тащи ее сюда!
Машиный бак хорошенько промыли у колодца, затем влили ведро кипятка, погоняли на холостом режиме и снова промыли колодезной водой, туго набили виноград в Раин капроновый чулок, заложили получившуюся бамбулу и…
Результат превзошел все ожидания. Виноград отжимался почти насухо.
Дело пошло куда как веселей. Пока один чулок вертелся в центрифуге, в другой загружались бубочки и скоро корзины начали пустеть одна за другой.
- Работает инженерная мысль, - похвалил Лёлик. - Так, глядишь, и в генеральные конструкторы пробьешься.
- Отлей-ка, - сказал Маныч, глядя, как ведро наполняется мутным соком.
- Ну как?
- Вроде мылом отдает.
- Дай-ка я.
- Вроде - на огороде.
- А может сорт такой?
- Земляничный?
- Ладно б земляничный. Хозяйственный.
- Эй, на палубе! - За забором, со стороны другого участка стоял Седой. - Дегустируете?
Маныч налил стакан "праздничного" и подошел к забору.
- Ничего, - похвалил Седой, вытерев губы. - Хозяин, - кивнул он в глубь сада, - на чашку вина зовет.
- Нам только покажи, - сказал Лёлик.
- Минут двадцать еще. Закончим и подойдем.
Осталось отцедить сок в десятилитровые бутыли, отнести их в погреб, а самое главное - вымыть стиральную машину, дабы скрыть инженерные наклонности.
- Ой, цветет калина, - спел Лёлик, по-хозяйски оглядывая Раины угодья. Проходя между грядок, он сорвал помидор в три кулака величиной и, обтерев о шорты, надкусил бордовый бок. - Чистое мясо. Вот купи такой помидор у нас! Не купишь! Всё гниль какая-то. А что они картошку не сажают? Мак, гляжу, у нее…
Вон кого, - кивнув на Маныча, сказал Минька, - пампушками с маком кормят.
- Менты приходили, пореши, говорят, тётка, - ответил Маныч, разивая в стаканы остатки вина, - а она ну ни в какую. Вам надо, вы и порешите. Так взяли косу, головки посрубали. А он - заново. Культурный сорняк. – Маныч допил вино и выплеснул осадок со дна стакана под помидоры. - А про соседку тут... Хэ-хэ. История. Хоть рассказ в "Комсомольскую правду". Сынок ейный, цветок принес домой, в горшке. Подарок тебе, говорит, мамонька. Подарок и подарок. Цветок и цветок. Зелененький. Не цветок даже, а растение. Она показывает всем: сынуля маме принес. Подарил. И как-то вот участковый заходит, насчет временной прописки, цветком заинтересовался, да и говорит ей, это, баба у тебя по всему дурь-трава. Она сына пытать. Славка, что ж ты, паразит! Выкину! Он на дыбы - только попробуй, говорит, выкинь, я тебя саму тогда выкину. Вот она по утрам и стала его поливать. Да всё кипяточком, кипяточком. Так, сердешный, и загнулся. Пойдем к Адгуру, всё. Благодарность от начальства.
Адгур, у которого с нашей подачи и по Раиной протекции поселился Седой, напоминал тот самый толстовский дуб, по которым лежал князь Болконский: могучее, в три обхвата дерево с мощной кроной, которая не даст промокнуть под дождем и защитит в зной.
Хозяин и Седой сидели за широким столом и играли в нарды.
Маныч поставил на стол бутылку "праздничного" из раиных закромов.
Адгур кликнул свою хозяйку:
- Принеси нам вина. - Потом утвердительно сказал. - Вино ставили.
- Надо, Адгур уважаемый.
- Надо-надо. И мне надо.
А рядом со столом - дерево. И не простое, а… Где еще, у кого еще по над столом, над самой головой свисают ветки с персиками? Персики - ах, мама родная. Спелые, сочные, бардовый бок. Выпил пиалку вина, сорвал, закусил. Сок по бороде. Эх, хорошо!
- Адгур, телефон, - позвала жена.
Через десять минут Адгур вернулся, утирая слезы.
- Ты чего? - спросил Маныч.
- Внучка из Алушты звонила, - радостно ответил за Адгура Седой.
- Что случилось?
- Все хорошо, сидите. Сейчас салат принесу.
- Три велосипеда ей купил, - сказал Седой.
- Зачем три?
- Пойдут в магазин. Он ей - что, золотце, хочешь? Велосипед. На другой день - снова здорова. Ниловна кричит: что ты делаешь! что ты ребенка портишь! "А она хочет" - отвечает. Любит. Когда звонит - всегда плачет.
- Здравствуйте граждане отдыхающие.
В белоснежной отглаженной рубашечке с коротким рукавом, наглаженный, начищенный на садовой тропинке стоял милиционер.
- Здравствуй, Тагир, - сказал Седой. - Проходи, садись, гостем будешь.
- Я к хозяину, с вашего позволения, на два слова по-соседски.
- Присоединяйся потом.
- Не могу, спасибо. На службу надо.
- После службы заходи.
- Хороший парень, - сказал Седой, когда милиционер зашел в дом, - На трассе, у спуска стоит. Не работа, а рахат-лукум. Соберет 500 рублей - и домой. Совсем не жадный.
17
После обеда и дышится легче. И солнце не такое уж и атомное.
Обмотав голову полотенцем, на излюбленном месте жарился Седой, задрав ноги с желтыми пятками на большой валун, по-видимому скатившийся ночью с обрыва.
- Как здоровьицо? Кости больные греем?
- Кабы только кости, - отозвался Седой из-под полотенца. - Места нет такого, чтоб не болело. – Он, покряхтывая, уселся, подтянув под себя ногу. - Взять, допустим, ухо. Элементарно застудил я его. Стреляло, стреляло да и уховертка завелась. И болит, берия, дико. Пробираюсь в лазарет. Айболит, что с нами ходил, сам из хирургов. Джек Потрошитель. Кишки на суше резал, сердце. У него на всё, с чем ни приди, один разговор - будем резать. Шутник. Вколол новокаина ноль-два, садюга. Это мне-то! Я сам почти военврач, ноль-пять мне только полить и то мало будет. Но ведь умникам не скажи, они ученые. Они по Гегелю учились. Только познаниями разозлил. Потом-то уж лучше б, думаю, не ходил, лучше б тихо помер. Как начал он своими приборами кромсать. По самому живому. Как начал косматыми руками орудовать! А когда по локоть в ухо залез, тут-то у меня из носа и потекло. А если из носа потекло - значит что-то будет, буду переживать, это уж как естественный закон природы. У меня из носа только слезы текут. Да и тот-то перебит, правду говоря. С этим ухом страдания как от фашистов принял. И толку? Всё равно им не слышу. Пускай бы лучше отвалилось на хрен. Но ухо не орган, ладно, можно пережить. Не самая важная аскарида. А тут опять же в морях: приснилась козявина какая-то, спросоня ка-ак шарахнул в переборку, ударился, самым нервом, будто тыщу вольт в локоть всадили. Глаза на лоб выскочили! После того два года мизинец и безымянный не чувствовал. Можно представить? Онемело напрочь. И теперь еще пару раз в году ощущения любимые возвращаются. И что ни возьми! Ребра поломаны. Лобешник пробит. Нос свернут. Ключицу ломал. Пальцы выбиты. Ноги. Одну электрокарой в доке чуть в блин не растёрли. Разъёба волосатая с управлением не справилась. Меня зацепил, потом в переборку влындился, а за ней мужики поддавали. В той бендежке шкаф раздевальный находился. Шкаф сложился, со шкафа болванка чугунная съехала и по бутылкам да веселым глазам приладила. Одной карой пятерых на бюллетень.
- Везет же тебе!
- И не говори. С другой ногой не менее дефективная история. Сидел как-то в кабаке. В Архангельске. И с одним попугаем из-за бабы глупой поспорили. Вышли на улицу, я поддавши, конечно, прилично. Но человек я спокойный, поговорили, вроде объяснились, расходимся на параллельных. И тут. Как в фильме про разведчиков. Он ботинком наступает мне на носок и бьет по зубам. Слышать такое приходилось, но никак не думал, что поэкспериментируют на мне. И, сука нелетучая, не интеллигентно выступил, а модным каблуком с размаху. По-пьяни боль сразу не прочухаешь. В азарте этого дела. Плюху принял, в ответ приложил, и даже, скорее всего, поудачней, все ж таки боксом занимался. Но на другой-то день: ножка в ботинок не влезает, встать на нее без крика не дает. Элементарно раздробил мне там всё. Поковылял в больницу. Очнулся - гипс. А теперь? И пробежками бы по утрам заняться, а не могу толком на носок ступить. Что ни тронь - всё болит. Внутри не то что легкие - тяжелые болят. Задница и та в шрамах, как в анекдоте. Синяки от уколов не зарубцовываются. Так что, опыт есть.
- Главное, ребята, перцем не стареть, - сказал Лелик. - А остальное... Пойдем в водичку, а то скоро вспыхнем.
После купания Седой продолжил.
- Вообще врачи, скажу, у нас коновалы. Лечится у них - труд напрасный. Нет у нас врачей. Выродились, как сурепка. Вот на том же Западе, вам пример. Тралили мы у Канады. Дело на палубе, рыба идет. И неожиданно рыбачок себе шкерочным ножом в брюхо: раз! раз! и еще раз! Все буквально охренели. Чушь на глазах творится. Понять ничего не можем, не сообразим, что он умом в ту степь поехал. И ничего, главное дело, за ним не наблюдали сомнительного - обычный такой парень. А этот обычный парень ножку перекинул - и за борт. Вода не май месяц, охолонул, завозился там, орёт. Кинули круг, который сразу потонул, кинули другой, шлюпку смайнали, выловили умника. Затащили на бак. Кровища хлещет, доктор ватой затыкает, а она набухает моментально - всю ж животину себе искромсал. И синеет, балда, синеет на глазах. Вызвали канадов - берег рядом. Моменто море вертел прилетел. Такая дурища, кровать пятиспальная, винтами молотит, аж океан прогибается, вот-вот нас волной перевернет. Низенько так завис, еще чуточку и антенны напрочь, как соломинки пошинкует. Спустился оттуда человек на шкертике, запеленал дурня нашего, вжик и увинтили. Одна минута. Мы рты закрыть не успели. Запросто, как каждый день такое. У нас бы точно потом разговоров на восемь газет и "Пионерскую зорьку". И что ты думаешь? Через четыре дня радио - забирайте к едреней фене! Там не чикаются, зашили и на другой день уже с койки выгоняют - ходи, не разлеживайся.
- И что самурай этот?
- Да капитан заменжевал: а мало ли? что с дурака возьмешь? Еще корабль потопит. Да и куда его? В кубрике валяться? Домой не идем, рыбу скинем на плавбазу и снова тралить. На кой черт бездельник на судне? Связались с посольскими. И из Монреаля на самолете отправили. Потом приходил за барахлом, уже в порту - нормальный парень, с бабой. На вид - не скажешь. С чего?
- Загадка озера Титикака, - ответил Лелик. - У нас в общаге один аспирант, помнишь, Минь, чудика того? Начал с того, что из стенгазеты передовицу переписывал и по прокуратурам разносил: гляньте-ка, что делают! Купит "Правду", стоит в очереди в столовую и хохочет, как сумасшедший.
- Почему - "как"?
- Да уж, действительно. Потом стал с кирпичами в портфеле ходить. Семинары еще вел! Кандидат в кандидаты. Зачем кирпичи носишь, спрашиваем? "Руки тренирую, - отвечает, - как великий поэт Александр Пушкин". А у дураков, между тем, законодательно, всё в мышцу перекачивается. Силища дурная, не зря так говорят. Такой здоровенной силы в руках набрал - арматуру с палец узлом завязывал. Много видно умища-то в мозгах было. Кырла мырла. Естественно, уволили по-тихому. Он к докерам пристроился мешки тягать. Как раз по его пропорции.