Едва ступив на татами, все снова принимаются бить поклоны. Какие белые у них рубашки – шелк, полушелк, атлас, джерси, фильдекос, коротышка – в чесуче.
Двое выходят вперед. Отлично знаю, как по-дурацки это прозвучит, если скажу, что все они похожи как две капли воды, однако возьмите комнату, битком набитую незнакомыми вам девятнадцатилетними япошками, у которых волосы и глаза одного цвета, одинаковые гибкие тела и безупречная кожа – и посмотрим, сумеете ли вы отличить одного от другого или нет. Как бы то ни было, это двое похожи на всех прочих, но при этом друг на друга похожи больше, нежели на остальных четверых, так что меня осеняет: они, должно быть, близнецы.
– Я – Кай, – сообщает тот, что в облегающей блузе из джерси, – а это, – он указывает на своего semblable* в атласной тунике, – мой брат Кей.
– Бесконечно счастлив с вами познакомиться, – говорит Кей и яростно пожимает мою ручищу сразу обеими хрупкими ручонками. – Мы о вас столько наслышаны.
– Ну, надеюсь, вы на меня за все за это зуб не держите.
Жду ответного смеха. С тем же успехом могу прождать до скончания века.
* двойник (фр.).
– Вы легко нашли дом?
Кай выступает вперед как официальный представитель группы.
– Очень легко, благодарю вас. Водитель Оро нас подбросил. Он, по всей видимости, знает дорогу.
Кей икает от смеха и закрывает лицо руками. Кай представляет остальных:
– Ясудзиро, Нагиса, Масахиро и Стив.
– Стив, – повторяю я. – И как это тебя угораздило подцепить такое имечко?
– Ливз Стив, – сообщает коротышка, гордо выпячивая грудь.
– Стив Ливз – это еще кто такой?
– Стив Ривз*, – вклинивается Кай. – Стив не говорит по-английски, но он взял себе имя в честь великого американского актера, Стива Ривза.
– Стив Ривз, – повторяю я, думая про себя, что, верно, не все поняла в переводе.
– "Геркулес освобожденный", – говорит Кей. – "Последние дни Помпей", "Гигант Марафона", "Троянский конь", "Дуэль титанов".
– Пожалуй, он значительно больше прославился своей мускулатурой, – поясняет Кай, – нежели талантами трагика.
– …Будучи, – подхватывает Кей, – "Мистером Америка", "Мистером Мир" и "Мистером Вселенная", прежде чем в начале пятидесятых перебраться в Италию, где его ожидала слава международной звезды.
Стив шепчет что-то на ухо Кею. Кей шепчет на ухо Каю, Кай обращается ко мне:
– Стив, находя, что в вашем обиталище температура воздуха несколько повышена, испрашивает вашего разрешения снять рубашку.
* Ривз Стив (1926-2000) – знаменитый американский актер и бодибилдер.
– Чувствуй себя как дома, Стив. Мы с Оро вечно воюем за котацу.
Кай кивает Кею, тот пихает в бок Стива, тот сбрасывает чесучовую рубашку, и взглядам открывается торс, который хотя и кажется непропорциональным по отношению к остальному телу – в ширину он почти таков же, как сам Стив в высоту, – тем не менее смотрится весьма впечатляюще – этакий монолитище.
– Может, нам заодно и котацу отключить? – спрашиваю я у Кая.
– Здесь решать только вам, Луиза.
– Стива ведь не нужно ежечасно поливать маслом или что-нибудь в этом духе?
Наконец-то на скульптурных губах Кая промелькивает некая тень улыбки.
– Стив стремится лишь ко всеобщему восхищению. Помимо этого, он особой заботы не требует. Что до меня, я вовсе не нахожу, что здесь чрезмерно тепло.
Входит Оро, лицо его раскраснелось, сам завернут в юката, ту самую, что я слямзила из "Акасака Перл". Он пересекает комнату, чтобы поздороваться с друзьями, юката волочится по татами, точно тихо шипящая змея.
Всех заново представляют друг другу, следует новый обмен поклонами, затем Стив всех и каждого, включая и меня, хлопает по плечу и крепко, по-медвежьи, обнимает; его обнаженный торс излучает больше тепла, чем лампа котацу.
Чувствую, что надо бы войти в роль хлопотливой японской хозяйки, изъясняться писклявым шепелявым голосочком, щебетать, хихикать, тошнотворно угодничать, ну да тут мне Оро сто очков вперед даст: одной рукой он откупоривает сакэ, другой обдирает целлофан с коробок с суши и при этом любезно тараторит, не умолкая. Нагиса – или, может, Ясудзиро? – предлагает мне плоское блюдо с печеньем с шоколадной крошкой – по крайней мере так оно выглядит.
– Это что такое? – спрашиваю я, беря печенюшку.
Ясудзиро – или все-таки Нагиса? – торопливо совещается с Каем и Кеем. Наконец Кай поворачивается ко мне:
– Печенье с шоколадной крошкой по совершенно уникальному рецепту Ясудзиро. Вместо шоколадной крошки он использует грибы. Постарайтесь не съесть слишком много.
Мне не терпится показать, что я за "молоток". Хватаю печенье, жадно в него вгрызаюсь. Вязкое, так сразу не прожуешь – прямо как я люблю, а кусочки грибов довольно безвкусные. Прежде чем Ясудзиро уносит блюдо, цапаю еще парочку.
– Э, Луиза, – мнется Кай, стараясь не смотреть на печенья у меня в горсти.
– Что такое?
– Она большая девочка, – успокаивает Оро и протягивает Каю два шампура с куриным шашлыком.
Кай низко кланяется, признавая эту самоочевидную истину, и шпагоглотателем набрасывается на куриный шашлык. Кто-то протягивает мне кружку с теплым сакэ – запить печенья. В уголке кто-то другой запихивает кассету в мой видак: Мойра Ширер стоит на пуантах, рыжие волосы искрятся в свете прожектора.
– Это знаменитый фильм "Красные башмачки"*, – объясняет Кай. – Любимый фильм Нагисы. Вы его знаете?
Явно не так хорошо, как Нагиса; он повторяет дословно все до одной реплики вместе с актерами.
– Нагиса, тебе всегда нравился этот фильм?
– Извинять, – кланяется он, – моя не говорить англиськи. "Ты никогда не снимешь этих башмачков. Ты будешь танцевать, пока не умрешь!"
* Фильм "Красные башмачки" (1948) режиссера Майкла Пауэлла снят в соавторстве с Эмериком Прессбургером с Мойрой Ширер в главной роли на тему балетной жизни.
Далее следует лакуна в вечеринке, в результате пробела в моем сознании; когда же я вновь поворачиваюсь к столу, всевозможные тарелки и коробки вылизаны дочиста, бутылки с сакэ пусты, и кто-то уже откупорил обе бутылки с коньяком. На усыпанном крошками блюде красуется одно-единственное печеньице. Знаю, что утром бедра мои об этом пожалеют, но удержаться не в силах.
В какой-то момент Кай выскальзывает из комнаты и возвращается с восьмиугольным кожаным футляром. Он ставит футляр на пол перед Оро, тот хлопает в ладоши и говорит: "Черепаха!"
Затем расстегивает футляр и осторожно извлекает на свет блестящий черепаший панцирь. Долго возится, скрупулезно подтягивая струны, берет бравурный журчащий аккорд, призывая нас всех ко вниманию. Это не так-то просто: Нагиса устроил покадровый просмотр грандиозного Мойра-Ширеровского финала с падением через балюстраду, а Стив разоблачился до раковины из тонкой золотой пластинки, умастил мышцы детским маслом и принимает в углу эффектные позы на радость Ясудзиро с Масахиро. Оро снова ударяет по струнам, на сей раз резче, и все застывают. Нагисо выключает звук в телевизоре, Мойра летит в отточенном прыжке.
Оро произносит учтивую речь, щедро мешая японский и английский, и умудряется всех нас оставить в недоумении. Из того, что я поняла, та песня, что он собирается спеть, либо обо мне, либо для меня. Как только дело доходит до припева, становится ясно, что верно последнее: эти ребята знают песню не хуже, чем Нагиса наловчился синхронизировать движения губ с фонограммой "Красных башмачков". Каждый стих в песне звучит жалостно и печально – покажите мне японскую балладу, в которой все иначе, – но в хоровом припеве слышится неспешная раскатистость. Мальчишки вступают в конце каждой второй строчки, выпевая "Ту-ут, ту-ут". Этот мерный гул настолько убаюкивает, что в какие-то моменты мне кажется, будто я могу находиться где угодно, даже дома, в Летбридже, внимая тоскливому свистку. Ностальгические сопли, мы отродясь не жили поблизости от железной дороги.
Песня закончилась, однако аплодировать никто не пытается: воцаряется долгое задумчивое молчание. Я так понимаю, сейчас Оро продолжит играть – это его вечеринка, в конце-то концов! – но он убирает черепаховый панцирь обратно в футляр и улыбается мне.
– Твоя очередь, Луиза. Я качаю головой.
– Дохлый номер, беби. Я ни одной ноты пропеть не могу.
– Ну, хоть одну-то песню ты знаешь. Все знают хоть одну песню.
– Я знаю массу песен, просто не хочу осквернять их своим исполнением.
Оро облизывает губы.
– Но вчера ночью ты пела.
– Это была не я, – напоминаю ему.
– Если не ты, то кто же?
– Пустота. Все смеются.
– Есть одна песня, очень она мне нравится, я могу пересказать ее. Я переняла ее от одного парня, с которым зналась давным-давно. Жан-Луи его звали. Он был из Монреаля. Ее поет французская певица по имени Франсуаза Арди*.
Et si je m’en vais avant toi
dis-toi bien que je serai la,
j’epouserai la pluie, Ie vent,
le soleil et les elements
pour te caresser tout le temps.
L’air sera tiede et leger,
commes tu aimes.
* Франсуаза Арди (p. 1944) – французская поп-звезда шестидесятых годов.
Et si tu ne comprends pas
tres vite tu me reconnaitras
car moi je deviendrai mediant.
J’epouserai une tourmente
pour te faire mal et te faire froid.
L’air sera desespere comme
ma peine.
Et si pourtant tu nous oublies,
Il me faudra laisser la pluie,
Ie soleil et les elements
et je te quitterai vraiment
et nous quitterai aussi.
L’air ne sera que du vent comme l’oubli.*
На сей раз все бурно аплодируют: они же знают, что у гайдзинов так принято. Складываю ладони, отвешиваю смиренный поклон – точь-в-точь мать Тереза перед кинокамерами в международных аэропортах.
*
Если я уйду раньше тебя,
Скажи себе: я буду там,
Я обвенчаюсь с дождем и с ветром,
С солнцем и со стихиями,
Чтобы все время ласкать тебя.
Воздух будет теплым, пронизанным светом, Как ты любишь.
А если ты не поймешь,
Ты тотчас же меня узнаешь:
Я разозлюсь.
Я обвенчаюсь с бурей,
Чтобы мучить тебя и леденить.
Воздух будет пропитан отчаянием,
Как моя боль.
А если ты все равно забудешь, Мне придется покинуть дождь, И солнце, и стихии, Я в самом деле уйду от тебя, Оставлю нас обоих.
И воздух будет всего-то навсего ветром, Как забвение.
– А что значит эта песня? – спрашивает Оро.
– Если я правильно понял, – вклинивается Кай, – лирическая героиня песни сообщает своему возлюбленному, что если он ее позабудет, она…
– Отрежет ему яйца и слопает их на завтрак.
Оро приходит в дикий восторг, хохочет, бьет себя по коленям. Думает, я шучу. Наконец, слегка успокоившись, говорит:
– Кай, Кей, теперь ваша очередь. И смотрите не подведите.
Одним неуловимым движением близнецы вскакивают на ноги, срывают с себя рубашки, отбрасывают их в стороны. Кланяются комнате в целом, мне, Оро, всем присутствующим, друг другу. И тут Кай, улучив момент, быстро и резко бьет Кея по лицу. Кей отлетает назад, в последний момент делает обратное сальто и встает на ноги. Еще раз кланяется и, размахнувшись левой ногой, изо всех сил вмачивает Каю в челюсть. Кай в прыжке через голову перелетает через стол, отбрасывает коньки, перекатывается и встает передо мною, широко ухмыляясь.
– Охрененно классно. Как вы это делаете?
– Кай и Кей – лучшие каскадеры во всем… – Оро считает на миниатюрных пальчиках, – во всем Токио, Гонконге и Тайбэе. Они и в моем новом фильме про самураев участвуют.
– Луиза, пожалуйста. – Кай протягивает руки и помогает мне подняться на ноги. – Мы тебе покажем парочку простых трюков.
Лишь на третьем – причем Кай атакует меня справа, Кей слева, а я в последний момент отхожу в сторону и выкручиваю им запястья, так что они, описав грациозную дугу, перелетают через мои плечи и, совершив двойное сальто, приземляются на пол – я теряю равновесие (отход назад – это так сложно!), проламываю ширмы-сёдзи и, опрокинувшись на спину, приземляюсь на веранду. Кай и Кей вываливаются следом за мною, за ними по пятам поспешают Оро и остальные. Они помогают мне подняться на ноги – и тут внезапная вспышка молнии озаряет веранду, и расщепленное дерево, и изодранную рисовую бумагу.
Оро оборачивается: глаза настороженно расширены.
– Все в дом, – кричит он, – быстро-быстро.
– Это просто гроза, – пытаюсь сказать я, но Оро зажимает мне рот рукой, и они втаскивают меня обратно в дом.
Оро смотрит мне в глаза.
– Ты кому-нибудь говорила, что я здесь буду? Я качаю головой.
– Может, кто-то из моих учениц. Они такие любопытные… – Мысленно беру на заметку придушить Кеико, как только увижу.
– Может, и так, – отвечает Оро. – Может, и нет.
– А что такое?
– Может, у нас большие проблемы. Может, в кустах за стеной журналисты. Отвратительно.
– А с какой бы стати?.. – начинаю я и тут вспоминаю, кто он, вспоминаю, как тысячи поклонников смотрели на нас снизу вверх, пока осакский ресторан медленно вращался вокруг своей оси. Все, что Оро делает, представляет самый живой интерес для миллионов и миллионов людей. Что кажется мне, гм-м, своеобразным. Я принимаюсь хохотать.
Оро глядит на меня.
– Не смешно.
– Знаю. – Я подавляю смех. – Печеньем объелась.
– А можно, – Оро разводит руки, включая и своих друзей, – мы останемся на ночь, пожалуйста?
– Конечно. – У меня есть два футона и три стеганых одеяла в узоре из розочек или как бы уж эти стеганые штуки ни назывались. Одним из одеял завешиваем дырку в ширмах-сёдзи. Оро включает лампу котацу на полную мощность, так что алый отсвет заливает всю комнату. Раскладываем футоны рядышком, я ложусь в середину, Стив, этакий монолитный калорифер, с одной стороны от меня, Оро – с другой. Кай и Кей – "на форзаце", Нагиса и Масахиро сворачиваются калачиком у нас в ногах, а бедро Ясудзиро заменяет нам подушку.
Но вот наконец все устроились; кожаные куртки и свитеры свалили поверх тонких одеял. Меня опять разбирает смех.
– Что не так, Луиза? – спрашивает Оро.
Но я слишком устала, чтобы объяснять ему про Белоснежку и семь гномов.
16 Прочь
Сегодня что-то пасмурно. Туман просачивается в долину и затягивает небо. Оро с мальчиками свалили только в седьмом часу, и то с самыми что ни на есть мелодраматичными предосторожностями. За пятнадцать минут до отбытия два "лендровера" с ревом проехались взад-вперед по "подсобной дороге", параллельной ограде, – "обеспечивая коридор безопасности", как выразился Кай. За каждой второй елкой затаились парни с "уоки-токи"; впрочем, папарацци давно сбежали, оставив только пустые коробки из-под пленки, обертки из-под "мосбур-геров" да посуду из-под дешевого виски. К тому времени как мальчики убрались, я решила махнуть рукой на завтрак и улеглась обратно в постель – подумала, подремлю часок до начала занятий.
Урок, что называется, провалился с треском. Кеико дулась – я, видите ли, не уделяла ей достаточно внимания. Мичико попыталась сымпровизировать любовную песню для нашего шоу, но на первом же припеве Норико расхохоталась, а Мичико расплакалась. Я отпустила девочек пораньше, что мадам Ватанабе, разумеется, не преминула взять на заметку. После ленча – всей из себя маслянистой рыбины, распластанной поверх горки вчерашнего риса – я отправилась в дальний конец комплекса в дизайн-студию "Изящное речение", на встречу с миссис Янаги из костюмерной и мистером Сасаки, заместителем директора по декорациям и реквизиту.
Миссис Янаги – пухленькая, как ананас, с медного цвета шевелюрой, что торчит во все стороны из-под прихотливой комбинации разноцветных шарфов. Невзирая на расплывчатость моего описания, она тут же схватывает, чего мне надо.
– Ага, только черный и белый, – подтверждает она. – Никто не цветочный нигде.
– И много светотени, – добавляю я.
– Что есть? – Ее нарумяненные щеки раздуваются от сосредоточенности.
– Моделирование цвета и света – не только черный и белый, но все оттенки серого между ними. Как в старых фильмах. Ну, знаете, в фильме черный цвет выглядит как эбеновое дерево или оникс, но порою по текстуре напоминает шерсть или древесный уголь? А белый цвет зачастую кажется серебристым или как слоновая кость, а порою он как мел или шелковистый как холодные сливки.
Она энергично кивает, керамические сережки-"пингвинчики" раскачиваются вовсю.
– Вы хотеть как старый фильма "Парамаунт"?
– Я думала, может, что-нибудь посовременнее. Скорее как французские фильмы шестидесятых.
Миссис Янаги царапает что-то в маленьком блокноте, поднимает глаза.
– Очень экспериментно, Луиза.
– К этому я и стремлюсь.
– Не совсем стиль "Чистые сердец", – предполагает она, сдержанно улыбаясь.
– Именно.
– Приятный разнообразий. Много ночей видеть пастелевый кошмары.
Огромная мастерская с высокими потолками, где изготавливают декорации, этажом ниже костюмерной миссис Янаги. О встрече было условлено заранее, хотя поначалу мистера Сасаки на месте нет. Ассистенты в белых перчатках и подмастерья в фартуках бегают туда-сюда по длинной комнате, выкликая его имя. Вот он обнаружен – скорчившись за макетом Тадж-Махала с нарушенной перспективой, потягивает чай сквозь шафранно-желтые зубы, – но по-прежнему недоступен. Пусть гайдзинская втируша ждет-пождет, а он пока неспешно чайком побалуется. Наконец он вроде бы освободился – прокашливается и отхаркивается на бетонный пол, – однако оказывается ужасно несговорчивым.
Во-первых, ни о каких декорациях речи вообще идти не может, сообщает переводчик в перчатках из свиной кожи до локтя.
– Отчего же, мистер Сасаки?
Сасаки-сан сердито супится на меня: того и гляди плюнет снова. Вместо того бормочет что-то ассистенту на ухо.
– Нет бюджета для гайдзинского проекта, – сообщает ассистент. – Нет бюджетного кода, нет номера утверждения.
Даю залп из самой своей мощной пушки.
– Аракава-сан сказал, я могу получить все, что мне понадобится, в разумных пределах, конечно.
На то, чтобы втолковать это мистеру Сасаки, ассистенту требуется не одна минута и не две. Мистер Сасаки отвечает гортанным восклицанием и фразой: "Аракава-сан".
Вижу, мы слегка продвинулись. На соседний чертежный стол выкладываю наспех сделанные наброски нужных мне декораций: современный гостиничный номер с большими прямоугольными окнами с зеркальными стеклами, вид на улицу в круговерти неоновых огней, интерьер ночного клуба под названием "Оазис".
Мистер Сасаки скользит по ним презрительным взглядом и тупым карандашом выправляет полустертые линии на изображении ночного клуба, бормоча что-то себе под нос. Мне удается расслышать одно-единственное вразумительное слово: "Шоу-бизнес".
Ассистент поворачивается ко мне, в глазах его – неизбывная печаль от необходимости произносить слова столь устрашающие: