– Надо вот как, – отца Иоанна осенила идея, – надо, чтобы тот, который ты, ехал в стильных джинсах и в рубашке на красивом молодом коне, а который Швецов – на старой кобыле. Нарядим его в красный галстук – он его любит, в пиджак клетчатый драповый, как у советских функционеров, в брюки с подтяжками. И мешками обвешать с деньгами, причём прозрачными мешками. И все это на главной площади города под окнами мэрии замутить. С трубами, с хоругвями, все, как мы любим!
– Точно! А на кобылу Швецова мигалку ещё надо повесить и номер блатной, как у Швецова, два ноля с единичкой, – Мильчина тоже попёрло от идеи батюшки.
– И вот они скачут друг другу навстречу, и ты этого Швецова из седла выбиваешь красиво! Да! А если ещё деньги из мешков посыплются, да актёр классно упадёт – вообще будет супер! Швецов сам из окна от злости выпадет, глядя на это, – резюмировал Ведов, – что скажешь, Сань?
– Взрыв мозга, – Рублёву на самом деле было уже плевать, что делать, он валился с ног от усталости.
– Взрыв мозга сегодня и запоминается. Потому что этого самого мозга у всех так мало, что только его взорвав, люди вспомнят, для чего им голова нужна, – оправдывал свой креатив Иоанн.
– А давайте Швецову ещё кроссовки "адидас" наденем, – все не успокаивался Константин.
– Уймись ты! – снова буркнул на него батюшка и Мильчин в который раз зарёкся молчать.
– Короче, устраиваем шествие и рыцарский турнир. Говно, конечно, но об этом реально станут говорить, – решился Рублёв.
– Тогда, Сань, завтра поедем, подадим заявку на шествие и якобы митингу здания администрации. Чтоб под поединок место забить, – радовался Ведов необычному ходу, но где-то внутри его крутилась мысль, что слаба идейка-то. Но что-то в ней все-таки есть!
– Ну слава Богу, а то я думал, что мы до утра, как черносотенцы, заседать будем. А у меня утрення завтра. Пост ведь Великий. Сами понимаете.
– Намёк понят, – Ведов первым встал из-за стола, – расходимся. Чай, кстати, вкусный, никогда с чабрецом не пил ещё!
Четвёрка основы вышла на улицу. Город встретил их колючим ветром, за шиворот падали капли накрапывающего дождя. Уже было темно, фонари не работали. Только луна справа освещала мокрую дорогу, а слева она же расплескалась по куполам храма. Рублёву почему-то подумалось, что он сейчас на каком-то телевизионном игровом шоу. Осталось только два варианта: храм или дорога. На них направлен весь свет. Ведущий, невидимый никому, Он Сам, ждёт, что же выберет герой. Ждет, чтобы сверху громогласно объявить – правильный выбран вариант или игрок все потерял.
Но у Александра не было вариантов. И он пошёл вслед за остальными. По дороге. Где-то в метрах тридцати на обочине был припаркован жёлтый "запорожец". "Главный приз – аааавтооооомобиииииль! Забирайте, – Рублев неожиданно для себя заулыбался, – значит, угадал!".
Домой вернулся около двух ночи. Ольга не спала. Лежала в одной ночной сорочке. Грех было не потратить последние силы.
XXIII
Иван Иванович Швецов каждый раз перед выборами вынимал свой главный козырь – говорил, что ему удалось договориться с владельцами градообразующего предприятия, и если он выиграет выборы, то они пересмотрят свою налоговую политику. Это значит, что город ежегодно будет получать дополнительные миллионы в бюджет. На эти деньги откроются новые детские сады, отремонтируются дороги и мосты, и вообще – не жизнь будет, а малина!
Владельцы завода правила игры принимали и говорили "да", такое принципиальное решение принято. Но надо, мол, понимать, что город может развиваться только, если есть стабильность. А стабильность эту Иван Иванович, золотой он человек, обеспечивал! И с ним, безусловно, приятно работать. Ему-то эти налоговые деньги давать не страшно. Все знают – он их потратит по назначению.
Обещания мэра и второго человека в городе – директора завода, что ещё надо провинциальному избирателю, чтобы поверить?!
Но мало кто знал, как нелегко доставалась Швецову поддержка градообразующего предприятия. Тем более в последнее время, когда народ стал осмеливаться задавать неудобный вопрос – а деньги-то где? Заводу приходилось время от времени реально раскошеливаться, что, конечно, по логике заводовладельцев было обидно – с чего это какому-то городу мы должны приплачивать? А у Швецова была своя логика. И разговоры мэра с директором завода все больше стали напоминать разборку алкоголика с продавцом пива, который опять недолил.
Вот и в этот раз, минуя проходную завода – помпезную, высокую, с колоннами, часами, крупными буквами и бюстами советских лидеров – Швецов настраивал себя на длинный, серьёзный, обременительный разговор.
Справедливости ради скажем, что Швецов, уже сидя перед мраморным, обшитым красным бархатом директорским столом, пытался свести разговор к беседе по душам – ведь уже столько лет друг друга знают, да и что собачиться, когда конкуренты на выборах все сильнее?
Но директор Сергей Петрович Железняк предпочел более жесткий стиль общения.
– Что ты жопу рвешь, Иваныч? Ты уже мне всю плешь проел со своими налогами! Отъебись! – Сергея Петровича за глаза называли светофором.
Он, когда злился, краснел, желтел и зеленел, причём происходило это так же быстро, как менялись цвета на дорожном устройстве. А злился Сергей Петрович часто, его вообще добрым видели только несколько раз, и то на фотографиях. Железняк срывал злость на всех и по любому поводу. Орал благим матом, топал ногами, мог кого-нибудь из сотрудников в запале ударить и обязательно краснел, желтел и зеленел. Вот и в этот раз Швецову удалось почувствовать себя школьником, разучивающим правила дорожного движения:
– Ты чего мне, блядь, угрожаешь тут, ты какие требуешь налоги, ты знаешь, сколько мэров на этом погорело!? Да мне легче раскошелиться и тебя на хуй скомпрометировать, чтобы тебя не выбрал никто и никогда! Да ты, Иван, вообще охуел, что ли? И так, чисто из-за уважения, мы тебе последние годы дороги строим и садики содержим!
– Что ты мне рассказываешь тут? Совсем уже охерел, Петрович!? Дороги они, бля, строят! Вы для себя их, суки, строите, ваши же билазы ебаные их разъебенивают. А садики? Содержите? Ну так и что?! Ваши же садики, дети там ваших же рабочих… Да вы вообще за то, что экологию нашу срёте, должны нам такие бабки отстёгивать! Здесь, блядь, как в Рио-де-Жанейро должно быть! – Иван Иваныч, хоть и не менял цвет лица, но по экспрессии не уступал сопернику, – а я, блядь, должен к тебе на поклоны ещё ходить!? Да к начальству, твоим пидорасам-акционерам, в Москву ездить?! И ты мне будешь ещё угрожать? Мэры погорели! Да я, блядь, здесь живу с рождения, а ты кто такой? Ты откуда вообще приехал? И будешь меня тут дорогами вашими сраными попрекать?!
– Лизочка, принесите-ка нам коньяка французского и ни с кем меня не соединяйте, – ласково, как и положено начальнику молодой секретарши, скомандовал Сергей Петрович в микрофон переговорного устройства. И так же мягко попытался продолжить разговор со Швецовым, – ты что разошёлся, Иваныч, опять? С тобой не соскучишься. Я же тебе сказал – будем проталкивать вопрос этот, может быть, налогов в твою казну сколько-то заплатим, но в следующем году. Мы с тобой это уже обсуждали и не раз.
– Мне гарантии нужны, ты что мне зубы заговариваешь? Гарантии где? Что я должен говорить людям?
– Не мне тебя учить, что людям говорить! Как обычно – родное предприятие поддержит родной город. Как поддерживало всегда! Ты, ей Богу, как в первый раз! – и снова пригнулся к микрофону, – Лизонька, мы ждём, где коньяк?
– Бля, не умничай, Петрович. Сказать-то я скажу, а потом что? Родное предприятие дымит, а городу от этого что?
– Что? Что? Заладил! Ты что, дёргаешься, Иваныч? Всех поддержим! И тебя родное предприятие поддержит, если себя хорошо вести будешь. Сколько там до выборов? А? Ты же понимаешь, я махну рукой и все голоса твои. А сколько голосов у нас работает, ты и сам знаешь. Плюс наши ветераны, жёны, ну не мне тебе объяснять, как ты до этого побеждал. Лиза, ебаный в рот, где коньяк? – опять завелся Петрович, он понимал, что только коньяк может многое решить в этом надоевшем диалоге, а коньяка все не было.
И Швецов все больше распалялся.
– Нужны мне твои 15 процентов сраных, что-то ты много на себя берёшь! Политиканам из Москвы рассказывай, как ты победу их партии обеспечиваешь, а не мне. У меня вон бюджетников в два раза больше, да ещё другие заводы есть. Обойдемся без твоих спецовок, не пугай! Да и что-то в прошлый раз не наблюдалась активность-то твоя! Даже автобусы не выделил. Так что иди ты на хуй со своими голосами. Гарантии мне давай. Чтобы я людям пообещал.
– Голоса тебе нужны. Какие на хуй гарантии? Патриота-то не строй.
Хочешь и рыбку съесть, и на хуй сесть, как всегда. На хромой козе объехать, – светофор зажегся красным, – типа ты такой молодец, договорился со мной, позаботился о городе, а я, говнюк, сижу здесь и деньги зажимаю. А ты, бля, пришёл и развёл меня как девочку. Так, что ли? Так вот – хуй тебе, Иваныч. Пока выборы не пройдут, я, сука, специально ничего выбивать для тебя не буду! Никаких налогов. Соси!
– Вот ты позер, вот ты, блядь, комсомолец херов. Ну, спасибо, ладно, поработаем ещё.
– Ой, а ты можно подумать, диссидент! Иваныч, ты чего хочешь? Ты чего сюда сраться пришёл? Давай лучше коньячка, а? Твой любимый! – секретарша, наконец-то, внесла заветный напиток – длинная бутылка стояла на подносе, горлышко на уровне грудей третьего размера, как раз между ними, посередине. Этот натюрморт вызывал у шефа соответствующее ассоциации, – ай, моя хорошая, спасибо, дорогая, поставь на стол. За долгое время лицо Сергея Петровича обрело нормальный цвет:
– Что ты ссышь-то, а? Ну? Иваныч? Ну напечатаем мы в своих газетах, что тебя поддерживаем, ну скажу я по телеку, что вопрос о деньгах решается на высшем уровне, ну выделим автобусы, что ты ссышь-то, зачем тебе лишний пиар из-за этих денег сраных налоговых?
Швецов ничего не отвечал, только кряхтел, косился на бутылку.
– И так пролезешь в своё кресло, все равно больше не кому. Ты же у нас, блядь, как памятник, Иваныч, в смысле – хуй сдвинешь! – и директор завода, заливаясь хохотом, разлил коньяк по рюмкам.
– Ну будет тебе, будет, мне вот не до смеха последнее время, – Швецов нехотя, лениво, будто делает одолжение, поднял рюмку и чокнулся с Петровичем. И только, когда влил в себя французский алкоголь, подумал: "А, может быть, правда, зря я так боюсь? Все равно кроме меня некому!".
Коньяк в этот раз шёл как никогда легко.
XXIV
Человек с громкоговорителем сразу привлёк внимание отдыхающих городского парка имени одного советского, но талантливого писателя. И дело было даже не в громкоговорителе. Лицо этого человека в последнее время стало узнаваемым. Его можно было увидеть и в бесплатных газетах, которые дважды в неделю горожане находили в своих почтовых ящиках, и в эфире местных телеканалов, в роликах после телевизионной отбивки "Выборы", и, конечно, на плакатах раздражающего салатового цвета с необычными лозунгами. Так, например, в самом центре города весели плакаты, призывающие "выбирать молодой город", в районе, где дымили местные заводы, и где, особенно ночью, невозможно было уловить запах кислорода, красовалась фраза "за чистый город, за светлых людей". Были свои плакаты и вокруг городского парка, просто "за здоровый город".
Узнаваемость не облегчала работу Рублёва. И, тем более, не спасала от страха. А бояться было чего – ведь он пришёл в парк не на встречу с избирателями, а на акцию, финал которой заранее известен – все закончится дракой. Но акцию эту придумал сам Рублёв, и отказаться от неё, тем более сейчас, когда он уже что-то начал бубнить в громкоговоритель и настраивать звук, было нелепо. Да и, в конце концов, надо же когда-то проучить этих обнаглевших бухариков.
Рублев с детства не любил гулять в городском парке. Он не понимал, почему он должен постоянно видеть, как взрослые пьют, курят и ругаются. И почему этим занимаются почти все взрослые, которые отдыхают здесь. При этом их дети рядом. И не исключено, что через каких-то десять лет они не сменят на скамейках своих родителей. Эта простая мысль приходила в голову даже двенадцатилетнему Саше, но почему-то никто не делал этим дядям и тётям с бутылками замечания. С каждым годом пьяных в парке становилось все больше. Парк тоже рос, расцветал, появлялись новые аттракционы. Чёртово колесо – и то перестроили, теперь оно стало на пять метров выше. Если раньше тень от него доходила до самого леса, у которого заканчивался парк, то теперь тени шарят и по деревьям, словно это и не лес вовсе, а гигантское натянутое полотно, а кто-то невиданный умудрился устроить на нём настоящий театр теней. Тени постоянно приобретали формы геометрических фигур, перетекающих одна в другую, так прямоугольник сужался до квадрата, квадрат превращался в треугольник, а треугольник смазывался до круга.
Но театр теней не интересовал обитателей парка. Хотя они, естественно, были рады, что Чёртово колесо увеличили, что парк стал походить на более современный, прямо как в областном центре, а главное, скамейки теперь стояли почти под каждым тополем. Компаниям пьяных культурно отдыхающих было, где затусить. До этого они сидели на ветках и ждали, когда же руководство парка сподобится поставить здесь скамейки. Когда это произошло, гопники совершили свой следующий эволюционный шаг – научились пить из горла, сидя ОБЯЗАТЕЛЬНО на спинке лавки, обшаркивая ноги о сиденье.
Вот и сегодня Рублев видел всю ту же картину. Все до одной лавки были заняты людьми, которые пили "из горла", редко из стаканчиков; пиво, вино, а некоторые хлестали даже водку. Дети бегали рядом, спотыкаясь о выброшенную мимо урны тару, поскальзываясь на окурках и шелухе от семечек.
Ну о чем разговаривать с такими людьми? Надо сразу бить в рыло! Однако Александр и рад был бы, но скоро выборы и ему надо запомниться. Чтобы избиение уродов связали именно с ним, а не с простой массовой дракой, которыми очень часто заканчивались коллективные посиделки перепивших.
– Алкоголь очень вреден для здоровья, – свой выход в нелюди Рублёв решил свести к абсурду, так быстрее обратят внимания и дольше не побьют, – вы будете смеяться, друзья, но это действительно так. И вы не поверите, но он вреден даже для ваших детей, на глазах которых вы пьёте. Вы спросите, чем же он вреден, ведь это не табак, табак понятно – дым, дети вдыхают его, а в выпивке нет ничего для детей вредного?
В этот момент Рублев заметил, что некоторые алкоголики посмотрели на него с любопытством. Чтобы привлечь внимание остальных, Рублёв стал ходить вдоль скамеек, продолжая говорить:
– Так вот, друзья, то, что вы пьёте, вредно тем, что вы подаёте дурной пример. Скажете, банальность? Ничего подобного – ведь вы же не занимаетесь сексом при детях? Я надеюсь, что вы этого не делаете! А почему вы не занимаетесь – потому что думаете, что это неправильно, нехорошо, некрасиво, неэтично. Так почему же вы думаете, что красиво и этично при детях пить? Или курить? Или материться? Я вас уверяю, господа, если бы вы, перед тем, как выпить, дожидались, пока ребёнок уснёт или уйдёт в садик, как вы ждёте, чтобы заняться любовью, то ваши дети были бы морально и физически гораздо здоровее. Я думаю, вы со мной согласны? – Рублёв остановился, обвёл глазами отдыхающих, на него теперь смотрели почти все, кто-то уже начал свистеть и материться в адрес оратора. "Быстрее бы уже кто-нибудь чем-нибудь кинул или подошёл на разборку" – думал Александр. Ведь если бы хоть кто-то из зрителей был трезв, то они бы заметили, как иногда дрожат губы Рублёва. И вовсе не от холода, а от страха.
– Так вот, друзья, возвращаясь к вашему поведению. Вы только посмотрите – снег не успел сойти, природа начала оживать, солнце пригрело…
Казалось бы, гуляй с семьёй, радуйся весне, так нет: мы лучше будем пить. Мы будем закидывать всё мусором, и пусть трава растёт сквозь бутылки и пачки сигарет. Ведь так? Мы лучше пить и сорить научим ребёнка, чем радоваться солнцу! Это, господа, ни в какие ворота не лезет. Отсюда вопрос, опять банальный, чем вы отличаетесь от животных? Допустим, свинья срёт перед своими поросятами, ну так это – свинья, а вы же уважаемые, наверное, кем-то граждане! – гул становился все опаснее, гопники заводились. Александр чувствовал это и боялся, но в тоже время понимал, что нужно продолжать свою лекцию.
– Давайте перейдём к более философским вещам. Я допускаю, что вам просто нечем заняться, и поэтому вы пьёте в парке. Окей! Но так кто же в этом виноват? Власти? Что не продумали ваш досуг? Нет! Вы сами! Каждый из вас вместо того, чтобы сейчас лузгать семечки и харкать себе под ноги, мог бы взять, например, метлу и подмести свой двор. Вы смеётесь надо мной? Впрочем, это скорее показатель вашего интеллекта. Надо делать хорошие дела, особенно весной, – и снова загудели отдыхающие, и снова новая волна страха накрыла оратора. Впереди была главная провокация, а, значит, лучше всего ему с громкоговорителем пойти в сторону леса, который как раз сейчас покрывало теневой геометрией Чертово колесо.
– А я сегодня с товарищами с утра уже сделал хорошее дело для города.
Мы ездили в цыганский посёлок, туда, где торгуют наркотой, и обливали несмываемой салатовой краской дома барыг, выбивали им стёкла. А тех, кто выбегал из дома – наркоторговцев или членов их семей – избивали и тоже обливали краской. Чтобы все знали, глядя на них, что это убийцы наших детей!
От леса Александра отделяло шагов сто, пора было вступить в контакт с аудиторией:
– Как вы думаете, хорошее дело мы с друзьями сделали? – на скамейках засвистели – на этот раз одобрительно, загоготали, загалдели, что так и надо, мочите гадов! Только Александру от такой тёплой поддержки было холодно. Он готовился сказать то, после чего все и начнётся.
– Так вот, что я вам скажу, господа, для меня люди, которые бухают в парке, на виду у детей, то есть вы, такие же конченные пидорасы, как и те, что продают наркотики!
Договаривая это, Рублев уже шёл спиной. До леса оставалось метров пятьдесят. Аллея со скамейками уже закончилась, до последней было шагов десять, но там сидели бомжи, от которых реакцию было ждать глупо. Но и другие, как показалось Александру, тоже и носом не повели. Будто не слышали его. Все продолжили заниматься своим делом, словно хотели сказать – спасибо парень, нам было интересно, но мы дальше побухаем, а что касается пидорасов, то ты сам такой и отъебись. То есть на него в данный момент никто не среагировал. Александр хотел повторить главный тезис своего выступления, даже громкоговоритель поднёс ко рту, но тут увидел, как несколько бритых парней идут в раскачку к нему. В руках пустые бутылки – главное оружие пролетариата! Секунд десять Рублев смотрел на гопников, как тореадор на быков. Но дольше щекотать свои нервы становилось опасным и Рублёв, снова поднеся ко рту усилитель звука, прокричал: "Погнали"!
Кажется, целый мир в этот момент на секунду замер. Тень от чертова колеса зависла на ёлках, откуда тучей выбежали десятки крепких парней. Не меньше выбежало и с другого конца парка. Как кентавры неслись к аллеям эти неожиданно появившиеся молодчики, в руках держали биты, а некоторые ещё и банки с краской.
Пожелавших разобраться с Рублёвым снесли первыми. На них же вылили литра три салатовой краски. Пацаны даже понять не успели, что происходит. Да и мало кто в тот момент понял, что "вообще бля такое творится", а кто попытался, не получилось – алкоголь значительно замедлил умственные процессы.