– Хотите гусиный подушка?
Качаю головой. Хочу пустой потолок, хочу белые завесы, хочу, чтобы Рита Хейворт оберегала мои сны, танцуя танго в черных перчатках. Еще одна великанша. Или нет? Уж экран-то она весь заполняла. Вдруг вижу ее отчетливо, как наяву, даже с закрытыми глазами, между нами – только завеса, и даже этого нет, потому что ее лицо уже на… нет, в завесе, а вовсе не за нею. Я бы сказала, что в мыслях у меня полная ясность, в жизни такой ясности не было, вот только сказать так – значит не сказать ничего. И, однако, дело не в мыслях, это мои глаза, даже если быть того не может, потому что они закрыты. И все-таки я вижу. Нет, не заурядные, повседневные вещи. Если не считать Риты Хейворт, как будто она была когда-то повседневной и заурядной. Я вижу воздух и свет – я знаю, что все это видят, но я вижу, как они перетекают друг в друга, точно складки переливчатой ткани, как если бы и воздух, и свет были прозрачными, но твердыми, как заливное, только не трясущееся. Новый мир застыл в неподвижности, я – заключена внутри шара. О ярчайшее из светил! Я – внутри воздуха, света и тепла. Кожа у меня тоже превратилась в желе, абсолютно прозрачное. Казалось бы, сущий кошмар, вот мой завтрак перистальтически продвигается по кишкам, и в то же время ничего ужасного в том нет, ведь я вижу, что все это – часть перламутровой, гармоничной сферы и того, что за нею…
– Ха, Луиза… – Надо мной возвышается доктор Хо. – Вы храпеть так же громко, как вон мистер Кагути.
– Я в жизни своей не храпела, – заверяю я.
Он наклоняется, убирает локон с моего влажного лба.
– И что у нас тут такое, – шепчет он, – то да се?
– Что?
Пытаюсь приподнять голову, но вся тяжесть мира тянет ее вниз.
– Думаю, мы… – У него отвисает челюсть. – Думаю, мы… – И – поток слов, из которого я вычленяю одно-единственное, похожее на "тянуть".
Отрываю голову от стола.
– Чего это вы собрались тянуть?
Его прохладные пальцы поглаживают мой лоб.
– Нет, Луиза, не тянуть. – Он вытирает руки о белое полотенце с узором из мишек-панда по краю. Пальцы его оставляют кроваво-красные следы. Он сближает ладони вместе. – Как устрица, – начинает он, затем медленно разводит ладони, вроде как двустворчатый моллюск раскрывается.
– Жемчужина, Луиза, у вас жемчужина.
Он подносит зеркальце в розовой пластмассовой оп-разе прямо к моему лицу. И верно: чуть выше бровей, в точности посередке – в плоть вросла жемчужина, безупречной формы, сияющая, сбрызнутая кровью, размером с молочный зуб.
10 Малютки
Мое первое занятие в "Чистых сердцах" – а никого нет. На мой взгляд, вопиющее нарушение всех японских обычаев, однако пожалуйста: вот классная комната, затерявшаяся в лабиринте коридоров позади зала "Кокон", вот ряды пустых парт и безупречно чистые доски. Еще раз сверяюсь с компьютерной распечаткой из главного офиса: да, место правильное, и время тоже. Жду еще немного. Не то чтобы меня так уж заботило, объявятся ученицы или нет. Пока мне платят, все в ажуре, верно? Вчера вечером, когда я перебиралась в свое бунгало в дальнем конце школьного комплекса, зашла Гермико с еще одним коричневым конвертом, набитом банкнотами по 10 000 иен. А ведь я пока и первого мешка мистера Аракава не распотрошила.
В восемь двадцать спускаюсь в фойе "Кокона". Там пусто – если не считать полдюжины девчушек в зеленых клетчатых юбочках и беретах, что, ползая на коленях, надраивают розовый мраморный пол. У каждой на одной руке намотана клейкая лента – липкой стороной наверх. Они передвигаются по блестящему полу единым строем туда и сюда, подбирая мельчайшие частички пыли, пушинки и ниточки. Строй расступается, пропуская меня вперед. Я киваю – однако ни одна не поднимает глаз.
Тяну на себя одну из тяжелых дверных створок зала "Кокон", вхожу. Этот на порядок меньше "Благоуханного сада", но куда роскошнее: синие зеркала в рамах в стиле рококо, витые колонны синего мрамора, обивка и шторы из серебряного плюша, в ложах синие обои с серебряной ворсопечатью, с потолка свисают синие хрустальные люстры и тут же – целая галактика мерцающих синих китайских фонариков. Дверь с глухим стуком захлопывается за моей спиной.
В центре сцены возвышается гигантская банка из-под печенья. По мере того как глаза мои привыкают к свету, вижу, что никакая это не банка, а женщина – ну, в некотором роде, сущая великанша, наигромаднейшая тетушка Джемайма*, такая все мировые рекорды побьет. Девочка-японка с вычерненным лицом, растолстевшая благодаря множеству подложенных под одежду подушечек, с платком на голове, балансирует на полосатом хлопчатобумажном платье двадцати футов в вышину. Она поет "Счастье – это то, что зовется Джо" в переложении на японский; при этом и платье, и певица медленно вращаются. Когда вступает хор, тетушка Джемайма приподнимает свои пышные юбки, и дюжины две танцоров – все загримированные под негров, все одетые как рабы на плантации, каждый с кипой хлопка через плечо – выбегают у нее из-под подола и выдают негритянское шоу а-ля Агнес де Милль**. Кипа хлопка цепляется за тесьму на юбке, и тетушка Джемайма едва не опрокидывается на пол.
Средних лет женщина в прикиде ниндзя проносится по проходу, пронзительно выкрикивая проклятия. Фонограмма с оркестровым сопровождением обрывается, плантационные рабы застывают на месте, одна лишь тетушка Джемайма продолжает вращаться. Женщина-ниндзя задает всем пятиминутную головомойку, после чего рабы-негры подавленно бредут прочь со сцены. Женщина-ниндзя взвизгивает в последний раз, и незримые механизмы управления выдергивают тетушку Джемайму из гигантского платья и утягивают вверх к колосникам.
* "Тетушка Джемайма" – популярная песня XIX в., исполняемая эстрадной группой "Бейкер энд Фаррелл". Образ тетушки Джемаймы – традиционной нянюшки-негритянки южноамериканских штатов, в переднике и красном шейном платке, с широкой, добродушной улыбкой – и по сей день используется на упаковках продуктов марки "Aunt Jemima" (блинная мука, сироп и т.д.).
** Де Милль Агнес (1909-1993) – американская балерина и хореограф, внесшая немалый вклад в развитие бродвейской сцены. В состав исполнителей ее первого серьезного балета "Черный ритуал" ("Black Rituab, 1940) входили исключительно американские негры.
– Вы кто есть? – Женщина-ниндзя обрушивается на меня.
– Я… – Иду по центральному проходу, и моя иностранная физиономия просто-таки лучится дружелюбием.
– Я знаю, кто вы есть. – Женщина-ниндзя размашисто шагает в мою сторону – не столько мне навстречу, сколько чтобы преградить мне путь. – Я – мадам Ватанабе, руководитель труппы "Земля".
– Труппы "Земля"?
– Как известно всем, в школе "Чистых сердец" четыре труппы: "Воздух", "Вода", "Огонь" и "Земля".
Я кланяюсь в знак признания этого факта.
– "Земля" лучшее всех, – сообщает мадам Ватанабе. – Другие руководители завидуют, потому мы здесь, в маленьком театр. Однажды мы получать зал "Благоуханный сад". Наше право.
Банзай, беби.
– Мне очень нравится ваш костюм.
Мадам Ватанабе опускает взгляд на асимметричную черную пижаму.
– Рей Кавакубо*.
– Извините, я не понимаю по-японски.
– Все знают Рей Кавакубо. Ах, Рей Кавакубо!
– Что вы делать мой зал? – Она отбрасывает шелковые рукава пижамы, открывая взгляду лапки богомола в кольцах черного электрического шнура. – Мои браслеты нравиться?
* Рей Кавакубо (р. 1942) – японский модельер, основательница марки "Сотше des Galons* (в 1973 г. в Токио основана компания с тем же названием). "Сотте des Garcons" специализируется на так называемой антимоде, строгих и подчас деконструктивных моделях преимущественно черного, темно-серого и белого цветов, в которых иногда отсутствуют рукава или другие компоненты. Любопытный штрих: с 1992 г. под маркой "Comme des Garcons" начала выпускать свои модели молодой японский дизайнер, протеже Рей Кавакубо, Джуния Ватанабе.
Я киваю.
– Очень дорогие. Йодзи Ямамото*.
Держу пари, затычка для задницы у нее – от Иссеи Мияке**.
– Я ищу своих студенток. У нас занятие по английскому языку.
Она поправляет здоровенный пук черных волос на затылке. Если это не парик, надо бы ей всерьез задуматься о смене парикмахера.
– Глупый идея. Время терять, только время терять. Девочки говорить английски о’кей. Всегда говорить английски, я здесь всегда научить английски. Вы знать фонетика Сейденстекера?
– Боюсь, что нет.
– Лучший способ учить английски. Кому дело, знать ли девочки, что значится их песни. Память, дисциплина – вот важно, трудись-трудись.
– Мистер Аракава нанял меня с целью подготовить студенток к постановке целиком и полностью на английском языке.
Женщина-ниндзя одновременно шипит и кланяется, кланяется и шипит, точно сдувающийся воздушный шар.
– Аракава-сан, Аракава-сан. Ваши ученицы, – она взмахивает рукавом пижамы в сторону обитых синим дверей, – в фойе.
– Те, что прибираются?
– Я их находить, – говорит мадам Ватанабе, – сидеть пустая комната, ленивый-ленивый. Вы опоздать, много опоздать. Я говорить ленивый девочка, трудись-трудись, пока учитель не прийти.
* Йодзи Ямамото (р. 1943) – знаменитый японский дизайнер одежды, основатель марки "Y". В своих коллекциях, как мужских, так и женских, Ямамото придерживается своих традиций: костюмы и рубашки с асимметричными рукавами кимоно, воротник отсутствует, все модели – больших размеров, доминирующий цвет – черный.
** Иссеи Мияке (р. 1938) – один из ведущих японских дизайнеров наряду с Ямамото и Кавакубо, разрабатывает модели, соответствующие современному мобильному стилю жизни, а также ориентированные на интеллектуалов и людей искусства.
– Я не опоздала.
Мадам Ватанабе дергает за черный шнур, обвившийся вокруг ее левой руки.
– Без пяти восемь! Я приходить в класс без пяти восемь, никакой учитель нету. Ленивый девочка спать на стульях.
– Занятие начинается только в восемь.
– Хороший учитель приходить раньше девочков. Подавать пример.
Всегда придерживалась правила, что со стервами лучше не спорить.
– Что за мюзикл вы репетируете?
– "Хижина в небах".
– "Хижина в небе"*?
– Как я сказать.
– Этот мюзикл популярен в Японии?
– Будет, когда труппа "Земля" кончить.
– Пойду-ка сгоню своих студентов.
– Загонить? – Мадам Ватанабе, орудуя громадным пучком волос, мало-помалу оттесняет меня к дверям.
Я изображаю ковбоя с лассо.
– Загонять. Собирать в стадо.
– Я знаю, – говорит мадам Ватанабе. – Загонить. Как корова.
– Или дичь.
Это ее озадачивает. Я толкаю от себя обитую дверь. Девочки в зеленых клетчатых юбках ползают на четвереньках, собирают грязь. Мадам Ватанабе пронзительно орет на них по-японски, каждая визгливая фраза заканчивается стаккатным "трудись-трудись".
* Музыкальная комедия "Хижина в небе" ("Cabin In The Sky", 1942) с участием Э. Уотерс, Л. Армстронга и Д. Эллингтона снята Винсенте Миннелли, американским режиссером, классиком голливудского мюзикла 40-х и 50-х годов.
***
Устроились за партами, строго "по линеечке", все – на первом ряду. Похоже, даже по росту разобрались, от трепещущей малышки у окна до высокой, мужеподобной девицы у двери. Сидят, выпрямившись, скрестив лодыжки, положив ладони на блестящие поверхности парт, черные глаза неотрывно устремлены на меня.
– Нет, так дело не пойдет.
Видимо, понимают они только слово "дело". Лезут под парты, расстегивают пряжки на одинаковых сумках черной кожи, достают разноцветные тетрадки и продолговатые металлические коробочки с узорами и надписями на крышках. Тетрадки кладут вертикально, в центре парты, металлические коробочки – параллельно тетради, слева. Все как одна открывают продолговатые коробочки, достают ручки, карандаши, безупречно чистые пузырьки с корректирующей жидкостью.
Иисус, мать их за ногу, прослезился бы.
– Девочки, пойдемте со мной. – Сидят, не шелохнутся. Пробую снова. – Ну-ка, все встали.
В панической спешке сметают с парт ручки, карандаши, корректор, тетрадки и металлические коробочки, суют обратно в сумки, каковые сумки, разумеется, сперва необходимо расстегнуть, затем застегнуть снова – чтобы все было правильно, как надо. Вытянулись по стойке "смирно" рядом с партами. Пацанка проверяет, под нужным ли углом ее беретик. Малышка в противоположном конце ряда украдкой грызет ноготь, пока не замечает, что я смотрю в ее сторону.
– Отряд, за-а мной, – объявляю я и направляюсь к двери.
В коридоре останавливаюсь, оглядываюсь. Девочки остались стоять за партами. У пацанки в глазах поблескивают слезы.
– Занятие уже все?
Машу им рукой, давая понять, чтобы догоняли, веду их по лабиринту коридоров в небольшой курительный салон позади зала "Кокон". Вдоль стен, оклеенных серебристыми обоями, протянулись длинные скамейки, на скамейках – большие синие бархатные подушки. Беру подушку.
– Ну-ка, хватайте.
Минутное замешательство. Все стоят, глядят не на подушки, а на меня.
– Какую нам брать? – шепчет наконец боязливая малышка.
– Да любую, черт побери! – Я вовсе не хотела на них орать, но, вместо того чтобы обидеться, и эта, и прочие словно оживают и накидываются на подушки. Вот по приказу они действовать умеют.
Веду их обратно в класс, бросаю свою подушку на паркетный пол, принимаюсь отодвигать с дороги парты. Пацанка бросается помогать, швыряет одну из парт через всю комнату, отбивает от стены кусок штукатурки. Остальные так и стоят на месте, судорожно вцепившись в подушки.
Сажусь на свою. Девочки раскладывают подушки аккуратным рядком прямо передо мною. Прежде чем сесть, неслышно разбирают сумки. Деловито их расстегивают, когда я поднимаю руки, веля прекратить.
– Никаких книг. Никаких карандашей, никаких ручек, никаких мазилок, никаких пеналов. Садитесь в круг.
Уж можете себе вообразить, времени на это уходит немало: круг должен получиться безупречно ровный. Пацанка обходит класс дозором, проверяя, образуют ли подушки идеальную кривую.
Тыкаю себя в грудь и очень медленно произношу:
– Меня зовут Луиза.
Девочки дотрагиваются до своих носов и хором повторяют:
– Меня зовут Луиза.
Видимо, доходит до них медленно.
Снова тыкаю себя в грудь.
– Луиза – это я. А теперь назовите мне свое имя и возраст. – Указываю на неугомонную малышку.
– Мичико, – говорит она. – Шестнадцать. Двигаемся по кругу дальше.
– Норико, семнадцать.
– Фумико, – сообщает девочка, что легко сошла бы за сестру-близнеца Норико, если бы не крупная родинка на подбородке. – Семнадцать.
– Акико. Мне девятнадцать. – Девочка указывает на себя, и я только сейчас замечаю, что на ней белые хлопчатобумажные перчатки. – Я вот уже много, много лет учу английский, и все равно до сих пор делаю в высшей степени прискорбные ошибки. Даже когда я…
– Очень хорошо, Акико. Будешь старостой группы. – Может, наконец замолчит. Она кланяется едва ли не до полу, показывая, сколь недостойна этой великой чести.
Последней открывает рот Пацанка и чистым контральто возвещает:
– Меня зовут Кеико.
А где же, скажите на милость, Харпо, Чико и Зеппо*?
– Как так вышло, что у вас у всех похожие имена?
– Похожие? – переспрашивает малышка (Мичико?) и принимается терзать другой ноготь.
– Одинаковые, – поясняю я.
– "Ко" на конце имени означает "маленькая", – сообщает Кеико.
– Только для женщин, – уточняет Мичико. Уже жалею, что спросила.
– Так вот, сегодня мы просто познакомимся друг с другом.
Кеико хмурится, понижает голос еще больше.
– Мы друг с другом уже знакомы. Все из труппы "Огонь".
* Зеппо, Харпо и Чико – трое из братьев Маркс, семьи актеров комедийного жанра, особенно популярной в 1930-е гг.
Спасибо тебе, Пацанка.
– Но я-то вас не знаю. Так отчего бы вам всем для начала не рассказать мне про себя?
– Что угодно? – спрашивает девочка с родинкой (Фу-мико?). Никак в шоу-бизнес собралась, когда вырастет?
– Конечно. – От такой либеральности ученицы просто в ужасе. – Ну ладно, тогда скажите мне три вещи: из какого вы города, как давно учитесь в "Чистых сердцах" и почему вы здесь.
Руки нетерпеливо подрагивают, ерзают – девчушкам до смерти хочется это все записать.
– Мичико, не начать ли нам с тебя? Мичико неловко поднимается на ноги.
– Нет, Мичико, садись. Мичико остается стоять.
– Сидеть не есть хорошо. Для английский надо стоять, если сидеть, дыхание совсем плохо.
– Осанка, диафрагма, зубри-зубри, – восклицают остальные.
– Мичико, сядь. Расслабься, это всего лишь английский. Очень многие люди как-то умудряются говорить на нем сидя. – Господи милосердный, долгий же семестр меня ждет.
В магазине английской книги практически ни души, если не считать оравы девиц, что заведуют кассой, сметают пыль с полок и просто путаются под ногами, пока я пытаюсь выяснить, нет ли чего новенького в разделе "мистика". Охрененно мало, скажу я вам. Надо бы кому-то шепнуть Патриции Хайсмит, чтоб писала побыстрее. Рут Ренделл* тоже сойдет под настроение, смеха ради, но в целом, несмотря на всю их репутацию, британцам детективы и мистика не то чтобы удаются – они всякий раз так удивляются злу, просто-таки до глубины души. Для американцев это – вторая натура. Забредаю в секцию серьезной литературы, и меня тут же зевота разбирает. Уж эти мне обложки с изящными репродукциями третьеразрядных полотен, уж эти мне рассерженные дамы-писательницы из Манхэттена, которые только-только осознали, что мужчины – это лживые мешки с дерьмом. Впрочем, всласть похихикала над сборником флегминистичных авторесс под названием "Оттянутый конец". Самое оно, точно. Здрассте, а вот и Бонни. Пихает меня под локоть.
* Ренделл Рут (р. 1930) – английская писательница, автор психологических детективов.
– Это единственная? – спрашивает она и вырывает книгу у меня из рук. – В "Джапан тайме" о ней была большая статья, перепечатка из "Нью-Йорк тайме бук ревью". По-видимому, что-то изумительное. А обложка с Фридой Кало* – просто чудо, вы не находите? – И тут Бонни замечает, что у меня на лбу. Вымученная улыбка меркнет, превращается в гримасу. – Луиза, что это, ради всего святого?..
В "Чистых сердцах" все восприняли жемчужину как нечто само собою разумеющееся. Никто не был настолько бестактен, чтобы упомянуть о ней вслух. Девочки помладше то и дело украдкой поглядывают в ее сторону, но даже в трамвае, идущем вниз с горы Курама, прочие пассажиры как-то умудрялись на меня не пялиться, а оравы толкущихся школьников так вообще держались подальше.
Смотрю прямо в глаза Бонни, давая ей возможность полюбоваться "видом спереди".
– Вы разве не слыхали про камиканитами, Бонни? Бонни так и ест глазами эту мою хреновину: зациклилась, одно слово.
– Что?
* Фрида Кало (1907-1954) – мексиканская художница-живописец; ее полотна, по большей части – автопортреты, ярки, неординарны, исполнены эмоционального накала.
– Камиканитами, древнее японское искусство пирсинга. Буквальный перевод – "игла, пронзающая пронзительно кричащую кожу", хотя мне объясняли, что японского тропа* он в полной мере не передает, каковой подразумевает также насильственное вхождение в не достигшую половой зрелости девственницу в белых носочках до щиколоток.