- Ты бы, стара, отволокнула окно, - сказал он и ступил через порог в горницу.
Старуха засуетилась, отпихнула ольховую черную доску - в избу протянулся узкий луч света, уперся в свиляво расщепившиеся бревна противоположной стены.
Незваный гость не сразу разглядел лежавшую под платом Аленку.
- А ну, мать, сказывай, где прячешь свою красавицу.
Старуха заохала, замотала головой, прикрывая беззубый рот вздрагивающими ладонями.
- Не бойся, старая, - усмехнулся Склир. - Не мне надобно. Князь востребовал дочь твою. Поглядит - отпустит, зла не сотворит. Он у нас милостив.
Аленка пошевелилась на лавке.
- Хворая она, - прошамкала старуха, оглаживая сухонькими руками одетое в кольчугу плечо Склира. - Огневица у нее…
- Ништо, - отмахнулся посыльный.
Аленка села на лавке, подоткнула под ноги рядно, прижалась к стене.
- Ишь как глазищами поводит, - рассмеялся Склир и, склонившись, крепко схватил ее за руку повыше локтя. - Пойдем, пойдем, красавица, - ворковал он пьяно, шаря другой, свободной рукой по обнаженной девичьей шее.
- Да что же делаешь ты, окаянный?! - закричала старуха. Сухонькие пальцы ее вцепились в Склирову кольчугу, но тот, не оборачиваясь, повел спиной. Старуха осела на пол, ойкнула, как от удара.
Склир подхватил брыкавшуюся Аленку под колени и, смеясь, понес ее на руках к двери. Аленка царапалась, хватала его за пушистую бороду, а он добродушно смеялся и дышал ей в лицо густым винным перегаром.
В узких, пахнущих кислой капустой сенях навстречу ему выдвинулась большая гривастая тень. Склир попятился от неожиданности, Аленка скользнула на пол, вскрикнула: "Давыдка, брате!" - выскочила за дверь и побежала на огороды…
Склир выругался, потянулся к рукояти длинного крыжатого меча. Но, пока тащил он меч из ножен, Давыдка ударил его головой в грудь и ввалил обратно в избу. Склир покатился по полу, звякая кольчугой; Давыдка сел на него верхом и ткнул лицом в половину. Из-под носа Склира растеклась красная лужа.
- Отпусти-и, - пробулькало из бороды.
- Ну, гляди, - сказал Давыдка и слез с меченоши. - Добивать мне тебя не к спеху.
Склир встал - сначала на четвереньки, потом на колени, провел рукавом по мокрому от крови лицу.
Поморщился, хлюпая, протянул с укором:
- Ишь навалился, ровно медведь.
- А ты не озоруй.
- Я и не озорую. То не моя - княжья воля. А супротив князя пойдешь ли? Не завидую я тебе.
- Еще поглядим, - сурово оборвал его Давыдка и только сейчас увидел на полу, под образами, перепуганную мать. Он бережно приподнял ее, усадил на лавку. Зыркнул в сторону меченоши, все еще отиравшего разбитое лицо рукавом. - Вона смелый какой. С бабами воюешь.
Меч валялся в сенях за порогом. Давыдка поднял его, но Склиру не вернул.
- Ступай, пока цел, - сказал он. - А это - моя добыча.
- Верни меч, - попросил Склир. - Меня ратники засмеют.
- Не верну. Ступай.
Боязливо пятясь, меченоша выскочил из избы. Скоро за стенами под оконцами и у двери загудели голоса:
- Вор!
- Супостат!
- Выходи, вязать будем!
Давыдка сунулся в дверь, держа перед собою меч. Люди затопали, отваливаясь от избы. Испуганно зашумели:
- Да у него меч!
- Видать, мужик свирепой.
- Выходи, князь велит! - прикрикнул осипшим голосом боярин Захария. - А не выйдешь сам, силой достанем. Тогда пощады не жди.
Мать смотрела на сына тоскливыми глазами.
- Что же это будет, сынок?.. Что же это? - пролепетала она помертвевшими губами.
- Не бойся, мать, - сказал Давыдка. - Сдамся я на княжескую милость, авось голову не ссекут.
Не было у Давыдки другого выбора. Вышел он на крыльцо, бросил меч:
- Вяжите.
Тут же, словно собаки на раненом вепре, повисли на нем служки; вязали сперва с опаской, а после, когда связали, повалили на землю, стали бить кто рукоятью меча , кто ногой. Склир норовил ударить побольнее. Сам он все еще хлюпал и отхаркивался кровью.
- Стойте вы, псы, - отстранил хмельных людей Захария. - Пленник сей зело большой злодей. То Давыдка, мой закуп, князя покойного милостник. Отвезем его во Владимир, судить будем по справедливости. Много слуг наших верных сгубил - за то ему и зачтется…
Тут дым повалил от избы: верно, угольки попадали из печи на соломку, да никто на них внимания не обратил.
Все закричали, бросились тушить, да где там - хорошо просохшие бревна принялись сразу. Яркий свет выхватил за высоко приподнятыми над землей узенькими оконцами бедное убранство избы. На крыльце, будто подбитая птица, припадающая на крыло, заметалась темная фигура женщины.
- Мать! Мать! - позвал Давыдка.
Дружинники хотели удержать старуху. Но она уж взмахнула повоем, согнулась и тут же исчезла в двери, красной, как зев затопленной печи.
Давыдка, не мигая, смотрел перед собой, будто завороженный. Вот приподнялась крыша, зашевелилась и осела внутрь избы. Жаркие искры снопом взметнулись в вечереющее небо. Толпа дохнула разом, подалась вперед и тут же отпрянула… Тихо стало. Люди снимали шапки, крестились.
Перекрестился и боярин Захария; маленькие глазки его мстительно пожирали разбушевавшийся огонь… Громко потрескивали в пламени коричневые, как ржаные сухари, бревна, падал к ногам дружинников разнесенный ветром пепел.
А возле сгоревшей избы, там, где лежал связанный Давыдка под охраной свирепого с лица копейщика, все еще толпились мужики. Никто не смел приблизиться к пленнику, только кузнец Мокей, как всегда черный от копоти, протиснулся к нему с ковшом воды:
- Испей, брате.
- Ступай, ступай, - нацелив копье кузнецу в грудь, погнал его стражник.
Мокей презрительно смерил его взглядом, откуда-то из-под его руки вынырнула Любаша; перехватив ковш, склонилась над Давыдкой. Несколько холодных капель упало ему на потрескавшиеся губы. Он застонал, провел по ним пересохшим языком, но стражник ударил Любашу голоменем меча по спине.
В толпе заволновались.
Князья приказали трубить сбор - заржали кони, крутясь под копытами, залаяли собаки. Копейщики оттеснили мужиков к плетню.
Давыдку перебросили через седло, крепко привязали веревками. С заходом солнца княжеская охота покинула Заборье.
Когда выезжали за околицу, обогнали пробиравшегося по обочине Фефела. Глаза Давыдки и странника встретились. Губы Фефела беззвучно кривились в торжествующей усмешке…
Глава третья
1
Аленка прибежала к Никитке едва живая, сотрясаясь от плача. Упав в траву, рассказала про все, что случилось в деревне. Лежа за ручьем в березняке, видела она, как вспыхнула ее изба, как рухнула кровля.
- Братки нет, мамка сгорела, - повторяла она одно и то же.
Никитка, сидя рядом с ней, прижимал к груди ее вздрагивающую голову, кончиком убруса вытирая слезы.
- А может, и не сгорела? - спрашивал он и ловил отчаяние в ее каменеющем взгляде.
- Сгорела, сгорела, - как заклятье, шептала Аленка.
Все теперь пошло прахом. Вдвоем не прожить им в топком зыбуне - умрут с голоду. А возвращаться в деревню Аленке нельзя. Ясно же, наказал боярин Захария своему старосте следить за пепелищем.
- Подадимся в город, - сказал Никитка. - Найдем Левонтия - он поможет. Не помирать же с голоду в гнилом болоте.
Они похлебали варева, приготовленного Никиткой из остатков репы, запили его кипятком. Аленка предложила:
- Заглянуть бы к Мокею. Кузня его на отшибе.
- А не донесет старосте?
- Мокей-то?! - удивилась Аленка. Никитка не стал возражать. Девушка хорошо знала односельчан. - Хлебца бы нам на дорогу да еще каких харчей. Только идти надобно потемну.
Они старательно затоптали костер. Никитка взвалил на плечи суму с нехитрым добром, Аленка взяла его за руку и повела по болоту.
К кузне они подошли, когда совсем уже стемнело и крупные колючие звезды усыпали небосвод. Над рекой клубился плотный туман.
В кузне мерцал огонек. Аленка постучала в дверь. Никто не отозвался. Она постучала сильнее. На берегу, за кузней, выросла высокая тень:
- Эй, кого бог принес?
- Аленка я, дядя Мокей, - обрадовалась девушка.
- Аленка?!
Мокей быстро спустился по тропинке.
- Аль у меня таилась?
- Не…
- Ну, заходи.
Он приоткрыл дверь. Аленка замешкалась у порога, оглянулась через плечо - в темноту. Мокей догадался:
- Не одна ты?
- Одна, дяденька…
Добродушная улыбка шевельнула черную бороду кузнеца. Он подтолкнул Аленку в кузню, а сам громко сказал:
- Заходи, добрый человек. Не боись.
Никитка вошел, низко поклонился кузнецу, поправил на плече суму.
- А говорила - одна, - ухмыльнулся Мокей. Аленка смутилась. - Ну да ладно, расспрашивать я не мастак. А догадка есть. Заходите, заходите, будете гостями…
В кузне - не в избе. Одна только лавка у Мокея. Аленка с Никиткой покорно сели на лавку. Мокей растолкал спавшего в углу на груде тряпья юноту. Мальчонка приподнялся, протирая заспанные глаза, с удивлением уставился на нежданных гостей. Узнал Аленку - улыбнулся, на Никитку покосился недоверчиво.
- Сходи в погреб, принеси квасу, да хлеба, да мяса, - наказал ему Мокей, а сам сел на наковальню, почесал грязной пятерней в густой бороде. Когда мальчонка вышел, спросил: - Не ко Владимиру ли поспешаете?
Острые, живые глаза придирчиво ощупали Никитку. Наметанно прикинул - по обличью человек свой. А от кого таится? От бояр?..
- Ко Владимиру, дяденька, - кивнула Аленка. - Не с руки мне ноне в деревне оставаться. Одна я теперь.
- Что верно, то верно, - согласился Мокей. - Слышал я, как наказывал боярин старосте: Аленку, сестрицу Давыдки, сыскать и гнать на усадьбу.
- Ой! - испуганно вскрикнула Аленка.
- А братика твово увезли с собой, - продолжал кузнец.
Девушка заплакала, и Мокей вышел покуда из кузни. Когда вернулся, Аленка уже успокоилась. Скоро прибежал юнота со жбаном холодного квасу и с едой, завернутой в холстину.
Сели есть. Молчали. Пока ели, угольки в горне подернулись пеплом, от двери засквозило влажным холодком.
- Ночевать у меня будете? - спросил Мокей. - Али пойдете по темноте?
Хорошо у Мокея в кузне, тепло. После еды разморил сон. Прилечь бы сейчас, отдохнуть. Но Никитка решительно взялся за суму.
- Спасибо за хлеб-соль, - поблагодарил он. - Нам - в дорогу.
Аленка тоже поднялась. За день лицо ее побледнело, осунулось; только голубые глаза, как и прежде, светились глубокими озерами. Но Мокей разглядел печалинку на самом их дне. Тяжело молодой-то, сразу вдруг сиротой осталась. Хорошо, парень с ней рядом, а то хоть в омут головой.
- Верно рассудил, молодец, - похвалил Никитку Мокей. - В Заборье делать вам нынче нечего. Ну а ежели нужда заставит оборотиться, не проходите мимо моей кузни. Будет вам здесь и хлеб, и соль, и ночлег…
Выйдя за дверь, они сразу окунулись в беспросветную мглу. Воздух был густой и темный, вытяни руку - пальцев не увидишь.
- Дороги здесь Аленке знакомы, - глухо сказал Мокей. - Ты, Аленка, держись на тот борок, что у большой старицы. Выберетесь под утро к муромской дороге, а там недалече. Ежели что, хоронитесь в лесу.
- Спасибо, дяденька, за наказ, - поклонился кузнецу Никитка. - Жив останусь, вовек не забуду твоей доброты.
- Ну-ну, - подтолкнул их Мокей на тропу. - Ступайте с богом…
Долго шли Никитка с Аленкой - сначала берегом Клязьмы, потом лесом. В лесу было темно, как у Бездонного озера. Перебрались через болото, а утром, едва забрезжила над деревьями ранняя зорька, вышли к Пойменному городищу, обнесенному плотным частоколом, за которым сполошно лаяли собаки.
Аленка посоветовала в городище не заходить - народ жил здесь пришлый от булгар; сказывали про городищенских много худого. А то еще схватят да отвезут откупать боярину. Они отыскали белеющую в темноте неровную тропку и снова углубились в лес.
С первыми лучами солнца вышли к большаку. Дорога была пустынна, но, опасаясь случайной встречи, Аленка с Никиткой пробирались подлеском. В листве свистели рано проснувшиеся зяблики, позванивали овсянки. Аленка срывала пахучие восковые побеги с молодых сосенок и, сдирая липкую кожицу, клала их в рот.
Несколько раз за деревьями проезжали всадники. В полдень, расположившись на обед, беглецы услышали протяжный скрип колес. Никитка подполз к обочине. Он долго лежал там, прячась в мелком березняке. Вернувшись, шепотом сказал Аленке, что видел на дороге скоморохов - наверное, путь держат во Владимир.
Аленка смекнула.
- Пристанем к скоморохам. Пройдем с ними в город - никто не заметит.
Так они и сделали. Срезав петлю поворота, вышли на дорогу, сели у обочины. Ждать пришлось недолго. Скоро показалась разваленная повозка, в которую была впряжена тощая лошаденка с рыжими потертыми боками. Вокруг ее головы вились мухи, лошаденка поводила ушами и фыркала, обнажая широкие желтые зубы; на повозке под рядном сидел бородатый мужик в чеботах из некрашеной кожи и пропыленной сермяге с заплатами на локтях. Из-под сермяги виднелись полосатые пестрядевые штаны, продранные на коленях. Сзади мужика на груде старых тряпок сидел маленький горбатый человечек с худеньким, сморщенным, как печеная репа, личиком. Накинутая на плечи человечка рубаха свисала с края телеги и задевала за грязные, облепленные навозом и глиной колеса. Человечек шамкал, что-то жевал, изредка бросая угрюмые взгляды на дорогу. У Аленки даже сердце захолонуло от страха, но тут она увидела в груде тряпья бледненькую мальчоночью мордашку, всю усеянную мелкими частыми веснушками, грязную и подвижную, с веселыми серыми глазами, увидела и успокоилась. И уж совсем позабыла про страхи, когда разглядела привязанного к задку телеги большого лохматого медведя.
Тем временем телега жалобно скрипнула, вильнула из колеи, колесо угодило в яму и отвалилось от оси. Мужик выругался, сунул в лохмотья кнут и спрыгнул на землю.
- Помочь, дяденька? - привстал с обочины Никитка.
- А вы кто такие будете? - подозрительно покосился на невесть откуда появившегося парня мужик. - Поди, беглые?
- Не, мы люди посадские. Идем из Мурома, да вот присели передохнуть. Сидим, глядь - и вы едете.
- Ну, коли посадские, - проворчал мужик и пнул колесо. - Третий раз уже отлетает, чтоб ему…
- А мы живо, дяденька, - наклонился к колесу Никитка. - Мы быстро управимся.
У Никитки руки ловкие, ко всякой работе привычные. Случалось ему и телеги мастерить. Вынув из-за кушачка топор, постучал Никитка по ступице, поковырял лезвием старого засапожника. Попросил мужика подсобить, поддержать телегу. А сам подкатил колесо, поставил на место.
- До Владимира доедем, - сказал уверенно.
- А вы куда? - спросил мужик.
- Туда же, во Владимир.
- Тогда садись в телегу - подвезу.
Аленка вскарабкалась в кузов, на дне которого была набросана пахнущая житом сухая солома. Мальчонка потеснился, давая ей место подальше от тряского задка. Горбун пронзил Аленку острым, как шильце, взглядом. Помедлив, подтолкнул Никитку локтем под бок, спросил неожиданно молодым голосом:
- А не жена она тебе?
Никитка догадался, о ком речь.
- Не, не жена.
Возница взмахнул кнутом. Мухи, облепившие понуро повисшую голову лошаденки, разлетелись в стороны; телега застучала по неровностям дороги.
Мужик поглядывал по сторонам, словоохотливо объяснял:
- Скоморохи мы. Тащимся от самого Мурома. Кормимся - что люди подадут. Ремесло наше песенное, веселое. А жизнь непутевая. Уйду я в ратаи. Надоело.
Горбун рассыпчато засмеялся.
- Чему скалишься? - огрызнулся мужик.
- Да уж третий год тому - все на землю садишься. Не свернуть тебе, Радко, с заповедной дорожки. Отец твой был скоморохом, ты тоже скоморохом помрешь.
- Не будет того.
- А вот поглядим. И Карпуше твоему того же не миновать… Да и то - по холопской доле соскучился? Боярских батогов не нюхал?..
Горбун заботливо поправил под мальчонкой рядно, огладил на плечах рубаху.
И вдруг сказал ни с того ни с сего, снова кольнув глазами-шильцами Аленку:
- А и не посадские вы вовсе.
- С чего взял, дяденька? - всполошилась Аленка.
Горбун опять засмеялся. Засмеялся и мальчонка. Засмущавшись, Аленка надвинула на глаза плат.
- Много, милая, повидал я всякого люда, - сказал горбун. - Ну, коли не жена ты ему, чья будешь?
Совсем оробела Аленка, растерялась под догадливым взглядом горбуна. И зачем им было связываться со скоморохами?! Так бы помаленьку и сами добрели, чай, не бояре.
Словно читая ее мысли, горбун успокоил:
- Не боись. Это я так. А коли посадские, то и посадские. Нам-то что? Верно, Радко?
- Ты Маркела не слушай, - сказал возница. - Пошутить он горазд. А мужик доброй…
Понурая лошаденка вытащила телегу на поляну. За поляной, обогнув березовую рощицу, дорога шла под уклон - там, вдалеке, за широкой клязьминской поймой показались высокие, обнесенные частоколом крепостные валы большого города.
2
На деревянном мосту через Клязьму работали плотники. Они сидели верхом на перилах и строгали их остро отточенными легкими топорами. Кудрявилась и падала в воду смолистая стружка, течение сносило ее на быстрину, крутило в водоворотах. По мосту тащились возы, осаживая под колесами горбыльчатый настил. Вода хлюпала в щелях, растекалась под ногами пешеходов. Пешеходы ругались и теснились к перилам.
На спуске к реке вкривь и вкось ютились перед дубовыми воротами старые, уже осевшие, и новые, недавно срубленные, еще золотистые от смолы, избы посада. Дворы были обнесены крепкими заборами, за которыми белыми облаками пенились зацветающие вишни. Здесь же, на зеленых полянах перед избами, паслись коровы и козы. У реки бабы стирали белье, выстиранное несли в гору в больших плетеных корзинах, повешенных на коромысла.
В городских воротах, под низкими прохладными сводами, было сыро и полутемно. Разморенный солнцем, стоял на выходе, прислонившись спиной к старому срубу, зоркий воротник в старенькой шапке и кольчуге поверх уже ненового холщового подбронника.
Телега Радка прогромыхала по уложенному поперек въезда бревенчатому настилу и вынырнула по другую сторону ворот - уже в городе.
Хоть и недавно Никитка из Владимира, но и он глядел как человек, впервые попавший в город. Аленка же совсем растерялась. Она привыкла к тишине и безлюдью в своем родном Заборье, а здесь народу было видимо-невидимо. На улице перед кузнечными рядами работали мостники. Из-под низких, окуренных копотью навесов слышался перестук молотков, звон и лязг железа. За кузнецами тянулись ряды оружейников, бронников, ручечников, клобучников, швецов. Товар был у всех на виду - тулы для стрел, луки, кольчуги, шлемы, кожаные щиты и пестротканые одежды, украшения и обувь. Длинный и тощий монах торговал носками грубой вязки; здесь же отмеряли пшеницу и пшено. В толпе мелькали юркие фигуры мытников, наблюдавших за торговлей.
В горшечном ряду поймали вора. Два дюжих дядьки волокли его к доводчику. За ними, голося, бежала растрепанная баба.