В факте присутствия Пивного в кадре не было бы ничего плохого, если бы журналы лежали только в багажнике. Но они занимали еще и все заднее сиденье, эти долбаные журналы, оно было завалено ими почти под завязку. В тот день мы собрали хороший улов, чуть ли не лучший за всю историю нашего теневого бизнеса. А на заднем плане этого самого кадра маячил пункт приёма макулатуры - мы ведь отъехали от него всего на пару сотен метров, и Пивной даже на самых жестоких отходняках не мог не сложить два плюс два.
Всё могло бы сложиться по-другому, нам просто не повезло. Грустный мог бы не полениться прийти на работу, и мы бы быстро разгрузились и уехали, не мозоля никому глаза. Или наш улов мог поместиться в одном багажнике - тогда Пивной проглядел бы все органы зрения, но ничего не увидел бы сквозь металлический кузов. На худой конец, Чикатилу могло не приспичить именно в тот момент, когда Пивной неизвестно зачем вышел во время рабочего дня на улицу, и тогда мы бы просто проехали мимо на большой скорости.
Это называется стечением обстоятельств, и к этому надо относиться философски. Ни в коем случае нельзя бросаться на стенку и плеваться в зеркало, ненавидя свое невезение. Это может случиться с каждым, и при этом не факт, что ты делаешь что-либо неправильно. Ты можешь сделать всё как следует и всё равно окажешься в некий момент именно там, где тебя быть не должно.
Это делается не для того, чтобы чему-то тебя научить, а для того, чтобы над тобой посмеяться. Потому что те, кто этим всем заведует, весёлые ребята, они всегда не прочь расставить фишки так, чтобы кто-нибудь попал впросак. Они как режиссёры реалити-шоу, подстраивающие своим подопечным всякие каверзы. "Последний герой", блин.
Ты никак не помешаешь такого рода вещам, и всё, что ты можешь сделать, - это посмеяться вместе с высшими силами. Так что нам обоим было смешно - и мне, и Чикатиле, который вылезал из-за ракушки и уже всё понял.
Мы не могли сказать ему, что это наши журналы, которые мы везём на рынок, - слишком явным было несоответствие объёма, там была наша пятидневная доза. Мы почти никогда не брали у Пивного больше необходимого минимума, чтобы не бросаться в глаза, и Пивной это знал. Мы ведь работали уже два месяца, он изучил наши повадки. К тому же у него всё было отмечено: кто сколько взял, сколько продал, куда понёс. Да и вообще - он наверняка засёк нас с самого начала, когда мы стояли напротив вотчины Грустного, эту "копейку" трудно было не узнать с её противотуманными фарами, экспортными молдингами и буквой "D" на заднем стекле.
Да на самом деле мы и не собирались оправдываться, хотя при желании изворотливый ум Чикатилы наверняка выдал бы на монитор какую-нибудь отмазку, состряпанную на ходу под влиянием спонтанного вдохновения. Если тебя прищучили с поличным, поймали за руку, застукали за мошенничеством или другим порицаемым занятием - лучше признать всё сразу, встать в позу и сказать: да, я такой. Как Джордж Майкл, которого поймали, когда он дрочил в общественном туалете. Мастурбирующим гомиком быть обломно, но раз оно есть, то лучше уж держать марку, не оправдываться и не врать, что я, дескать, всего лишь писаю, отстаньте от меня.
Мы пожали плечами и почти синхронно сказали: - Вы же не думаете, что это действительно кто-нибудь купит.
Он так, разумеется, не думал. Чтобы так думать, надо быть достаточно глупым человеком, а Пивной, хотя и пил, как колхозник, глупым не являлся. Просто он находился на работе, и он зависел от нас. Потому что из-за нас могли погнать и его, а у него ведь стопудово висели на содержании куча маленьких злобных спиногрызов и жена-домохозяйка, которых приходилось кормить. А может быть, у него ещё была и собака - гигантских размеров ирландский волкодав, баскервильский пёс, сжирающий тонны "Роял канина".
Ему не хотелось нас увольнять, потому что он помнил, как Чикатило подарил ему бутылку пива. Но он боялся за своё будущее, и это было написано у него на лице - все эти страдания юного Вертера, все олимпийские виды борьбы противоположностей. Может, это покажется странным, но он опять ненадолго одолжил нам веру в человечество. Не потому, что собирался оставить нас на этой работе - он бы нас всё равно не оставил, - а просто из-за этих мук, из-за страданий хернёй, которые были написаны на его уставшем одутловатом лице. Он делал гадости без удовольствия - вот что отличало его от общей массы людей в целом и боссов в частности.
Он был хороший человек, этот Пивной. Работа заставляла его совершать плохие поступки, но работа всех заставляет совершать плохие поступки, потому что работа - это такой вид шантажа. Она оказывает давление на людей, поэтому дежурная фраза "Извини, я на работе" считается самой стопроцентной отмазкой для всего дерьма, которое ты делаешь по долгу службы. Поистине святая фраза, оперативно и оптом искупающая все ваши грехи.
Мы не обижались на Пивного. Он был нам симпатичен даже в роли вынужденного врага. Даже когда он конфисковал наш "Мир оптом", забыв спросить про багажник - скорее всего, специально, в качестве компенсации за увольнение.
Мы сказали, что все журналы - наши, а так много их потому, что мы их копили целую неделю. Сдавать мы никого не стали, естественно, хотя у Чикатилы и была шальная мысль шутки ради заложить блондинку с сиськами. Ей бы это только помогло: она с чувством выполненного долга просто сообщила бы папе, что сделала всё, что могла, но обстоятельства… И спаривалась бы спокойно со своим тонированным, не тратя время на всякую чушь.
- Вы за нас не переживайте, - говорил Чикатило, чуть ли не гладя Пивного по голове от сочувствия и участия. - Мы не пропадём. Честное слово, нам даже неудобно, что вы из-за нас впадаете в такой депресняк. Тейк ит изи, мэн, итс тонна би олл райт.
- Ай'лл трай, - вдруг неожиданно ответил Пивной, чем убил нас окончательно.
Утро следующего дня застукало нас в саду на улице Левитана. У нас оставался багажник, забитый потенциальными денежными знаками, и возможность ещё однажды собрать урожай с помойных ящиков - последний раз перед введением новой системы. Это рыбкой плавало где-то в подсознании и, может быть, положительно влияло на общий настрой - но на самом деле мы это уже обрубили, мы об этом не думали. Если тебе хорошо, нет смысла забивать голову всякой хернёй типа работы. Все считают её чем-то важным и основополагающим, но на самом деле она не стоит выеденного яйца.
Гораздо приятнее было сосредоточиться на месте действия. Под ганджей вся эта Аркадия посреди гудящего мегаполиса казалась нам главой из фэнтези, глюком или заблудившимся сном. Когда-нибудь посёлок художников снесут - он противоречит Москве. Он не вписывается в интерьер, потому что Москва хуже.
Были и стильные женщины с крашеными ирокезами, а у одной наличествовала даже татуировка на щеке. Татуированная досталась Чикатиле, уже под утро, когда дурь отпустила, а я от нечего делать профлиртовал всю ночь с первокурсницей соответствующего возраста. Ирокез у неё отсутствовал, зато в наличии имелись широкие штаны "на бёдрах", топик и штанга в пупке. Она мне понравилась, и я записал её телефон, чтобы позвонить через год, когда развести её на секс будет чуть-чуть посложнее. Что же касается Чикатилы, то он потом долго смеялся над своей пассией, которую завалил безо всякого желания, просто так, в коллекцию. "У меня никогда не было половой партнёрши с наколкой на щеке, - объяснил он. - Не было и больше не будет".
Телефон он у неё не брал - он вообще редко спрашивал у них телефоны, он обычно оставлял им свой.
ГЛАВА 95
ЗООПАРК: усатый менеджер
Карщик Игорь уже минут десять курил тугую "Яву" и посылал на х… усатого менеджера Михаила, который громко что-то мотивировал и тряс руками. Игорь всегда посылал на х… Михаила, потому что только так можно доказать таким людям нецелесообразность и беспонтовость их требований. А требуют они всегда настойчиво и кулаком по столу. Даже если дело происходит на убогом грузовом дворе, где никакого стола нет и в помине.
Сейчас бы Михаила назвали логистиком, потому что занимался он отгрузками-разгрузками-перевозками по железной дороге. Но в девяносто пятом году русский язык ещё не был настолько загажен, поэтому Миша был менеджером по перевозкам. Или ведущим специалистом, или что-то в этом роде - я не вникал, честно говоря.
- Дак я ж тебе чего говорю, - объяснял карщик Игорь, вяло стуча ногой по рогам своего агрегата. - Я говорю, что я не буду сейчас работать. Иди ты на х…
Чикатило высунул из вагона хитрое лицо и заворожённо смотрел на происходящее. Я нечто подобное видел только в школе, в учебниках по литературе - помните, там раньше в конце давались репродукции картин советских художников, чтобы по ним писать сочинения. Всевозможные портреты киргизских девочек, пионеры на зарядке, сенокос и зарисовки из жизни пролетариев. Это было просто здорово - попасть внутрь полотна советского художника. Мы работали уже третий день и всё никак не могли выбраться из этой эйфории.
- Этот человек прекрасен в своём спокойном упорстве, - говорил Чикатило. Он любил наблюдать за Игорем.
Зардевшийся Миша развернулся на сто восемьдесят и двинулся к нашему вагону. Послали его не туда, но он, видимо, перепутал адрес. Чик дал сигнал шуршать, и мы похватали с пола молотки и стали забивать по последнему гвоздю, специально припасённому на этот случай. Чикатило со своей стороны, я - со своей. Очень трудно забивать гвозди накуренным, но это лучше, чем делать то же самое на трезвую голову.
- Вы что, ещё не закончили? - возмутился Михаил так, что у него затопорщились усы. Тогда менеджеры ещё иногда были усатыми. - Почему так медленно?
- Последний гвоздь, Миш, - выкрикнул Чикатило с претензией на деловитость. - Пол металлический, пришлось дополнительные подпорки ставить.
Это действует безотказно на людей вроде Михаила. Когда они наезжают на тебя за медлительность, их не интересует, когда ты начнёшь новую работу, их интересует, когда закончишь старую. Если ты сделал вагон полностью, ты можешь перекуривать хоть до утра, никто тебе слова не скажет. Но если тебе осталось больше, чем два гвоздя, это конец света. Я точно говорю, мы пробовали. Ставили на этом Мише эксперименты.
Мы его посылать не могли, этого несчастного Мишу. Наши условия были не такими, как у Игоря. Тот работал совсем на другой фронт, не на Мишу, и к тому же сидел на окладе. А нас наняли подхалтурить. Причём за хорошие деньги, которыми не разбрасываются. Если пятьсот долларов за две недели для вас не хорошие деньги, то извините-подвиньтесь: вы забылись и вам недалеко до форс-мажора.
Игорь, как и любой прожжённый работяга, был незаменим, а нас могли заменить в два счета. Под окнами нанявшей нас конторы шлялись толпы настоящих, матёрых кузьмичей, которые в любой момент были готовы взяться за эту работу. Они хотели её больше, чем женщину. Про таких говорят, что они родились с молотком в руках - да так оно, наверное, и есть на самом деле, он развивается вместе с ними в утробе матери, как дополнительный орган, рудимент или пятая конечность. Им было впору разбивать там палаточный городок, этим труженикам, - я не преувеличиваю, они просто осаждали офис наших работодателей.
Нас к этой компании и близко бы не подпустили, если б не Оленька. Её сразу после института взяли туда на работу с кадрами. По-моему, её туда устроили по блату, но это нас не особо интересовало, поэтому мы не спрашивали.
Было как-то дико, припёршись туда на собеседование, вести себя с Оленькой как с незнакомой. Но Чикатило объяснил мне, что это, типа, взрослая жизнь, вот она, на блюдечке с голубой каёмкой, а дальше всё будет ещё серьёзнее.
Оленька сразу пожалела о своей алыруистской акции. В первый же день. Мы ещё даже не успели выйти из этого долбаного офиса с евроремонтом, когда Чикатило проштрафился. Распахивая с ноги дверь в курилку, он случайно ё…нул ею генерального директора - хитрого сынка лет двадцати трёх, которому вся эта контора досталась по наследству. Мы не знали, что это гендиректор. Когда он интеллигентно попросил быть поосторожнее, Чик хлопнул его по плечу и сказал очень позитивно, запанибрата, по-солдатски:
- Да ладно, не парься. Я же не со зла. Оленька, шедшая за ним следом, поперхнулась капуччино. С этим парнем никто не был у них на ты, несмотря на его безусый возраст. Там у них была офисная культура, основанная на взаимном уважении друг к другу.
Генеральный директор напрягаться не стал - он ведь как-никак был чуть старше тинейджера. А возраст - это великая сила, что ни говори, и такой же великий объединяющий фактор. Так что он был за нас, несмотря на всю свою хитрость и стандартный набор начальничьих понтов. Но Оленька всё равно загорелась от напряжения, как электрическая лампочка. Она ведь и сама там работала меньше месяца, она боялась недобрать очки на испытательном сроке. Да и потом, есть такая вещь, как новая система отношений. К ней быстро привыкаешь, а вот отделаться от неё бывает сложно, особенно порядочным девушкам. А она была порядочной девушкой. Даже танцуя иногда на столах, она раздевалась не дальше, чем до прозрачного лифчика.
- Я вас очень прошу, не напортачьте. Ну, пожалуйста, - просила она на выходе, раздавая нам дежурные поцелуи, которые у женщин заменяют рукопожатие. - Вам сложно понять, но здесь ко мне присматриваются. Здесь делают пометки, понимаешь, Чикатило?
- А почему ты меня не спрашиваешь, понимаю ли я? - возмутился я. - Почему ты всегда, когда говоришь о чём-либо принципиальном, обращаешься только к Чикатиле?
Оленька улыбнулась - уже почти вышколенно - и пропела:
- Потому что за тебя я спокойна. Ты сам по себе хороший мальчик. И с пути истинного тебя сбивает только один человек. Когда его нет, ты не учиняешь никаких этих ваших шоу, за которые людей могут попереть с работы.
В общем, она была права. Чик был ведущим, а я ведомым - люди делятся на ведущих и ведомых, и ничего вы с этим не попишете. И не надо пытаться это изменить - зачем, всё изменится само собой в своё время. У меня не хватало соображаловки на изобретение Чикатилиных приколов. Но это не значит, что Чик вил из меня верёвки. Просто мне нравилось то, что он изобретает. Я хочу сказать - Чикатило был хорошим ведущим, он ведь вёл не по самому говну. Другие заводят в куда более гадкие места (или дебри, кому как нравится).
Куда нас могли завести эти вагоны, пока что было непонятно. Хотя они и так завели нас достаточно далеко, а именно в Рязань. Я забыл сказать, что дело происходило именно там, нас именно туда послали временно поработать за пятьсот баксов. "Дальше можно послать только на х…", - сказал как-то раз Чикатило задумчиво и с какой-то заведомой антипатией.
Есть много приколов в том, чтобы ездить по городам и весям, но это немного не та страна. Здесь ты чёрта с два возьмёшь рюкзачок и пустишься автостопом во все тяжкие, как герой Керуака. Рязань была к нам неприветлива, а мы были гордыми и не пытались подмазаться. Нам не нравился этот город.
- Один мой знакомый псих проезжал как-то раз через Тулу, - говорил Чикатило, неприязненно озирая катастрофически серые улицы из окна дребезжащего автобуса. При этом у него был озадаченно-брезгливый вид человека, которого заставили взасос поцеловать бомжа. - Он увидел Тулу всего лишь из окна поезда, вскользь, мимоходом, хмурым осенним утром. Но она его так взбесила, что весь остаток пути он сидел и писал про неё рассказ. Большой такой получился, страниц на десять. Он обосрал её так, как до него никто не делал в литературе. Он просто полил её грязью, понимаешь? Он вылил на неё все помои человечества. В этом рассказе он называл туляков голяками, тухляками и даже стульчаками. Они у него питались пряниками, а гадили оружием и патронами. Или питались оружием и патронами, а гадили пряниками, не помню. Да это в принципе ничего не меняет…
- Что, посвятишь городу Рязани главку в своей книге?
- Хуже. Я сделаю Рязань местом действия. Полуголубь будет жить в Рязани. И его лучший друг - человек-Коля - тоже будет жить в Рязани. И Коноплян, и Негрютка, и Пожилой Заяц, и Уча Контейнерович Румчерод - все будут жить в Рязани. Здесь будут такие баталии, что местным жителям вовек не отмыться.
Однако пока вместо весёлых баталий перед нами монотонной стеной стоял банальный трудовой фронт. Он начинался ни свет ни заря, часу в седьмом, когда мы просыпались на нарах какого-то бомжатника на краю города. Это было не то общежитие, не то ночлежка для бедных, и там жили такие калдыри, что никаким буквочкам не под силу описать их хотя бы наполовину. Они лежали штабелями прямо на лестнице, и через них нужно было перешагивать. А они умудрялись при этом хвататься за штаны и просить на водку. Бить пьяных - такой же грех, как бить женщин и детей, но мы были уже на взводе. Я не шучу, они действительно нас взвели - даже Чикатилу с его раздолбайской терпимостью. Хорошо ещё, что это всё было за счёт фирмы. Фирма, блядь, не поскупилась и поселила нас на халяву в место под стать самой себе. Это я не от злости, просто так оно и есть на самом деле: корпорация "Майкрософт" бронирует своим командировочным номера в "Савое", ну итакдалее по нисходящей. Радовали только две вещи: а) Михаил жил в этом же самом бомжатнике и б) Михаил жил в этом же самом бомжатнике, но не в нашей комнате.
…Чикатило со всей дури стукнул молотком о железный пол вагона. Это должно было имитировать гонг на перекур. Перекуры у нас были первой и второй категорий. Мы специально затарились в Москве мешочком с марихуаной, потому что в этой рязанской Туле выцеплять что-либо было бесполезно.
На самом деле мы к тому моменту уже сбавили обороты и курили не так, как раньше. Мы кое-что поняли, некую такую немодную фишку. За которую можно прослыть непродвинутым, если ляпнуть её на какой-нибудь светской вечеринке, где тусуется клубная молодёжь. Мы её не обсуждали между собой (есть вещи, которые нельзя обсуждать до поры до времени), но пришла она к нам как-то синхронно - многие темы приходят к людям синхронно, в этом нет ничего странного. И заключается эта фишка в том, что дурь ничем не лучше алкоголя и скуриться можно так же легко, как и спиться. И все эти ямайские дедушки с дрэдами никакие не просветлённые, а банально и очень даже неромантично зависимые. Просто их идеализируют, в отличие от советских калдырей. Они окутаны для нас этаким флёром, нимбом - как всё далёкое, запретное и неведомое. "Я закрываю глаза и вижу леса Ямайки" - милая такая романтика. Хотя этого хита тогда, по-моему, ещё не было. Но дело не в этом, дело в том, что, я говорю, мы в том году здорово сбавили обороты. Это было грустно, потому что такие моменты означают начало некоего мерзкого и довольно глобального конца. Не все отдают себе отчёт в том, насколько гадкими могут быть подобные открытия.
Я принёс из угла вагона прозрачный файлик с дырочками для подшивки. В такие файлики мы засовывали накладные, которые давал нам Михаил, и прибивали их гвоздями к огромным ящикам, из-за которых и был весь этот сыр-бор. Мы растянули файлик на полу и высыпали на него необходимое количество.
- Я тут подумал вот о чём, - начал Чикатило, собирая всё в кучку. - Дай беломорину. Я тут подумал: это ведь всё немного странно, тебе не кажется?
- Боюсь, Чик, что в этом нет ничего странного. - Я выдул табак и протянул ему штакетину. - Наоборот, это до боли примитивно, это читается. Быть кузьмичом круто, но это только поначалу…