Дядя Джек наблюдал за ним очень внимательно: однако когда доктор Кранкейт попросил его показать спички, он показал карандаш. Когда доктор Кранкейт показать зажигалку, он показал перочинный нож. Когда доктор Кранкейт показать жевачку, он показал жевачку, но тут же схватил ее, развернул и поспешно отправил в рот. Когда доктор Кранкейт показать карандаш, он опять показал жевачку…
- У меня рука поднята или опущена? - спросил Кранкейт и поднял вверх левую руку, а правой принялся что-то записывать у себя в блокноте.
- Наверное, поднята… хотя я не уверен.
- Поднята - это значит вверх. Где у нас потолок?
Дядя Джек поднял глаза к потолку.
- Он вверху? - спросил Кранкейт.
- Да, пожалуй, вверху.
- А где пол?
- Вон там, внизу.
- А потолок вверху или внизу?
Дядя Джек пару секунд помолчал и сказал:
- Я сдаюсь.
Кранкейт задумался, соображая, как пробудить в пациенте желание сотрудничать, но не успел ничего сказать, потому что дверь неожиданно распахнулась, и в палату ввалился кругленький толстощекий дядечка в сопровождении двух женщин.
Кэнди в изумлении вскочила со стула: это была тетя Ида с мужем Лютером, и вместе с ними - весело размахивая букетом тюльпанов - тетя Ливия собственной персоной!
- Всем привет! - тетя Ливия положила цвету дяде Джеку на грудь и игриво потрепала его по щеке. - Мы вот пришли, чтобы немножечко развеселить нашего приболевшего мальчика!
Ида и Лютер, явно желая отмежеваться от неуместной веселости тети Ливии, скромно топтались в сторонке, как бы давая понять, что они тут ни при чем. Но потом все-таки подошли к постели больного.
- Ну, ты как, Сидней? - спросил Лютер. - Нормально?
Тетя Ида, сухопарая, бледная, мрачная, во всем черном, молча смотрела на брата этаким скорбным взглядом.
Дядя Джек ласково улыбался им всем. Он ни капельки не возражал, если людям хотелось назвать его "Сиднеем", или "папой", или как-то еще. Но поскольку для них он был "Сиднеем" и "папой", а настоящий Сидней Кристиан в данный момент пребывал в помрачении рассудка, да и вообще находился сейчас непонятно где, "дядя Джек" стал "Сиднеем" и "папой", и на этом весь сказ.
Ливия обернулась, чтобы поздороваться с Кэнди, и только теперь заметила доктора Кранкейта, который с момента прихода нежданных гостей не произнес ни слова.
- А! - сказала она. - Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь.
Доктор Кранкейт раздраженно скривился. Он взглянул на часы, делая вид, что вообще не замечает нахальную Ливию.
- Сейчас у меня консультация, - сказала он вполголоса, обращаясь исключительно к Кэнди. - Но я вернусь сюда сразу, как только закопчу. - Он пробормотал, глядя на дядю Джека. - Жалко, конечно… мы еще даже не перешли к цветам и звукам.
- А это еще что за еврейчик? - громко спросила Ливия еще до того, как Кранкейт закрыл за собой дверь.
- Господи, тетя Ливия! - вспыхнула Кэнди. - Вы хоть иногда можете… помолчать?!
- Помолчать? - переспросила Ливия с искренним недоумением.
- Кэнди права, - сказал Лютер. - Это было бестактное замечание, и он наверняка все слышал. Ты что, не могла подождать, пока он не уйдет?
- О Господи! - тетя Ливия театрально вдохнула, закатив глаза. - Как вы все любите придираться к словам. Мне теперь что, и слова сказать нельзя?! Или вы думаете, что у Сида поднимется настроение, если мы будем просто сидеть и молчать, как этот угрюмый еврейский доктор?
Тетя Ида, которая ставила тюльпаны в вазу на тумбочке, тяжко вздохнула и переглянулась с мужем, с выражением бесконечного терпеливого смирения - после исчезновения Джека Ливия стала совсем уже невыносимой…
- Бедняжка Сид, - продолжала Ливия. - Он, наверное, умирает со скуки. Лежит, бедолага. Заняться нечем, разве что стены разглядывать. - Она залезла в шуршащий пакет с эмблемой авиакомпании "Пан-Американ", который был у нее с собой. - Ладно, посмотрим, чем его можно развеселить.
Ида и Лютер неодобрительно нахмурились, услышав характерный звук звякающих друг о друга бутылок, но дядя Джек, который до этого полулежал на кровати, заинтересованно встрепенулся и принял сидячее положение.
- Я думаю, рюмка бурбона мне бы пе пометала, - заявил он убежденно.
- Никакого бурбона, дружище, - заговорщески подмигнула ему тетя Ливия, доставая из пакета две бутылки. - Шнапс! Настоящий! Тирольский! Пробирает до самых жабр!
- Нет, Ливия, правда, - встревожено запыхтел Лютер. - Ты, вообще, соображаешь, что делаешь?!
- А что тут такого?! - тут же взвилась тетя Ливия. - Что ж теперь человеку и выпить нельзя? Никто же не собирается напиваться. Кстати, может, мы все тоже хлопнем по маленькой? Вы как? Ида? Тебе со льдом или просто? Слушай, Кэн, может, поищешь тут где-нибудь лед?
Кэнди чуть не плакала от злости.
- Это… это неслыханно, - она в ярости топнула ножкой.
- Да нет, почему же, - рассудительно проговорил дядя Джек. - Вряд ли мне повредит одна рюмочка, - и он строго взглянул на Кэнди, как бы давая понять, что возражения не принимаются.
Тетя Ливия принесла с собой и стаканы, и сейчас сооружала импровизированный бар на больничном столике на колесах.
- Да, Кэн, пожалуйста, сделай нам одолжение. Принеси лед, - сказала Ливия. - И побыстрее!
А то нашему храброму мальчику нужно скорее принять лекарство. В общем, поторопись.
Кэнди выбежала из палаты, хлопнув дверью.
Она понятия не имела, куда идти и что делать, и поэтому просто пошла, не разбирая дороги, по больничным коридорам… На самом деле Кэнди хотела разыскать Кранкейта, вот только она совершенно не помнила, как вернуться к нему в кабинет - и, вообще, она, кажется, заблудилась в лабиринте проходов и лестниц.
Завернув за угол, она оказалась в очередном длиннющем коридоре. Она вроде бы тут уже проходила? Этот новый коридор ничем не отличался от всех предыдущих. Кэнди чувствовала себя абсолютно беспомощной, и от этого ей хотелось расплакаться. На самом деле она уже чуть не плакала. И вдруг дверь, что слева, резко распахнулась. Огромная красная лапа схватила Кэнди за руку и втащила ее в комнату…
То есть, не в комнату, а в тускло освещенную кладовку без окон, заставленную швабрами, щетками и ведрами… Кэнди испуганно замерла, буквально оцепенев от страха и не смея взглянуть на того, кто так яростно затащил ее в это зловещее место.
Одри, толстая злая уборщица, привалилась спиной к двери и молча смотрела на Кэнди. Просто смотрела и все.
- Ты уж меня извини, - вдруг сказала она, - если я дернула слишком сильно.
Да уж, дернула. Рука у Кэнди болела, и она принялась осторожно растирать больное место, тихо радуясь про себя, что эта кошмарная тетка просто с ней разговаривает - она-то боялась, что ее сейчас будут убивать.
- Я хотела с тобой поговорить, - призналась Одри.
- Ага, - Кэнди нервно кивнула.
- Собственно, вот: ОСТАВЬ В ПОКОЕ МОЕГО МАЛЬЧИКА!
- Кого оставить в покое? Боюсь, я вас не понима…
- Да что ты?! - перебила ее уборщица. - Я тебя видела со своим Ирвингом! Я видела, как ты на него смотрела…
Кэнди ошеломленно уставилась на эту дородную седовласую женщину.
- …как голодная мышь на кусок колбасы!
- Ирвинг - ваш… "мальчик"?
- Оставь его в покое! ОСТАВЬ МОЕГО МАЛЬЧИКА!
- Вы хотите сказать… то есть, вы - миссис Кранкейт… его мама?!
- Да, я его мама. Но я не миссис Кранкейт. "Кранкейт" - это Ирвинг придумал такую фамилию, а то настоящая наша фамилия ему не нравится.
- Придумал? А какая у вас настоящая фамилия?
- Семит, - сказала уборщица. - Миссис Сильвия Семит.
Кэнди все понимала. Можно представить, каково было Кранкейту в детстве с таким-то именем - "Ирвинг Семит". Да и в институте, наверное, не лучше. Но, с другой стороны, имя - это не так уж и важно! И она постарается сделать так, чтобы он это понял. Она покажет ему, в свое время, что она совершенно не против стать "Кэнди Семит". Даже наоборот, она будет этим гордиться.
- Ирвинг сменил фамилию, потому что он очень чувствительный мальчик, - не без гордости проговорила уборщица.
- Ничего не понимаю. Почему тогда вы… - Кэнди умолкла на полуслове, растерянно глядя на грязный рабочий халат миссис Семит.
- Вы вот об этом? - мама Ирвинга с презрением указала глазами на швабры и ведра.
- Ну… да.
- Чтобы держаться поближе к моему мальчику.
- Но… но… - Кэнди беспомощно оглядела кладовку.
- Мой сын Ирвинг, он гений, - напомнила ей миссис Семит. - И мне хочется быть рядом с ним, чтобы видеть его… каждый день. У него в кабинете не посидишь, я знаю. Его это "смущает", да и перед пациентами неудобно - что матушка вечно торчит поблизости. Я все понимаю.
- И вы устроились на эту работу, чтобы… чтобы быть рядом с сыном?
- Все верно. И никто даже не знает, что я его мама… но тебе я сказала, потому что хочу, чтоб ты оставила моего Ирвинга в покое. Он не для таких вот девиц!
Кэнди смутилась и отвела глаза, приготовившись к самому худшему. Наверняка мама Ирвинга тоже слышала всю историю про нее и про… ну, в общем, про то, что случилось, и сейчас она будет ее оскорблять и клеймить, как ее оскорблял и клеймил доктор Данлэп.
Но та вдруг замолчала. Она замерла, приложив ухо к стене, и, казалось, прислушивалась к чему-то…
Потом она вдруг метнулась к полке, где лежали запечатанные бруски мыла и стояли флаконы с моющей жидкостью. Одним суетливым движением она сдвинула эти бруски и флаконы в сторону, и за ними обнаружилась узкая скользящая панелька в стене. Мама Ирвинга обернулась к Кэнди, приложив палец к губам - мол, ни звука, - отодвинула панельку и приникла к открывшейся щели. Через пару секунд она вновь повернулась к Кэнди.
- Вот он, мой мальчик! - прошептала она в экстазе.
Кэнди подошла ближе и тоже заглянула в щель, которая, видимо, изначально предназначалась для кинопроектора. Там был большой зал, устроенный по принципу амфитеатра. В зале не было никого, кроме доктора Данлэпа, который сидел внизу, в круге яркого света в центре "сцены", и Кранкейта, который стоял на самом верху, у последнего ряда сидений, так что его было почти и не видно в полумраке.
Голову доктора Данлэпа сжимало какое-то странное приспособление наподобие обруча, с электродами, закрепленными на висках, и проводами, что шли от обруча к небольшому экрану с флюоресцирующим покрытием, установленному непосредственно перед ним, на расстоянии в два-три фута. По экрану бежали какие-то ломаные линии - видимо, отображавшие длину волн электрических импульсов мозга, - а сам Данлэп сидел, чуть подавшись вперед, и смотрел на них, как завороженный, широко распахнутыми глазами.
- Ну что, начнем? - обратился к нему Кранкейт, поднеся ко рту небольшой мегафон.
- Начнем! - отозвался Данлэп, почти не разжимая губ.
- Готовность номер один. Подтвердите.
- Есть готовность номер один.
Кранкейт наклонился вперед, пристально всматриваясь в экран и мерцающий пульт перед ним, и снова поднес к губам мегафон.
- Начинаю обратный отсчет! Вы готовы?
- Готов.
Кранкейт принялся отсчитывать секунды, глядя на часы у себя на руке:
- 8… 7… готовность номер один… 6… полная готовность… 5… А… пошел!.. 3… 2… 1! Готовность номер два. Подтвердите. - Теперь он кричал в полный голос. Было видно, что оба доктора увлечены, словно дети, играющие в волшебников.
- Есть готовность номер два.
- Начинаю обратный отсчет! Вы готовы?
- Готов.
- Готовность номер два! - выкрикнул Кранкейт и начал отсчет. Его голос звучал как-то странно, слегка механически - словно он проходил сквозь динамики радиотрансляционной сети.
- 100… 99… 98… 97… 96… 95… 94… 93… 92… 91… 90… 89… 88… 87… 86… 85… 84… 83… 82… 81… 80… 79… 78… 77… 76… 75… 74… 73… 72… 71… 70… 69… 68… 67… 66… 65… 64… 63… 62… 61… 60… 59… 58… 57… 56… 55… 54… 53… 52… 51… 50… 49… 48… 47… 46… 45… 44… 43… 42… 41… 40… 39… 38… 37… 36… 35… 34… 33… 32… 31… 30… 29… 28… 27… 26… 25… 24… 23… 22… 21… 20… 19… 18… 17… 16… 15… 14… 13… 12… 11… 10… 9… 8… 7… 6… 5!.. 4!.. 3!.. 2!.. 1… МАСТУРБАЦИЯ!
Кэнди сперва не поверила своим глазам. Когда отзвучало последнее эхо громогласной команды Кранкейта, Данлэп… ну, в общем, понятно. Где-то через минуту Кэнди оторвалась от щели в стене и проговорила упавшим голосом:
- Я, пожалуй, пойду. А то у меня голова разболелась.
- И не забудь, что я тебе говорила, - мама Кранкейта злобно уставилась на нее. - Оставь Ирвинга в покое!
Кэнди медленно побрела по лабиринту больничных коридоров, пытаясь найти дорогу обратно к папиной палате. По пути она размышляла обо всех неприятных странностях, что случились с ней за сегодня: кошмарная сцена в приемной, разговор с миссис Семит и теперь еще эксперимент в амфитеатре. Она знала о необычных теориях доктора Кранкейта (от той медсестры, что подсказала ей, как пройти в регистратуру), но одно дело - знать, а другое - увидеть своими глазами, как все это происходит на практике. Для нее это стало большим потрясением. Кэнди была смущена, озадачена и растеряна - и плюс к тому она страшно устала. Она вытерла мокрый лоб носовым платком. Ей хотелось скорее добраться до стула и сесть…
Прошло еще две-три минуты, Кэнди уже начала отчаиваться, но тут громкий смех, донесшийся из одной из палат, подсказал ей, куда идти.
Она открыла дверь и ошарашено замерла на пороге. Зрелище было и вправду не для слабонервных: дядя Джек и Лютер лихо отплясывали на пару какой-то дикий, первобытный танец.
"Папа" встал в постели и теперь вполне бодро скакал по палате в своем банном халате и тюрбане из бинтов, подражая ритуальным пляскам североамериканских индейцев. Лютер, видимо, изображал из себя танцора эстрадного шоу с элементами фарса - он то и дело закладывал руки за спину и совершал неприличные движения тазом. Он снял пиджак и рубашку и остался теперь в одной майке. Тетя Ливия от души хохотала, глядя на этого кругленького лысенького коротышку, который выделывал этакие кренделя - не очень умело, но зато с большим воодушевлением. Собственно, этот заливистый смех Кэнди и услышала из коридора.
Очевидно, они решили не дожидаться, пока Кэнди принесет лед.
Тетя Ида - невозмутимая и спокойная до безумия - сидела в уголке и читала "Популярную механику" из больничной библиотеки.
Заметив Кэнди, застывшую на пороге, мужчины тут же прервали свои первобытные пляски и перешли на величественный, благопристойный менуэт. Дядя Джек отвесил Лютеру степенный поклон, а тот присел в очаровательном реверансе.
- Ой, не могу! Не могу! - взвыла Ливия и плюхнулась на кровать, давясь смехом.
О Боже, подумала Кэнди, они тут все точно с ума посходили!
Менуэт очень быстро наскучил мужчинам, и они вновь вернулись к своим диким пляскам - Лютер принялся ползать по комнате на коленях, а дядя Джек топал ногами, издавая пронзительные боевые кличи.
А потом дверь открылась, и в палату вошел Кранкейт.
Ко всеобщему изумлению, сам Кранкейт изумления не выказал - на самом деле, он даже приветливо помахал танцорам, как бы желая сказать: не обращайте на меня внимания, продолжайте - я не хочу прервать ваше веселье.
Может быть, это все ради меня, подумала Кэнди, и на глаза у нее навернулись слезы. Может быть, он понимает, что мне за них стыдно, и просто не хочет меня смущать.
Видимо, преисполнившись благодарности к великодушному и понимающему Кранкейту и желая хоть чем-то его порадовать, дядя Джек и Лютер взялись за руки, словно девочки в хоре, и принялись топать ногами, выбивая мотив "Передавайте привет Бродвею".
Молодой доктор добродушно улыбнулся, но когда Лютер махнул ему рукой, приглашая присоединиться к ним, отрицательно покачал головой.
- Беру свои слова обратно! - весело крикнула Ливия Кранкейту. - Мне сперва показалось, что вы тоже из этих… скорбно-меланхоличных… но вы, вроде, нормальный парень… Господи, по мне так нет ничего ужаснее, когда люди пытаются веселиться, а какой-то еврейчик с угрюмой рожей портит им настроение, вы согласны?
Щека у Кранкейта задергалась нервным тиком, но он быстро взял себя в руки и сказал, обращаясь к дяде Джеку:
- Меня очень радует, что вы встали с постели и так лихо пляшете. Вы только не переборщите. В первый день лучше не переутомляться… И осторожнее… чтобы бинты не слетели…
Впрочем, это последнее предупреждение несколько запоздало. Бинты уже слетели, и теперь дядя Джек размахивал ими над головой, одновременно задирая ноги в зажигательном канкане. Надо сказать, что он проявлял поразительную подвижность и изобретательность: теперь он уже изображал из себя гориллу - топал ногами, чесался подмышками и презрительно скалился на присутствующих.
- С тех пор, как Сид получил по башке, он стал таким уморительным, - заметила Ливия.
"Горилла" метнулась в угол, где тетя Ида, бледная, как смерть, так и сидела, уткнувшись в свою "Популярную механику". Она вцепилась в журнал обеими руками и продолжала упорно таращиться на страницу, демонстративно не замечая дядю Джека.
Дядя Джек скорчил ей рожу и отвернулся к стене. Похоже, он что-то там быстренько подправлял в своем костюме. Время от времени он издавал тихие вскрики, подражая гиканью обезьян. Когда же он, наконец, обернулся к присутствующим… оказалось, что он развязал халат, задрал ночную рубашку и, плотоядно оскалившись, выставил на всеобщее обозрение свой причиндал.
Ой, нет! - подумала Кэнди чуть ли не в панике. Сколько можно?!
- Нет, правда, он просто прелесть! - с воодушевлением воскликнула Ливия. - Душа компании!
Увидев, что происходит, бедняга Лютер с размаху уткнулся лицом в сидение стула, словно страус, прячущий голову в песок.
Дядя Джек стоял всего в паре шагов от Иды и цинично помахивал у нее перед носом своей мужской принадлежностью. Она, наконец, оторвалась от своего журнала.
- По-моему… то есть, наверное, надо что-нибудь сделать, - невозмутимо проговорила она, поймав взгляд Кранкейта.
- Ни в коем случае! - объявил Кранкейт, изображая профессиональную заинтересованность.
- Ну, то есть… разве не нужно… (Человек-обезьяна стоял совсем рядом. И его внушительных размеров член буквально лез ей в глаза - в прямом смысле слова.)
- Ни в коем случае! - повторил Кранкейт. - Это нормально. И для него это только на пользу.
- Понимаете, тетя Ида, доктор Кранкейт считает, что все наши психические проблемы можно решить с помощью… мастурбации, - объяснила Кэнди.
Ида восприняла это на удивление спокойно, разве что чуточку позеленела и нервно сглотнула.
- АААА!
Все испуганно обернулись к Ливии, которая резко вскочила с кровати. Она зажимала ладонью рот, как бы силясь сдержать рвущийся крик, а другой рукой тыкала в сторону дяди Джека, вытянув указательный палец в направлении его голого члена.
- ДЖЕК!.. АААА! - выдохнула она и упала без чувств.
Дядя Джек и Лютер тут же принялись ее передразнивать - они падали на пол, поднимались и снова падали, изображая потерю сознания в состоянии тяжкого алкогольного опьянения.