Мерюул снова положил руки под голову, м солнечные лучи веселились в его бороде. Все стало ясно, убедительно.
- Ну, дари кота, - распорядился Сенька.
Миша мигом развязал мешок и, нащупав, выволок за шиворот кота.
- Дедушка, жена молодая прислала, чтоб мыши тебя не съели, - крикнул он, швырнув кота на волкодавов.
Кот, обезумевший от тряски и порки, плюхнувшись наземь, вначале ничего не понял, а потом, увидев перед собой заклятых врагов, мячом прыгнул вбок, очутившись на спине сытого симментальского быка. Почувствовав себя в безопасности, кот расправил когти, ощетинился и угрожающе зафыркал. Испуганный бык поднялся сразу всеми четырьмя ногами и с ревом ринулся в гущу яловника. Собаки погнались стаей, пытаясь с лету достать врага, и мимо ребят на миг промелькнули пятнистые бока и хищные молчаливые пасти. Навстречу собакам метнулось все стадо. Шаловливые телки, ища защиты у старших, сразу же очутились в середине яловника, а навстречу собакам выросли острые пеньки рогов. Волкодавы остановились и коротким хриплым лаем требовали выдачи противника. Кот притих, а йотом, познав свое торжество, взъерошил шерсть и поставил трубой хвост, как победитель. Собаки остервенились и бросились в атаку с тыла. Кот, заметив устрашающий маневр, как резиновый, запрыгал по спинам животных. Стадо заволновалось и заметалось, не понимая, в чем дело, взвихривая землю и пыль. Беспокойные спины животных, очевидно, показались коту мало надежным убежищем: попав вновь на теплую шерсть симментальца-вожака, он фыркнул, вонзил когти, оттолкнулся и совершил отчаянный длинный прыжок к людям, перемахнув сгрудившуюся собачью стаю. Беглец искал спасения у людей, но Миша, определив, что поведение кота повлечет дурные последствия, подал команду к отступлению. Мальчишки помчались по степи, а за ними улепетывал обезумевший кот, за которым мчались волкодавы. За собаками тронулось стадо. Впереди летел вожак-симменталец, с налитыми кровью глазами, низко опустив голову. Ребята уходили во весь опор. Мишка не оглядывался. На ходу оборвав поводья, он освободил коней, связанных у коренника, и они самостоятельно пошли вперед, так что только волнистые гривы поднимались по ветру. Меркул скакал на своем степняке, и вместе с шумом погони до ушей ребят долетали обрывки его ругательств. Вот глубокая балка. Если кот прыгнет с обрыва, туда может вслед за вожаком устремиться весь яловпик. Меркул недаром считался лучшим яловничнм Жилейской станицы. Поняв опасность, Меркул пошел наперерез стаду, склонившись вбок, с кнутом и арканом, как это делали кочевники ногайцы, обитатели соседних пустынных степей. Он обогнал яловник, гортанно заорал на собак и, завернув кота батогом, погнал в бурьяны.
Обозленные собаки ворвались за ним, и по бурьяну покатился рычащий клубок. Меркул успокаивал стадо. Ребята, нырнувшие в балку, еще долго слышали свист батога.
ГЛАВА V
Федька покачивал головой и, хныкая, осматривал коней, лазил под пахи, щупая бабки и коленные суставы. Миша стоял рядом, широко расставив ноги и покачиваясь, подражая этим известному в станице щеголю и наезднику есаулу Брагину. У гнедой кобылицы Велигура вытащил камешек, застрявший между подковой и стрелкой. Федька уверял, что лошадь обязательно намяла стрелку, и провалиться ему на этом месте, если к вечеру не начнется нарыв.
- Подвяжи сырой глины, - посоветовал Сенька, - разом вытянет, аль не знаешь, как набой да намятины лечить. Если жалко коней, не давал бы. Мы и без их слетали бы…
- Мы из-за твоей колбасы чуть жизни не решились, а ты по пустяковине жалкуешь, - укорил Миша и отошел в сторону.
- Мишка, разводи огонь, начинай воду кипятить, - покричал вслед Сенька, - надо курицу варить, а то завоняет.
- А ты?
- Я Федьке помогу жеребчиков потреножить, мы ему должные.
Табун пасся на виду, и возле него с деловитым видом ходили восьмилетние мальчишки, вооруженные кнутами. Мальчишек поименовали дневальными, и они, очарованные столь солидным чином, по-взрослому гаркали на лошадей, покуривали, ухарски сплевывали сквозь зубы. Ко-стер горел, бурлила вода, отгоняя к краям солому и пепел.
- Ошпарить в тазике, - распорядился Федька.
Курицу втиснули в тазик, пригнули чешуйчатые лапки, опрокинули на нее кипяток. Потом обобрали перья. Сенька положил на колени сытую с желтыми прослоинами жира курицу. Указывая на явственные отпечатки клыков Рябка, Сенька поведал всему табору историю похи-щения несушки. Курица, поделенная поровну и аппетитно уничтоженная, разожгла предприимчивость мальчишек. Всем захотелось совершить какие-то подвиги, о которых можно было бы говорить так важно, как это делал их приятель - молодой батрачонок Батуриных. Ребята обсудили случай с котом. Все неожиданно решили, что волкодавов и быков дед Меркул натравил с нарочитой, предательской целью. Надумали досадить Меркулу. Но как это сделать?
- Поймать Малюту, - предложил Федька.
Все поглядели на него, точно впервые увидали его бледное длинное лицо, усеянное по носу и щекам коричневыми веснушками. Миша ущипнул друга.
- Неужели мы ее не заарканим?
- Надо так изловчиться ее зацапать, чтобы она и не пискнула, - сказал Сенька, - вот убей меня цыган молотком, если она не бешеная.
- Откуда она бешеная, - пробовал усовестить Мишка, - воду пьет.
- А ты видел? - не сдавался Сенька. - Она йе то что воды не пьет, а к посуде подходить боится, вот в глечики не полезла, а хомуты погрызла, колбасу уперла.
- Уперла колбасу, - жалостливо поддакнул Федька.
- Надо ее на испытание пустить, - предложил Сенька. - Полезет она с ведро или не полезет, тогда узнаем, бешеная она или не бешеная, иначе ее, тварь, никак не определишь, тут и фершал маху может дать.
Предложение Сеньки было принято. Ребята мигом приспособили к дышлу ведро с веревочной петлей. Ловушка была устроена довольно удачно. Сенька лазил в ведро головой, и петля сама собой затягивалась на его шее. Но, чтобы поймать Малюту, нельзя было надеяться на естественную механику столь примитивного капкана, сука была осторожна. Установили дежурство. Для приманки пожертвовали куриными потрохами, а перевку вымазали кровью.
Расположились на отдых. Дежурный, тихий мальчишка из семьи вахмистра Ляпина, проспал, но Малюта, аккуратно явившись в табор, сама запуталась в петлю. Рычание собаки и возня с гремящим ведром разбудили всех. Малюта пятилась, пытаясь освободиться, клацала зубами, не обращая внимания на дорожку потрохов, протянувшуюся по траве. Поимка Малюты была торжеством для всего лагеря.
Поднималось солнце.
Казнь, достойная проделок Малюты, придумывалась сообща. Малюта должна быть наказана, - способы возмездия были разнообразны. Утопление в Кубани отвергалось, как применяемое только к человеку, ибо воды реки очищали перед смертью. Можно было отрезать концы ушей и заставить собаку съесть их, но это был просто обычай: зачастую таким же образом резали уши щенкам и скармливали им же, чтобы сделать собаку злее. Наконец, решили высечь Малюту плетьми, а чтобы она не извивалась, Федька предложил привязать ее на весу к колесам двух бричек. Мишка еще не представлял, каковы будут мучения собаки, но, прикидывая в уме столь необычное ее положение, пытался опротестовать Федькину выдумку.
- Давай, Сенька, что-нибудь свое придумаем, - прошептал он на ухо приятелю. - Чего придумывать, - удивился тот, - кнуты здорово влипать будут.
- Влипать будут, а не мы догадались.
- Задаваться, думаешь, будет Федька?
- Может, и задаваться, он такой…
- Нехай, - утвердился Сенька и направился к ребятам, скатывающим поближе повозки.
- Я коней погляжу, - прокричал вслед Миша и пошел, прихватив корочки хлеба.
По дороге бросил взгляд на пленную собаку. Малюта тихо лежала под бричкой, распластавшись пузом на траве, и воровато поводила желтыми глазами. Миша посвистал ей, она нерешительно вильнула хвостом.
- Заработала, шалава, - сердито буркнул он.
Когда Черва, шевеля теплыми губами, собирала с Мишиной ладони последние крошки хлеба, Малюта подняла отчаянный визг, заставивший насторожиться табун.
"Без меня", - завистливо подумал Миша.
Визг вскоре замолк. Над табором поднялся редкий столбик дыма. Чувяки мокли в обросевшей отаве. Возвращаясь, Миша думал подсушиться у разведенного костра. Запах паленой шерсти и горелого мяса ударил ему в нос. Он прибавил шагу. Огонь горел под Малютой, облизывая ее полуобугленпое тело. Такими Миша видел туши кабанчиков, осмаливаемых к рождеству.
- Живьем? - подбегая, спросил он.
- А то дохлую, что ль, - тоном победителя отозвался Федька.
- Нельзя же так, - укорял Мишка Сеньку, стоящего тут же с несколько удрученным видом, - что Павло бы сказал?
Сенька покривил рот:
- Ехал Ванька на Кавказ… Павло?! Ничего б не сказал Павло, а по зубам бы, пожалуй, заехал, даром что никогда не дерется.
- А ты чего ж? Чего глядел?
- Федькипа выдумка, а как я ему могу перечить? Не я ж атаман, да и он больше пострадавший. Колбаса-то его, не моя…
Заметив жалость в глазах друга, положил ему на плечо руку, и в этом движении было какое-то превосходство не то старшего, не то умудренного жизнью.
- Плюнь, Мишка, какую дермяку жалеть вздумал. Все табора спасибо скажут. Малюту отвязали и выбросили под кручу.
Часам к десяти появился Меркул. Eгo сразу узнали ребята по примете. Над бугром выполз, как мачта баркаса, ружейный ствол, а немного спустя показалась далеко заметная борода, медью горящая на солнце. Ребята, приняв непринужденный вид, наблюдали с затаенным страхом и любопытством. Яловничий подвигался шагом на неказистом па вид "киргизе", помахивающем сонной угловатой головой. Дед ехал вольно, ленивой посадкой кочевника. Ноги, освобожденные от стремян, болтались и казались неестественно длинными. Стремена позванивали о подпружные пряжки. Меркул приблизился. Коричневый зипун по груди перехвачен широким ружейным погоном, расшитым восточной шелковой ниткой, матоватый ствол, точно перерезавший далекий силуэт Золотой Грушки, гнедая, под цвет одежды всадника, лошадь, с прекрасно развитой грудыо и сильными ногами, - все это было отчетливо, выпукло и ярко на фоне светло-синего неба и влажных поблескивающих трав. У пояса, составленного из серебряных блях работы терских кумыков, висел отшлифованный по краям рог с порохом - с медным носком, на котором висел на ремешке бархатный кисет, изготовленный искусными руками жилейской просфорни. Меркул остановился, оглядел всех.
- Легавую мою не заприметили?
- Какую легавую? - невинно спросил Сенька.
- Спрашиваешь?! - дед прищурился. - Малюту.
- Малюту не заприметили, - отказался Сенька.
Дед легко спрыгнул с коня и, ведя его в поводу, подошел к ребятам. Снял ружье, поставил его перед собой, присел на корточки, упираясь о ствол большими руками, усыпанными ржавыми пятнами вечных веснушек.
- Надо бы найти суку. Хорошая собака, - сказал Меркул, снова обводя ребят пытливыми глазами.
- Ну и хорошая, - усомнился Мишка. - На дичь же не ходила?
- Молодой ты, зеленый. Ни дать ни взять - огурец на огудине. С виду вроде и усики на нем и лупыришки, а куснешь - трава травой, выплюнешь. - Меркул старательно сдерживал гнев, и по всему было видно, что ему уже известны виновники. - Говоришь, на дичь не ходила. А ты знаешь ее историю? Нет? Что не знаешь, дело не обидное, всего сразу не узнаешь, а вот что знать не хочешь, стремление не имеешь, дело хужее. Спросил бы меня: дед Меркул, объяснил, почему Малюта такую ненормальность в своей природе несет? Я бы и пояснил: что была когда-то Малюта не Малюта, а Пальма, и гонял я на коне вместе с нею и с ее мамашей Атласной за волками. Когда за волком идешь, собака к волку и характер применяет, а как-то раз погналась она за зайцем, да на волка в бурьяне напоролась. Атласная-то, будучи постарше, ушла, а Пальма осталась, клацнул волк на нее зубами, она присела и навеки испужалась.
Ребятишки переглянулись. Меркул сковырнул ногтем прилипшую к прикладу раздавленную букашку и продолжал тоном человека, повествующего о хороших качествах дорогого покойника:
- Вот гонит зайца, прытко гонит, а когда в зрении его обозначит, нападет на нее родимчик, дернется, завоет и ни с места… Застрелить бы по охотницким правилам нужно было ее, да у меня рука не поднималась, потому что не в своем она уме, вроде болеющая. А что по таборам стала таскаться, так считает это она полезным хозяину. Сама себе корм добывала, Старалась в обузу не быть. У нее тоже ум есть, у собаки промежду ушами шишка вырастает. Вот у дворняги кости этой нету, а у моей торчком, на половину вершка… А ее Малютой окрестили…
Пастух замолк, и детям стало мучительно стыдно.
Миша подтолкнул локтем друга; надо, мол, рассказать. Сенька выразительно моргнул на ружье: "расскажешь - застрелит". Меркул растянул шнур кисета, полез туда щепотыо, заняв огромным кулаком широкое горло кисета. На лице Меркула, помятом глубокими стариковскими складками, Миша заметил то, что тронуло его пуще брани, - горе, настоящее горе большого и сильного человека. У мальчишки покраснели уши, он наклонился к приятелю, но, пойманный взглядом Меркула, замер. Яловничий начал подбирать с ладони махорку широким концом закрутки.
- Может, встречали собачку, а? Где она? - тихо спросил он.
- Приходила к нам вчера какая-то собака, - признался Миша, - да мы ее шибко перепугали, бросилась с кручи и, по всему видать… об камни разбилась.
От этой новой лжи Миша смутился, хотя на лицах ребят было заметно молчаливое одобрение удачно найденного выхода из неловкого положения.
- В каком месте разбилась? - оживился Меркул.
- Вон там, - указал Миша.
Тронулись к месту гибели собаки. Дед торопливо шел, переминая в пальцах незакуренную цигарку. Остановились над кручен. С опаской заглянули. Собака повисла на камнях возле куста боярышника, закиданного снесенными ливнем бурьянами. Меркул, поручив коня, ружье и пороховницу Мише, не раздумывая полез вниз по узкому руслу потока, рискуя свалиться и сломать себе голову. Под чувяками Меркула оползала и сыпалась галька. Дед, цепляясь за корни и кустики, добрался до Малюты и на минуту закрыл ее своей коричневой спиной, потом, взвалив ее на шею, тем же путем вскарабкался наверх.
Опустив возле себя обгорелый труп собаки, покачал головой.
- Вот вы натуральные Малюты, а не моя Пальма.
Он поднял голову, и ребята увидели его влажные глаза.
- Малюты, - еще раз произнес Меркул. - Как бессловесную тварину отделали. Помешала? Вот вы мешаете степовому спокою, я ж вас не трогаю…
- Да это не Малюта, - выдвигаясь вперед, сказал Федька. - Твоя колбасу с чесноком не ела, а эта ела…
Шутка Федьки не нашла отклика. Все притихли. Меркул поднялся, взял у Мишки ружье и пороховницу, перекинул поводья на шею "киргиза", захватил пятерней волнистую гриву и, покачнув лошадь, прыгнул на нее с размаху, животом, как прыгают на дичка заядлые объезд-чики.
Он удалялся, и мальчишки недоумевающе наблюдали всадника, бросившего обгорелый труп собаки, с таким трудом добытый им из пропасти. Меркул оглянулся, погрозил пальцем, и почти над их головами просвистел аркан, ловко покрывший петлей Малюту. Вот она вздрог-нула, повернулась на бок, потом легла на спину, подхлестнутая веревкой, и, как живая, покорно поползла на дрожащей тетиве аркана вслед за своим хозяином. Вскоре за бугром скрылся длинный меркуловский ствол.
ГЛАВА VI
Жестокая расправа с Малютой, а в особенности Меркуловы слезы, неприятно саднили Мишкино сердце. Хотя подобные случаи не представляли ничего необычного в среде подрастающих казачат, но к мальчишескому задору примешивалось чувство стыда: Миша знал, с каким осуждением отнесутся к этому поступку близкие люди - и отец, и мать, и дедушка Харистов. Миша поделился своими мыслями с Федькой, тот рассмеялся, показав этим явное свое превосходство. Сенька же долго не понимал, что ему пытался втолковать приятель, а когда разобрался, нахмурил лоб, задумался. Миша с нетерпением ожидал, разглядывая его грязную шею, пепельную косичку на затылке. Сенька, опустив голову, ковырял щепочкой под ногтями, шевеля пальцами ноги. Когда он откинул щепочку и поднял лицо, Миша заметил презрительную усмешку.
- Зря сумневаешься, Мишка, - твердо сказал он. - Вот на ерманской войне казаки гибнут, а ты за шкодливой сучкой жалкуешь.
- Так то война, - пробовал возразить Мишка.
- Что ж такого что война, а все одно казаков колошматят. Вчера хозяин пояснял, еще трех убило. Известие пришло с фронту, с черной печатью. Мы хоть Малюту за колбасу, а их даром. - Сенька поднялся, - Как бы батю не убили. Что-сь плохие сны вижу. Батя мой отчаяха, в самую пеклу лезет, вот убей меня цыган молотком, не брешу, дядька Павло рассказывал. Дядька Павло вместе с батей был. Павло тоже без году неделю в пластунах служил, после как коня под ним подвалили. Пока кишки не продырявили. Павло тоже под колючую проволоку лазил вместе с батей. А деда Меркула вместе с его Малютой выкинь из головы. Слеза у него волчиная, провалиться на этом месте, волчиная… Кто-кто, а я уж Меркула знаю…
Разговор с другом успокоил Мишу. Он старался больше не думать о Малюте, и на смену покаянным размышлениям вскоре пришли новые заботы, более свежие впечатления.
На другой день, в воскресенье, мать, жалея единственного сына, не отпустила его в степь, Сенька, постучав кнутовилкой по забору, уехал одни. Выспавшись вволю, Миша вскочил, когда в коридоре полным-полно было свету, солнца и мух, кучами зудевших по сладким краям медовых баков. Сполоснувшись у умывальника, мальчик вышел во двор. Мать уже вывела лошадей из конюшни, привязала к яслям и кинула охапку люцерны.
- Мама, люцерну не надо бы, полосу жрать не станут, - хозяйски заметил Миша.
Мать возилась под навесиком у летней печки рядом с красным, крытым жестью амбаром.
- А ты им дерти подсыпь побольше, не откажутся, - посоветовала она, не отрываясь от стряпни.
Миша повыгребал вилами-двойчатками объедья из яслей, принес из сарая мелкой пшеничной половы и стряхнул редюжку в ясли. Лошади лезли под руки, обнюхивая сухую полову, пробовали, шевеля губами, отфыркивались.
- Сейчас не то запоете, - говорил Миша, идя к колодцу.
Раскрутив на полный ход ворот, так что на солнце засверкала отполированная ладонями вертушка, Миша вовремя перехватил бечевку, чтобы не разбить ведро об воду. Нагнувшись над срубом, подергал веревкой, пока не захлебнулось ведро, и медленно стал вертеть ворот. Вода в их местах залегала довольно глубоко и на вкус была горько-соленая, питьевую воду возили с Кубани в бочках. Те, у кого дома были под цинком или железом, оборудовали бассейны для дождевой воды. Мишин отец давно мечтал о бассейне и в начале четырнадцатого года выкопал возле дома кувшинообразную яму, купил в сельскохозяйственном товариществе бочку портландского цемента. Война остановила жизнь, мечта осталась неосуществленной. Цемент выпросил ктитор для церкви, а яму завалили.