- Боже правый! - воскликнул Кранкейт, глядя на Ливию, распростертую на полу. - Ее надо срочно в амбулаторию. Боюсь, у нее это серьезно, - и, сделав знак остальным, чтобы они продолжали веселье и ни о чем не беспокоились, он поднял Ливию с пола, уложил ее на каталку и вывез из палаты.
Лишившись главного зрителя, мужчины как-то разом сникли, прекратили кривляться и в полном изнеможении плюхнулись на кровать под напряженными взглядами Кэнди и Иды.
- Уф! - выдохнул Лютер, усиленно делая вид, что их безумное представление было всего лишь невинной шалостью. - А хорошо иной раз растрясти жирок! А то я и не помню, чтобы я что-то такое проделывал за последние лет этак шесть. - Он хихикнул и робко взглянул на женщин, которые смотрели на него в угрюмом молчании. - Ну ладно, Сидней, - он встал с кровати и поднял с пола свою рубашку, - мы замечательно провели время, и я надеюсь… я надеюсь, что мы хоть немного тебя развлекли…
- Погоди! - закричал дядя Джек, вскакивая с кровати. - Мы тут кое-что забыли! - и он принялся насвистывать знакомый мотивчик парижского "Танца апашей". Потом, напустив на себя угрожающий вид, сделал пару шагов вперед и замер на месте в нелепой позе, повалив на пол воображаемую мадмуазель. - Да? - обратился он к Лютеру и вдруг заорал дурным голосом: - Ну, давай! СПЛЯШЕМ! - недвусмысленным жестом побуждая пухленького Лютера выступить в тяжкой роли партнерши.
- Может быть, хватит уже на сегодня, а, Сидней? - нерешительно пролепетал Лютер. - Вот и доктор сказал, что тебе нельзя переутомляться…
- ДАВАЙ! - взревел дядя Джек и вдруг шагнул к Лютеру и со всего маху ударил его по лицу. То ли его взбесило нежелание зятя поддержать его в его начинании, то ли это была просто фигура танца.
Но на этом терпение Иды переполнилось: она набросилась на дядю Джека и принялась решительно подталкивать его к кровати.
- Убери руки! - заорал он возмущенно. - Убери руки, коза!
"Я больше не выдержу, - подумала Кэнди. - Господи Боже!" И она бросилась вон из палаты - за помощью.
Она пролетела почти весь коридор, глотая слезы отчаяния, открыла первую же дверь, что попалась ей на глаза, и испуганно замерла на пороге, потому что это оказалась та самая кладовка со швабрами и ведрами, где она познакомилась с мамой Ирвинга Кранкейта.
Но как такое возможно… Кэнди могла бы поклясться, что та кладовка находилась в другом крыле, может быть, даже на другом этаже этого огромного здания. Тут идти-то всего полминуты, а Кэнди тогда искала папину палату минут десять, не меньше.
Она подошла к полке и сдвинула в сторону флаконы с моющей жидкостью… Да, все правильно. Вот эта самая панелька в стене!
Панелька была приоткрыта, и Кэнди заглянула туда. Но еще до того, как она что-то увидела, она услышала, как кто-то там, в амфитеатре, произнес странное слово, вроде как "Пинь!". Ей почему-то вдруг стало страшно. Внутренний голос подсказывал, что не надо туда смотреть, но любопытство оказалось сильнее…
- Чжань!
Тетя Ливия - полностью голая, без сознания, руки привязаны за запястья к вертикальному операционному столу - была похожа на красивое, грациозное животное на жертвенном камне.
У нее за спиной сидел Кранкейт. Он сидел тихо и неподвижно, словно медитируя на обнаженное тело, распростертое перед ним, а потом встрепенулся, протянул руку, взял что-то со столика сбоку, наклонился вперед и воткнул это "что-то" Ливии в правую ягодицу.
- My! - явственно произнес он, вновь откинувшись на спинку стула.
Это была та самая "древняя китайская терапия", о которой ей говорил Кранкейт, подумала Кэнди чуть ли не с благоговением. Теми же самыми китайскими иглами он привел в чувство и ее тоже, теми же самыми серебряными иголками…
- Дань!
… которые он теперь втыкал в Ливию.
На Кэнди вдруг навалилась такая усталость… и еще ей было очень неприятно и как-то даже обидно, что Ливия заняла ее место на наклонном столе… Странное ощущение, подумала Кэнди. Как будто что-то кончается. Может быть, мое детство…
- Цзу! - объявил Кранкейт, откинувшись на спинку стула.
Но уже через минуту он снова подался вперед, держа в руке очередную иголку. Так он и качался вперед-назад - это напоминало движения человека, который делает искусственное дыхание, только очень-очень медленно, - и грозди иголок росли, словно два крошечных колючих букета, на красивых тетиных Ливиных ягодицах…
- Мунь!
Тетя Ливия казалась такой беззащитной… привязанная к столу, голая, без сознания… а ведь всего пару часов назад на ее месте была она, Кэнди. Да, Кранкейт - врач, думала Кэнди. Но он еще и мужчина! А Ливия такая красивая. Почему-то это казалось Кэнди неправильным, несправедливым, и она едва подавила безумный порыв сорвать с себя всю одежду и броситься туда, в амфитеатр.
- Пинь!
"Я не хочу это видеть! - подумала Кэнди со злобой. - Пусть они прекратят! Вот бы сейчас оказаться подальше отсюда…"
- Мэй! (С каждой новой иголкой в возгласах Кранкейта появлялось все больше воодушевления. Даже можно сказать - возбуждения.)
"… Где-нибудь далеко-далеко от Расина… да и школа уже достала".
- Фу! - Кранкейт уже перешел на крик. - Фэн! Хуа! (три иголки, одна за другой).
- Мне все равно, - произнесла Кэнди вслух. - Больше видеть ее не хочу, тетю Ливию… и Кранкейта тоже.
- Вэй!
Кэнди заметила, что Кранкейт запустил одну руку под полу своего халата. Его рука как-то странно задергалась. Что он там делает… он… он терзает себя… Кэнди уже ничего не понимала.
И тут она почему-то подумала про Нью-Йорк, и решила уехать туда…
- Вэй-Шу! Вэй-Шу! - надрывался Кранкейт. …Там она никого не знает, и никто не знает ее…
- ПУ! ФЭН-ДАН-ПУ! - торжествующе завопил Кранкейт и вдруг завалился вперед, упал на пол со стула и так и остался лежать вниз лицом, скорее всего, без сознания.
…И там, на безымянных улицах незнакомого города, она сможет избавиться от прежней Кэнди и наконец станет… собой…
Глава 10
На Гроув-стрит было всего одно дерево. Кэнди всегда подмечала такие вот вроде бы мелкие, но очень значимые детали. И она обожала такие вещи.
- Смотри, - говорила она, легонько сжимая чью-нибудь руку. - Ну, разве не прелесть?! Каждый раз, когда я прохожу мимо, мне хочется прыгать от счастья.
Именно там она встретила горбуна.
Это случилось летом, в один особенно душный день, когда небо над Гринвич Виллидж было цвета свинца. Как раз начался дождь, и Кэнди стояла под козырьком какого-то подъезда, дожидаясь автобуса. Она обнимала себя за плечи и мечтательно напевала себе под нос приятный легкий мотивчик, тихо радуясь и дождю, и своему новому ярко-оранжевому плащу, который был так ей к лицу, - и тут она увидела его. Он стоял под дождем, привалившись спиной к дереву, и смотрел на витрину магазина на углу. Он стоял неподвижно, хотя время от времени начинал слегка ерзать, как будто вжимаясь горбом в ствол дерева.
Кэнди смотрела на него во все глаза, и ее сердце забилось чаще. "Вот она, полнота жизни! - подумалось ей. - Такая страшная и прекрасная". К горлу подкатил комок. Ей вдруг стало так жалко, что ее папа теперь ничего этого не увидит, больше уже никогда не узнает жизнь и даже не заподозрит, как это здорово - жить на свете. Она еще крепче обняла себя за плечи. Ее переполняла щемящая радость оттого, что она живет, живет по-настоящему. Глаза защипало от слез благодарности.
И тут из-за угла вышли двое парней в темных плащах с капюшонами. Один из них заметил горбуна и насмешливо фыркнул:
- Че ты тут делаешь, Мак… смотри, яйца простудишь.
Он подтолкнул локтем своего спутника, но тот даже и не взглянул в сторону горбуна.
- Не, правда, яйца простудишь! - выкрикнул он, когда они проходили мимо.
Горбун посмотрел им вслед как-то странно.
- Рубатубдуб! - сказал он. - Рубатубдуб!
Кэнди не расслышала, что именно сказал парень в плаще горбуну, но в его голосе явно слышалось презрение - желание оскорбить и унизить.
- Придурки! - воскликнула она и даже топнула ножкой с досады. И тут из-за угла вырулил автобус. Кэнди нахмурилась, глядя, как он подъезжает к остановке, по когда он почти подъехал, она сделала глубокий вдох, вышла из-под козырька подъезда и направилась к дереву, где стоял горбун.
- Привет! - сказала она, улыбнувшись ему тепло и открыто. Она сняла капюшон и подставила лицо дождю… Ее переполняла щемящая радость. Ну, разве не здорово, подумала она про себя, стоять вот так, под дождем, посреди Гринвич-Виллидж, и разговаривать с горбуном - хотя ей сейчас надо быть на работе, потому что она уже опоздала на десять минут!.. Но она знала, что скажет в свое оправдание, она попытается сделать так, чтобы они все поняли. Кэнди едва не расплакалась от умиления - она так гордилась собой, и ей было так хорошо…
- Знаешь, это мое дерево, - сказала она горбуну, улыбнувшись, словно ребенок, любящий пошалить, а потом весело рассмеялась над собственной глупостью. - То есть, конечно же, понарошку. Я так для себя притворяюсь, что это вроде как мое дерево, - застенчиво призналась она. - Одно-единственное на всей Гроув-стрит! Мне так это нравится! - Она протянула руку и легонько коснулась ствола, прикрыв глаза, и опять улыбнулась горбуну.
Магазин на углу торговал мужским нижним бельем, и горбун далеко не сразу оторвался от созерцания манекенских промежностей в витрине. Он тоже улыбался. Он подумал, что Кэнди - из полиции.
- Рубатубдуб! - сказал он и энергично потерся горбом о ствол. Он обожал, когда его забирали в полицию. Для него это был непреходящий кайф.
- Рубят ребята дуб! - воскликнула Кэнди и радостно рассмеялась, довольная, что они так хорошо понимают друг друга. "Как все просто! - подумала она. - Все самое главное - это всегда очень просто! И это прекрасно! Вот только папе все это теперь недоступно…" Она отдала бы двадцать лет жизни, лишь бы отец смог разделить с ней всю прелесть этого восхитительного мгновения - ее отец, который однажды сказал, что поэзия это "нецелесообразно и непрактично"! Бедный папа! Такой хороший и такой глупенький! Ведь описать это мгновение можно только в стихотворении. Только стихотворение способно поймать ускользающую красоту, неуловимую, точно свет, приманить ее, заключить в слова, в образ… стихотворение или, может быть, музыка… да, конечно же, музыка. И она принялась напевать мелодию, легонько раскачиваясь на месте и рассеянно гладя ладонью ствол дерева. Ей было так хорошо и спокойно рядом с этим горбуном.
И он по-прежнему ей улыбался - но тот первый проблеск надежды теперь угас в его серых глазах, и он легонько прищурился, рассудив, что раз Кэнди не полицейская, значит, она малахольная.
- Кушать хочу, - сказал он, указав пальцем себе па рот. - Хочу кушать.
- Ой! - воскликнула Кэнди, вдруг вспомнив, что у нее есть с собой целый пакет хлебных крошек. Она часто брала с собой хлебные крошки, чтобы покормить голубей на Вашингтон-Сквер. Она достала из кармана небольшой бумажный пакетик. - Вот, у меня тут есть… - се широко распахнутые голубые глаза были такими красивыми, такими искренними и бесхитростными. Сперва она зачерпнула горсть крошек и съела их сама, чтобы показать горбуну, что это не благотворительность и не милостыня; что она угощает его потому, что ей хочется чем-то его порадовать. Да и вообще, это же так замечательно - поделиться с другими чем-то, что есть у тебя.
Вот только горбун повел себя как-то странно. Кэнди даже слегка растерялась. Он захихикал, закатил глаза, вытер рот тыльной стороной ладони и принялся извиваться и тереться горбом о ствол. Но, в конце концов, все-таки зачерпнул из пакета крошек.
- Рубатубдуб! - сказал он.
Кэнди рассмеялась. Для нее эта нелепая фраза горбуна была исполнена смысла и сложной символики. Как будто она оказалась "за сценой" некоего художественного движения, скажем, движения дадаистов, и даже была полноправной участницей творческого процесса. Именно так оно и происходит, подумала Кэнди, что-то по-настоящему важное и великое, что-то, что по прошествии десяти лет изменит самый ход истории. Именно так, прямо на улице, в Виллидж; и она тоже в этом участвует. Отец бы, конечно, сказал, что она просто "тратит зря время". При этой мысли в горле у Кэнди опять встал комок, а сердце защемило от жалости. Бедный папа.
- А эта… четвертака не найдется, леди? - вдруг спросил горбун и закивал головой в предвкушении. Он протянул руку, но Кэнди уже огорченно трясла кудряшками, роясь у себя в кошельке.
- Нет, у меня нет ни цента, блин! Вот только афинский флорин, - она достала из кошелька круглую серебряную пластинку и тут же вернула ее обратно. - 550 год до нашей эры… но нам это никак не поможет, я думаю. Разве что мы с тобой - Пифагор и Сапфо, и сами об этом не знаем. - Она убрала кошелек в сумку и радостно покачала головой, как будто теперь, когда оказалось, что у нее нет денег, они стали ближе.
- Ты случайно не Пифагор? - спросила она с улыбкой.
- У тебя есть рубадуб, да, леди? - пробормотал горбун и потихонечку двинулся восвояси. - Ебенаморда! Ебенаморда! Рубадуб, рубадуб!
Кэнди так испугалась, что на секунду лишилась дара речи. Она не могла допустить, чтобы он ушел такой злой и сердитый, тем более что ей уже представлялось, как она будет гордиться, если через денек-другой она пройдет здесь с Тедом или Гарольдом или с кем-нибудь из "Интернешнл Хаус", и горбун обратится к ней по имени; может быть, они даже остановятся поболтать, и она скажет: "Тед, познакомься. Это мой друг Дерек", - или как там его зовут. Знакомство с таким человеком - это уже говорит о многом. Это, наверное, так же ценно, как и знакомство со Слепой Баттерси, нищенкой из Вашингтон-Парка, которая узнает Теда по голосу.
- Эй, погоди, - закричала она, бросившись следом за ним. - Если ты не особенно привередливый, я могу тебя покормить. У меня дома. Это здесь, близко… за углом… у меня точно есть яйца…
Кэнди сняла плащ, сбросила туфли и сразу отправилась в ванную.
- Я сейчас, - сказала она и действительно: она очень быстро вернулась в комнату, на ходу вытирая волосы полотенцем. Она запрокинула голову, прикрыла глаза и на миг замерла в центре комнаты.
- Я даже не знаю, что лучше, - сказала она со вздохом, - свежесть дождя… или тепло домашнего очага.
Кэнди переоделась в свободную фланелевую рубашку и облегающие полинялые джинсы, закатанные почти до колен. Она принесла еще одно полотенце, которое положила на ручку кресла, где сидел горбун.
- Если хочешь, можешь снять с себя мокрое, - предложила она. - Мы все высушим на батарее. - Она присела на диван напротив горбуна и принялась вытирать полотенцем ноги, бережно, но беспристрастно, как будто это были не ее ноги, а ценная вещь из хрупкого фарфора и к тому же чужая. Она поставила ногу на край дивана, обитого черным вельветом, и добродушно проговорила: - Я вот ноги промочила! И ты тоже, наверное? - Кэнди не стала дожидаться ответа - впрочем, она его и не ждала. Она просто хотела поддержать непринужденный дружеский разговор, чтобы горбун перестал стесняться; стараясь не смотреть на него, чтобы, опять же, его не смущать, она встала с дивана и снова прошла через комнату, указав по пути на журнальную стойку у кресла. - Вот тут есть журналы, "PR" и "Furioso"… ну, если тебе вдруг захочется почитать что-нибудь легкое. Боюсь, сейчас это все, что есть… Ты пока тут посиди, а я принесу нам выпить. - И она скрылась в крошечной кухоньке.
Все это время горбун хихикал и ерзал в кресле, но потом все-таки взял полотенце и вытер лицо, после чего смачно высморкался и пару раз плюнул прямо в полотенце.
- Рубатубдуб! - пробормотал он.
Из кухни донесся веселый смех Кэнди.
- Жалко, что нет ничего покрепче, - крикнула она. - Оно бы нам не помешало, после такого дождя. - Она вернулась в комнату с бутылкой "кьянти" и двумя уже наполненными бокалами. - Вот, угощайся. Если захочешь еще, наливай, не стесняйся. - Она поставила поднос на журнальный столик, взяла свой бокал и отпила глоточек. - У-у, вкусно. - Она снова ушла на кухню. - Я через минутку… ну, через пять, не больше. - Она включила магнитофон - грегорианские песнопения - и принялась тихонечко подпевать, бегая из кухни в комнату и обратно, накрывая на стол и продолжая свой радостный монолог ни о чем.
Горбун отхлебнул вина и тут же выплюнул его в полотенце.
Дверь в кухню была открыта, так что из комнаты было видно, что делает Кэнди, и сейчас она как раз нагнулась, чтобы поставить что-то в духовку. При таком интересном ракурсе, да еще в облегающих джинсах, ее ладная попка смотрелась особенно сочно и аппетитно, так что любой нормальный мужик, в смысле традиционной сексуальной ориентации, уже давно бы вломился в кухню, чтобы потрогать эти прелестные ягодицы и искусать их, как спелое яблочко; но в голове у горбуна были совсем не те мысли. Мысли, надо сказать, были странные и причудливые. С точки зрения эмоциональной насыщенности, он предпочел бы сейчас оказаться в мужском туалете в баре "У Джека" на Бовери - он бы обсасывал кусок хлеба, пропитанный мочой, и терся бы горбом об какого-нибудь красавчика из полиции нравов. И, тем не менее, хотя он решил, что она сумасшедшая (и, стало быть, малопригодна к тому, чтобы потешить его самолюбие), он все-таки смутно осознавал, что с нее можно кое-что поиметь, и теперь напряженно соображал, путаясь в невразумительных мыслях: как бы разжиться денежкой. Но у пего мало что получалось, в смысле придумать что-нибудь конструктивное, потому что мысли блуждали и разбредались, и были, к тому же, не совсем чтобы искренними: на самом деле, у него не было ощущения, что ему нужны деньги, просто он знал, что в таких обстоятельствах надо думать о деньгах. Может быть, это было последнее проявление нормальности в его ненормальной системе ценностей.
- Омлет с луком, - объявила Кэнди, поставив поднос на стол. - Надеюсь, ты любишь чеснок и эстрагон. Смотрится вроде неплохо, правда? - Это последнее замечание она произнесла с простодушной, даже где-то наивной прямотой, потому что все ее друзья в один голос твердили, что она очень вкусно готовит.
Во время еды горбун не произнес ни слова, лишь иногда фыркал и хрюкал. Кэнди продолжала непринужденно болтать ни о чем, в а перегруженном образами и картинками мозгу горбуна периодически возникали вопросы, простые и примитивные: "Где? Только давай без убийства! Как? Без убийства! Где?"
Его молчание произвело впечатление на Кэнди, так что ей еще больше захотелось ему понравиться и заслужить его одобрение.
- Ой, я все болтаю, болтаю, не даю тебе слова вставить! - она улыбнулась и кивнула, изображая из себя девушку понимающую, даже можно сказать, умудренную. - Или тут вообще не за чем говорить… "если б слова что-то стоили"… ну, и так далее. Да, я все понимаю… ладно, давай пить чай. Ой, какой чай?! Я все еще мысленно в Элиоте… такой милый и старомодный поэт, я его обожаю. Я хотела сказать, кофе. Эспрессо. Я мигом… Попробуй камембер, боюсь, он не слишком blеп fait, но все равно… - Она метнулась на кухню, а горбун продолжал сидеть молча и сосредоточенно чавкать хлебом. Для него это было уже не в новинку. Подобные приключения случались с ним уже не раз.
Когда сладкая девочка вернулась в комнату, она предложила пересесть на диван и там выпить кофе. Она села поближе к горбуну и открыла альбом с репродукциями Блейка.