Мне бесконечно интереснее те, кто ни в грош не ставит забаву выслеживать духов и, поймав какого-нибудь в капкан, набрасываться на него с бранью. Меня в ни тревожит недостаток уважения, но их безупречная от вага - тоника в темноте.
Короче, моя жизнь - дефект на заднице человечества, невидимый и постыдный - ни трагедия, ни проблема в большинстве обстоятельств. Это никогда не менялось, но я узнал, что человек должен идти туда, где ему рады, если, жаждет празднества, и где ему не рады если стремится к увечьям и приключениям.
Карпы могут разговаривать - вот что я действительно хотел сказать вам всё это время. Карпы могут разговаривать, и их слова настолько исполнены правосудия что среднестатистический человек не способен сохранить их в своём смертном теле.
Когда они говорят, бьют барабаны - вроде примитивных барабанов на церемониях, где друиды в белых одеяниях, каменные круги, дождь моросит, сливаются дым и пар, так, что никто не знает, где, чёрт побери стоит относительно друг друга. Необоримо.
Карпы могут только притворяться, что говорят, но для меня всё, как на самом деле, и у меня есть свидетельства - моих собственных чувств, и съёмка камеры, уровня, какой теперь редко, встретишь, очевидность невероятности, что их отказались показывать на научном конгрессе когда я вломился в чужое обращение, к замешательству научного сообщества, и звуковое оборудование не способно было передать мою мудрость, а после этот инцидент показали в утренние часы расстрельной бригаде.
Я вернулся домой человеком сломанным, и запятнанным славой. Под колодцем, в эдакой наружной обивки муравьи-убийцы собрали совещание и решили, что я тот человек, у кого надо просить совета для следующего шага, вроде так - мы говорим о малоизвестной попытке этого братства перерезать и выжечь род людской раньше, чем те сделают это с ними. Мне нравилась их компания, они были тёплые, компанейские, благородные, и достойные всеобщего уважения. Топотали по газону, когда я звал их на обед - играли в теннис и иногда улетали. Дайте мне муравья для подобной сочной деятельности. Подружитесь с таким - и вам будет, чем заняться на несколько дней, что для них - целая жизнь.
Не было повода не рассказать об этом медиа. Конечно, они не обратили на меня внимания, как и следовало ожидать. На следующий день обильные репортажи про какого-то идиота, свалившегося в котлован - и что в этом такого забавного? Единственный раз, когда я счёл это интересным, это когда мой ублюдочный друг тоже свалился в котлован годы тому назад - я ударил его эдаким азиатским ножом, которым в то время жутко гордился - а когда он упал, я прокричал его имя, дабы обеспечить ему последнее впечатление по эту сторону Стикса. Стояла свирепая зима, и он замёрз там, имитация Уолтера Мэттоу застыла на его лице. Она и была причиной наших разногласий и задержала его идентификацию на долгое время. К тому моменту я уже покинул местность и размечал путь хитрости и силы через высокогорье.
Мой скелет копил и прятал кровь, чтобы шествовать самому по себе после смерти плоти, знаете, как это бывает. Наше первое дыхание в клетках - свежеотпечатанная валюта, горожане без преступлений. Потом обвинения. Затянувшаяся игра в кошаки-заложники с подобранным котёнком, во имя приручения. И неудача. Потом маскировка спадает, как слои с лука, и под ней - ничего. Мозги на время отходят в сторону. Потом уже не на время. Две стороны у каждого довода, и только посмей предложить третью или восемьдесят седьмую. Пока, наконец, события не накопят безумный вес из высохшего честолюбия. Каждый человек - мученик. Пар из его брюха, тем не менее, показывает, что речь идёт о деле. Правосудие? Так объясните сожжённый авангард, рваньё, надломленную печаль.
Можете изгаляться. О, тащите ножи, почему бы нет. Может, пусть добро ложится к добру, а неопрятное поведение цветёт в редких углах, вас так не устраивает? Любовь обременена столькими пронырливыми ублюдками удивительно, что она ещё растёт на песке человечества. Неудачники ломятся в мою дверь, не подозревая, что максимум двое могут войти за раз. Сок разлетается, когда они переступают предел, положенный физикой - сок крови и наивности.
Представьте - человек приходит к парикмахеру. Говорит, что хочет всё срезать напрочь - и я имею в виду всё. Его вышвыривают на улицу. Сделали ли они то, что он просил? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вернуться назад в пятый век. В то время мой первый прослеживаемый предок был парикмахером по имени Гибби который пытался объявить, что пихнуть гнома сначала одну сторону, а потом в другую - не самая плодоноси, деятельность, особенно если ты тоже гном. История по казала, что его взгляды, как их в то время не высмеивали просочились в мейнетрим. Ударив по рукам, люди надевали латексные копыта на спящих официантов, а потом их будили громкими ударами по котелкам и сковородкам, от которых те вскакивали и снимали копыта, был единственный настоящий вид развлечения в Средние Века. Есть двенадцать объяснений этого феномена, каждое - такое же тягостное, как последнее. И я предлагаю больше на этом не зацикливаться.
Достаточно сказать, никакое количество аплодисментов не могло утаить смерть Гибби.
Так что после фиаско муравьев я поехал не куда-нибудь, а к Резчику. Когда я приехал, Резчик двигал руками в воздухе, словно что-то держит. Он может терять ценное время, пока коровы не вернутся домой. Он ничего не мог сделать, если оно было достаточно важно. Однажды я шёл мимо хижины, а он пел что-то, что я не мог объяснить. Я спросил Резчика, что есть, по его мнению, "смерть", и он сказал, что это такой суп. Он сумел, как мне кажется, сдвинуть душу, и засунул её целиком в череп, оставив тело свободным делать то, что ему хочется. Неудивительно, что у него на кухне жила скотина и шулера, и дым стоял коромыслом. Люди там скользили на сале. Никто теперь мне не верит, но я видел коротышку в чистом зелёном бархате, который неоднократно прыгал на бабе в слабо освещенном углу. При этом он вопил, как майор, и слова, которые он произносил, были настолько лишены мудрости, что я почувствовал тошноту.
- Ого, Резчик, - приветствовал я его, когда он попытался сфокусировать взгляд. - Я здесь - около гильотины. - У Резчика была миниатюрная гильотина, приготовленная для эльфов.
- Ого, - сказал он, и на этом его речь закончилась. Я повторно хлопнул в ладоши, чтобы привлечь его внимание.
Однажды, когда я пытался серьёзно поговорить с этим человеком, он внезапно завалился назад = в заброшенный колодец, где испытал прозрение нежеланного гравия.
Я ушёл, поклявшись больше так не делать.
Вернулся в город, где ничего не изменилось. Запрыгнув в пустую коляску среди женских воплей, Эдди пытался вернуть свою юность. Но коляска покатилась по улице, подпрыгивая и объясняя ему, что это наказание - в его сознании, вроде он слышал эти слова, вместе с советом насчёт печей и дёгтя, если вообще ему верить. Под тротуаром именно в этот момент канализационный крокодил следовал за ним всю дорогу, для него это была самая захватывающая штука за последние два года, первая с тех пор, как неофициальный комитет запер путешествующего клоуна под водостоком, позднее они никогда не говорили друг с другом на эту тему, хотя порой чувствовали тяжесть вины в области грудной клетки - крокодил, как я уже упоминал, увидел рыдающего клоуна, когда тот пытался взломать решётку водостока, и прочесал к нему с улыбкой целую милю по прямой.
И что из того, что ты уже слышал и эту историю?
Что вы не знаете, так это ужасов в подвале Эдди - и я не говорю про обезьян. Я был там пару недель назад. Цепи звенят, привинченные к полу и стенам. Всё, что нужно - ИРГО (интеллектуальное распознавание графических объектов - прим. ред.) с сильными руками, и люк в полу поднимается, изрытая дым из нижней лаборатории.
- Вот чего здесь не хватает, - сказал Эдди, - настоящего, качественного горбуна за ваши деньги.
- Есть такое дело, - усмехнулся я, и слова принялись отскакивать от поганых стен. - Но зачем платить, если можно неплохо притвориться, что тебе ни фига не надо? - И я от двери повернулся к нему лицом. - Не то чтобы я мог сейчас. - И я потопал наружу, захлопнув за собой тяжёлую, неприступную дверь. Прошло две недели, прежде чем я встретился с Эдди, и к тому моменту он был тонкий, как лезвие, истекающий яростью, кричал про крыс и их сухое внимание.
Надо было видеть, что он там растит. Уши. Глаза. О да, глаза могут расти не хуже всего прочего, братья, - рекорд пока три ярда. Как столбы белого стекла, и такие же бесполезные, если вам интересно моё мнение. Но прихоти текут своим чередом.
Сфотографировал всю лабораторию. Спрятал шпионскую камеру у себя в заднице. Выполз. Хихикают. Умные. Красные пока выигрывают.
Сидел в исповедальне, проявлял плёнку. Услышал голос по ту сторону глазка. Тот хотел информации. Личной. Патологической. Такие вещи я никогда никому не говорю, и себе в них не признаюсь.
- Вот как вы зарабатываете бабки падре? - заметил я, ухмыляясь во тьме. - Такие, как я, так и живут, понимаете, о чём я?
- Сколько раз человек, погрязший в подобных муках, увернётся от автобуса? ^ сказал мрачный голос.
- Хороший вопрос.
Что я сказал священнику
Наше отчаяние в этих местах столь обширно, что потребуется нечто большее, чем ваши чудеса, падре, чтобы сдвинуть его отсюда. Здорово, что вы шмаляете молитвами земля-воздух, пока время крадёт клетки из вашего мозга, а ваше сердце стучится, как рычаг подвески. Если радость существует, она. ни к чему не ведёт, если только на безжизненную луну. Поддельная пища и чашки, наполненные бетоном. Столько проблем в мире заслуживают хвалы, ибо столь незначительны, что можно про них забыть. Возьмите Минотавра.
- Тебе придётся просто поверить мне в этом деле, Пузан, - крикнул он однажды, заталкивая старый бульдозер в упряжь. - Или стоять в стороне, пока настоящий мужик рулит.
- Не зови меня Пузаном, ты, ротосрака, - завопил я, заряжая винтовку. - Если ты думаешь, что я собираюсь позволить тебе проехаться подкованными копытами по моей жизни, ты вкладываешь в свою карьеру больше планирования и усилий, чем я.
- Опять двадцать пять, - заметил он и начал ездить по всему подряд.
И Эдди, который однажды решил предать критике мой стиль жизни и способности. Я запомнил, потому что орнаментный трилобит на стене паба за его спиной давал рождение потоку пауков. Который разливался, как чернила на бумаге.
- Человек с алиби всегда наготове, а, брат?
- Именно.
- Ризла Инглиш и насилие, чтобы показать её, а?
- Слишком верно, Эдди.
- Делаешь выбор, замечая физиономические несовершенства других.
- Да.
- Рассказываешь анекдоты, конструктивно дефективные, потому что их придумывают на ходу.
- Раз ты так говоришь.
- Выбираешь направление, чётко прицелившись в свой кулак.
- А есть другой способ?
Эдди основательно приложился к пинте, его глаза тем временем показывали на меня. Потом он сказал:
- Видит Бог, брат, вот же ты больной. На что ты уставился? О, Христос, бля дерьмо - насекомые!
Хотя Боб - ну он теперь и страшный. Он вытянул несколько дюжин нервов из подбородка и преднамеренно запутал их, чтобы они напоминали обычную бороду.
- Ты не понял, зачем я её отрастил? - прошипел он настойчиво однажды вечером в баре.
- Чтобы размыть очертания, где кончается твой подбородок и начинается окружающая атмосфера.
- Не-а, ты, дурак, смотри. - Он ткнул пальцем в каждую глазницу и стянул кожу, как резиновый капюшон - череп под ним был равномерно ребристый, как
лепная форма для желе. - Вот с чем приходится мне бороться весь день каждый день. - Он принялся натягивать головную перчатку назад. - Чем сильнее меня отвлекает этот кошмарчик, тем меньше дерьма мне приходится выносить от узколобых фанатиков.
- Ты думал, я не в курсе? Будто меня не обучили подобному знанию с ранних лет?
- Ты имеешь в виду, всё это время.
- Я только что это сказал. И когда-нибудь ты слышал от меня хоть один упрёк на эту тему? Разве мне нечем больше заняться, кроме как прикалываться над твоей головой?
- Нет.
- Ладно, как бы то ни было…
Однажды пришёл к нему домой.
- Видит Бог, брат, у тебя тут прямо восьмидесятые.
- Ну да, серая безвоздушная пустыня банальности, наполненная невероятностью воображения или истинного творчества, и любой, кто попытается врасти здесь будет развлекаться, гуляя с пылким сердцем и душой, а те, кто считает себя авангардно-эксцентричными - такие же тусклые, как остальные, из-за снижения порога индивидуальности до уровня ниже колен, и в подобной атмосфере удивительно, что ублюдки, голосовавшие за смерть, тратят полтора десятилетия на осознание невъебенно очевидного, а кто был полным мудаком, кто думал, мол, были старые добрые времена, а теперь не при
знаёт, что они были там и для тех из нас, кому хватает разума воспринять во всём ужасе, что мы прожили их, словно пришли в себя во время кровавой операции, и не удивительно, что мы рванулись налево, направо, по центру, и теперь всё осталось позади и никто не виновен, и вот это сюрприз, и теперь мы все умные, ну ладно, позволь рассказать тебе о Сынке Джиме, не говоря уже о кусочке музыки, единственное различие - теперь всюду, на хуй, необходимы деньги, а песни все сплошь забота и сочувствие, потому что люди, не смотря ни на что, любят притворяться, что контролируют свои сморщенные жизни, и что они бедны и бесплодны по доброй воле, но я чувствую стерильность тех времён на грани зрения, брат, и она всегда остаётся там.
- В точку. Это я Эдди слышу?
Мы подошли к окну и увидели Эдди на велосипеде во дворике. Он пытался оседлать велик в некотором роде сексуального подтекста. Боб распахнул раму.
- Твои слёзы застынут престолами для ангелов урагана, Эдди.
Эдди удивлённо покрутился и улыбнулся. - О, точно, брат.
- Он не прекращает, - сказал я, шокированный.
Потом Эдди зашёл на кусочек сала и увидел, как я у стола делаю скакалку из куска своих кишок.
- О чём это вы с Бобом столько говорили?
- О, знаешь, море булькает нагромождением черепов, забытые комья истории всплывают на поверхность, к нашему стыду, появляется миллион лет, вперёдсмотрящие матросы взламывают поверхность воды, машут ножами на сумеречное небо, мысли разливаются на морскую пену и взмахи хлопающих парусов, в таком ключе.
Глаза распахиваются на бушующем каркасе.
- Вот у него комната, а? Ты знаешь, что отец Боба отправился на северный полярный круг, перерезал себе горло в мглу, перепачкавшись, как налитый кровью глаз, а потом вернулся призраком, чтобы похвастаться? Но рана осталась на месте, и он не мог говорить, так что пришлось изобразить всю историю в лицах. А теперь представь это дело.
- Нет.
- Представь, как призрак пытается рассказать о самоубийстве жестами. Особенно - как он испачкался.
Скажу тебе, я тебя пугаю "брат. Люблю себе хорошую историю про призраков.
- Я тебе расхуячу рожу, если ты мне не расскажешь что-нибудь стоящее, Эдди. Давай уже, хотя бы сегодня. Сам по себе я сроду не развлекался поисками жилья. Хочешь посмотреть на ломоть головы у нас тут?
- Да, если он, конечно, занимателен.
- Это есть, - сказала хозяйка квартиры и открыла шкаф, дабы явить миру фрагмент лица и глаза Статуи Свободы, сплошь покрытый мхом и дерьмом. - Вот наша гордость и радость.
- Понимаю, почему. А полиция вас не беспокоит?
- О нет - они приходят в гости не реже, чем другие.
Эти кабели уходят сквозь червоточину в космос и держат на месте весь мир.
Она указала на вообще пустое место, потом взвизгнула вниз на пучочек верёвок, валяющихся на полу. Весь дом начал опускаться, окна лопались, как мыльные пузыри. Я пытался выбраться, когда она схватила меня за руку и заорала:
- О, мистер, мы мертвы, мы все мертвы.
Я замечал в моменты опасности - ублюдки преграждают мне путь и заявляют очевидное. Как-то раз я копал картошку и попал по черепу, который треснул, как яйцо, и испустил ядовитый газ. Я бы разобрался с проблемой в своём любимом стиле, если бы опёршийся на вилы в соседней траншее жирдяй не сказал: - Попал по черепу, который испустил газ, а?
Естественно, я налетел на него и за пару минут закопал. Так и вышло, что забавный случай стал причиной вины и предостережения, которые до сих пор со мной.
Год спустя картофелещеики, которых я посадил, начали заполонять тот газон, как белые эмбрионы. Они совсем не были похожи на тыквенные головы, которые тётя учила меня растить для жарки. Эти твари визжали на высоте тона кровотечения и молотили пухлыми конечностями, которые раздувались с тревожной скоростью. Все абсолютно без пигментации. Мне было страшно, и я сам не знал, почему.
Остальное можете додумать. Пошёл туда с лопатой и начал их дырявить, прорубал в них щели, и тошнота подкатывала к горлу от вида фиолетовых внутренностей. Вся стая принялась вопить: "кровавый убийца", кусать края моих штанов липкими челюстями и смотреть мне прямо в глаз, как тюленята. Не описать моего отвращения к себе. "Отныне - только редиска", - подумал я. Человека не должны доводить до слёз его увлечения.
Представьте себе, все мои попытки расплаты наталкиваются на алчность и скупость, о, да. Как-то по случаю сделал большую личинку из клея, теперь навсегда останется в памяти, как её вытащили из кухни и дожгли на дороге. Потом все изображали страшное удивление, когда в неё по касательной врезалась машина, водитель обгадился, и брызги огня разлетелись во все стороны. Это был последний раз, когда я пытался оставить свой знак в дневные часы. После все проснулись и обнаружили, что дом сделан из шоколада. Я думал, меня будут благодарить - даже чрезмерно. И Эдди притворился признательным, но внезапно начал всхлипывать. Я был слишком занят собственными мыслями и не заметил, что таким инициативам здесь не рады. Всё убрал и сказал, что всё нормально, можете заходить. Но тут приехала полиция и на меня повесили обвинение.
К слову, - и эту историю стоит рассказать, - Пустой Фред знает, как замаскироваться под полицейского. Но он выдаёт себя, стоит только открыть рот - начинает смеяться и быстро махать руками, такими рубящими движениями. Его руки слишком быстрые для местных - поддерживают его в спорах и вызывают головную боль на пустом месте. "Не стоит слишком много спорить, - говорили ему сначала. - Погрузись в неторопливость и мирно иди своей дорогой". Фред понял их превратно - загнал под свою машину фермера. Затормозил как раз вовремя, чтобы поздороваться с его женой далеко впереди.
Мы на эту тему встречались в баре, когда нахлынули неприятности.
- Дым и пыль в тот раз скрыли даже его пистолет.
- Я видел.
- Но убийство аккуратное.
- Ага - и длинная кровавая просрочка.
- С этого места - поподробнее.