- И чего? Навалять им люлей? - Валера пошевелил кочергой дрова, - Нет… У них там охрана. И лапа в мусарне… Я предлагаю не наезжать на них. Это только будет им на руку. Короче, на провокации вестись не сметь: никаких драк и потасовок… Надо тайно выследить их и уничтожить по одиночке.
- Ты это всерьез? - спросил Костя.
- Абсолютно. У них стая пока небольшая - надо разрубить самый костяк. И она распадется по кускам, а по кускам воевать приятней, по кускам дело гораздо быстрее двигается… И сделать это, ребята, придется нам самим. Подписывать кого-то для такой затеи - западло будет.
- А ты не гонишь, Валер? Это что же выходит - не восстание? Оно и есть. Беспредел, махновщина.
- Восстание? Восстать могут рабы против хозяев. А мы - просто возвращаем своё. Пришла к тебе во двор собака. Ты бросил ей кость, а потом прогнал пинками. Мы в этой жизни никому ничем не обязаны, и никто ничем не обязан здесь нам. И поэтому мы должны быть готовы умереть каждый день… а они пусть каждый свой день превращают в похоронную процессию.
- Ну, знаешь… все мы так или иначе об этом думаем… только не всякий может осознать и сформулировать, - разлил водку Митя, - например… только очень немногие - в том числе, вы, ребята - знают, что меня по-настоящему зовут Харитоном, а Митя - это моё прозвище, потому что я вырос на рынке в Митино.
- На радиорынке? - уточнил Валера.
- Да… недалеко там… но неважно! Главное - что это нечто такое, что отличает нас с вами от этих прочих. Это - наша с вами тайна, которую каждый знает, но никто не спешит открывать. Это - что-то невысказанное, но ощущаемое в каждом жесте. Криптическое единение. Знак Рока. Жезл Неизбежности.
Они выпили.
- А завтра, кажись, похолоднее обещали, - Валера зажег кишечные газы в полах шинели, - минус 20, типа того.
- Я одного не просекаю, почему они не перемерли все?! - воскликнул Костя, кидая рюмку в костер…
- Э, ну ты потише, - Митя выкатил её из огня при помощи прутика.
- Но ведь они же больные! Они должны умереть! Или страдать, по крайней мере! А до сих пор страдаем почему-то мы! Нас вытеснили из клуба, и там теперь игровой зал, дискач, а по совместительству - бордель и нарко-шалман… Нас перестали уважать в районе. Среди нас распространяется зараза!
- Ну да… им, вон всем полагается пособие по болезни. И бабло на лечение. На это пособие и без работы прожить можно… А еще этот бизнес. Вот и жируют, падлы. А мы? А мы сосем. И долго еще будем сосать, пока не отучимся обманывать себя.
- Если это еще получится… - кивнул Валера, раздувая огонь.
- По крайней мере, мы с вами обманывать себя отучились! - поднял стопку Митя.
Выпили снова.
- Вот! - засучил рукав Валера, показывая рубец от ожога, - пусть это будет нашим тайным знаком, по которому мы будем узнавать друзей.
- Держи! - Костя обнажил шрам.
- Э, ребят… а у меня того… зажило вроде как… - Митя разглядывал кисть.
- Да ты че, зажило? Ты сколько секунд держал? - разлил водку Валера.
- Я уж не помню… А, че, какая разница? Дай зажигалку! Рекорд Костяна до сих пор так никто и не побил, так что давайте-ка я попробую… Есть часы с секундометром?
- Есть с секундной стрелкой…
- И хорошо. Будем округлять в меньшую сторону. Готов.
7.
…- Блядь, Костян… ты - молоток, конечно, что вытерпел 9. Горжусь, что сижу с тобой рядом… давайте за него: за Костю!
Выпили.
- Ребят… Я, если честно, это самое… - Костя закурил.
- Что? - Митя поднял глаза.
- Ну, в смысле, давайте зажигалку… а ты, Митяй, время засекай.
- Вот, давно бы так! - улыбнулся Валера, вытягивая bic.
9.
Костя упал набок и задышал громко, как раненный зверь.
За крышами обгоревших усадеб медленно занимался восход.
Закрыв глаза, Костя принюхивался.
Палёное мясо, вот что так пахнет.
Внезапно он встал и, утопая по колено в снегу, двинулся в поле.
- Эй, Костян! Ты в порядке? - окликнул его Валера, но Костя не повернулся.
Он довольно бодро удалялся от товарищей.
Эту странную бодрость приписал он воздействию пламени. Словно вместе с глубоким как прорва дыханием, выжгло оно прочь алкогольный дурман; спать не хотелось, голова ощущалась воздушным шариком… куда он полетит, болезный? Ветер будет рвать его, поднимая всё выше. Острые сучья будут тщетно пытаться проколоть его своими гнилыми когтями.
Его поднимет в облака, и юность скажет нам: пока!
И мы замрём на полпути, решая: спать - или идти?
Что это я гоню? - подумал Костя, выбираясь из сугроба на протоптанную кем-то тропинку: снег здесь был совсем неглубок. Но кто протоптал её? Следов не разобрать: только вмятины. До шоссе далеко. Человек ли это? Или он ступает сейчас по звериной тропе? Но что за зверь может обитать здесь? Кто из благородных животных рискнет приблизиться к железобетонному термитнику, кишащему двуногими тварями, которые рыгают, испражняются, газуют изо всей дрыщи своими бензозловонными двигателями, визжат, снуют, торчат, сношаются, и жрут, жрут, жрут - а потом газуют, газуют, газуют - педаль в пол - и да, да, трахай меня так! так! так! так!..
- Ух… - Костя опустился на корточки, поглаживая голову, - вот это вскрыло…
Он вдруг заметил, что находится на краю небольшого овражка, за впалой ладонью которого открывается вид на озеро, местами еще не замерзшее, шевелящееся, подобно миллиону прозрачных влюбленных гномов. Голенькие гномы пищат от сладострастья и ползают друг по другу, обтираясь лобками. Некоторые причмокивают, обсасывая гениталии партнеров. Другие подмахивают, насаживаясь срамом на проворные балдохи. Есть и такие, что стонут в оргазме.
- Какое необычное озеро! - воскликнул тут Костя, - вода его словно живая! Если б не зима, я искупался бы в нем… а впрочем… что мне зима! - трясясь от какого-то неестественного восторга, он стал раздеваться, складывая одежду на извлеченный из кармана полиэтиленовый пакет.
Зачем, интересно, взял я пакет в карман? Как будто знал, что придётся раздеться, и одёжу положить будет некуда… Так, стало быть, знал? Знал про озеро, и про мир изобильный знал. Так значит, сознательно вышел на эту тропу.
- Сознательно? - вслух произнес Костя, ступая босыми ногами на снег, и с матерным криком проваливаясь в ледяную воду.
Как глубоко!
Ужас хватает сердце: утону, захлебнусь… и сразу вода в рот с размаху, и задыхаешься, теряя равновесие, как от удара под дых, и падаешь, падаешь, извиваясь, не находя опоры, и мускулы сводит от ужаса: неужели - всё? неужели - здесь? неужели - сейчас?…
Он ухватился за край полыньи, но сразу же соскользнул обратно в воду. Собственные руки показались ему бледными и беспомощными… пластилиновыми какими-то… они напоминали нелепых червячков, пытающихся сопротивляться неумолимому накатыванию бревен.
Как на лесоповале.
Катятся бревна. Гремят бревна. С судорожным криком, Костя уходит под воду, и в этот момент бревно, а точнее, стволик молодой сосны тыкается ему в грудь. Обдирает грудь. Он хватается за стволик как за соломинку. Да выдержит ли соломинка?…
…неужели - всё? неужели - здесь? неужели - сейчас?…
Ничего. Пока держит.
Да кто же это вытягивает его? Девушка в искрящейся шубе! Глянь-ка, откуда здесь она?… Но как же он выйдет перед девушкой голый? Стыд какой! Срам!
…Костя выползает на снег, хватая ртом воздух… неожиданно бесстыдно и остро возбуждается и почти сразу обильно кончает себе в руки, подставив ладони лодочкой.
Девушка смеётся:
- Ну ты даешь, пацан!
Её смех прозрачен, как вода в озере.
И так же холоден.
Её глаза как две капли ртути.
- Как тебя зовут? - Изумленно спрашивает Костя, подходя к ней, и, уже не стыдясь, протягивая семя.
Она нюхает его сперму, а затем втягивает губами с протяжным звуком срщ.
Сссрррщщщ!
- Зови меня 3оей, - Говорит девушка, улыбаясь Косте, как брату и облизываясь.
Костя стоит и разглядывает.
Высокая, ладная, с копною падающих на лицо темных волос - откуда ей взяться здесь? Сочный рот, что называют рабочим. Кожа не очень чиста, но это её не портит: напротив - придает некий болезненный шарм.
- Пошли ко мне, согреешься! - властно, словно ребенка поманила 3оя.
Не ведая прежде за собой такой покорности, Костя двинул за ней, и вскоре обнаружил себя прошедшим через щель в заборе на территорию то ли больницы, то ли санатория. Перед ними возник небольшой флигель, выглядевшей пристройкой к старинному зданию; часть фасада покрывали строительные леса и зеленая сетка. Костя осознал вдруг, что до сих пор абсолютно гол, а одежда осталась у проруби… Но отчего не ощущается холод?!
- У тебя мобильник с собой? - прервала его мысли 3оя, отворяя дверь.
- С собой…
- Выключи. Тут нельзя с мобильником.
- А что это за здание?
- Морг.
- Морг? А здесь что, больница?
- Это специальный морг.
- Это как?
- Так. Тут хранят специальные трупы. Это мертвецы, которые при жизни кое-кому очень мешали, но известие о смерти которых огорчило бы многих… Это тайные мертвецы. Тайный Совет Мертвецов.
- А ты?..
- А я санитарка. Принимаю трупы. Ложись сюда.
- Куда? Я что, труп?
- Конечно. Ты ведь утонул в проруби.
- Ты же меня вытащила…
- Я тебя вытащила уже мертвого. Вернее, ты умер здесь, не приходя в сознание, но судорожно вцепившись в оглоблю, которой я хотела оглушить тебя. Короче, трюк не удался… но ты всё равно сдох, что лишний раз доказывает, что всё на свете предопределено.
Костя медленно выдохнул и лег на холодный металлический стол с раковиной для смыва. Мыслей не было. Лежать поначалу было крайне неприятно, но постепенно странное тепло разлилось по телу, и оно ощутилось вдруг мягким, словно сгусток эпоксидного клея. Костя поискал глазами 3ою, но она ушла, оставив шубу на вешалке.
Вдоль стены стояло три каталки с трупами (вернее, две с трупами, а одна пустая).
Итак, я умер, подумалось Косте. Как всё, оказывается, просто. Скоро придёт врач и вскроет меня. Что он там обнаружит - внутри?
Недоваренную любовь с проблесками зачатья? Остывшую ненависть к времени, что оставило столь мало перспектив?
Аккуратно вырежет он моё тренированное сердце, которому биться б и биться, да вот, поди ж ты… искупаться захотелось. Отчего бы тебе лучше не прыгнуть в огонь, которым ты жёг себе руки, признаваясь в любви?
Ты ведь любишь огонь. Потому что это память самых древних твоих предков. Воспоминание, преодолевшее века. Века. Задумайся. Век - это немало.
Цокая копытами, явился врач и разложил инструменты.
…Четыре поколения, горы трупов. И ураганы оргазмов, для зачатия новых, всё новых и новых, новых и новых, новых и новых… погляди на планету из космоса. Увидь эту сыпь. Живую склизкую сыпь на теле планеты. И эта сыпь шевелится. Эта сыпь - человечество.
То здесь, то там двое скорчились, терзаемые судорогой, и в стиснутом влагалище её трепещет пескариком плюющийся спермою уд. И дети, дети повсюду. Дети - наше будущее. Посмотрите в глаза вашему будущему. Пронимает?
Будущее - это Смерть. Загляните в глаза патологоанатому, деловито перебирающему ваши внутренности.
- Вот теперь смотри, новобранец… - врач разложил внутренности на подносе и стал по очереди предъявлять их выпотрошенной оболочке Константина, - Вот Киев - стручок и книгочет. Вот Москва, удалая блядь. Вот Севастополь, мощный, как берданка. Вот Таллинн, сколько в нем букв? Вот - Петербург, сел на жопу у моря. Всё это - условные названия. Им соответствует пять канонов совершенства, которые ты должен постичь, прежде чем волен будешь выбирать место своего будущего поселения.
- Это что, в смысле, рай или ад? - спросил кожей Костя.
- Не только. Еще миллиарды миров. Столь же обширных и сложных. И миллиарды противостояний, равновесий и уз. Имеешь ли ты понятие хотя бы о двух из них, которые упомянул только что?
- Да не особо…
- Вот то-то же… ладно. Приступим к обучению немедленно. Прежде всего, я должен заменить тебе внутренности. Вот Киев, иначе называемый "куницей", мы удлиним его медной проволокой. Ему соответствует струя телеграфа, на бреющем полете уходящая в лоно. И не Москва здесь виновата. Потому что Москвы скоро не будет. Она смирна, и поэтому не капризна. Она вон у нас какая. Не то, что Севастополь. Запоминаешь?
- А зачем мне запоминать это?
- Потому что заговоры внутренностей служат оружием в руках ищущего. Это заговоры Тайного Совета Мертвецов.
- А можно какие-нибудь заговоры без участия названий городов? - спросил Костя остатками глаз, - уж больно я в географии путаюсь…
- Хорошо, вот тебе заговор ментовской ноги. Это не то, что ты думаешь, когда говоришь о ментах. Это не то, что ты дуешь в туалете, выпуская дым в вентилятор. Это не присказка и не уловка. Не загадка, не замутка, не просказейка. Её рассказывали, когда было ясно, и люди были молодыми. На поляну выходили девицы. Пряча прыщи и гнилые зубы, выходили девицы на поляну. И юноши выходили им навстречу. Выпячивая лобки и клацая клыками, выходили им навстречу юноши. И каждый юноша думал: всех переебу. И сердце его колотилось, и руки потели от вожделения. Но не таковы были девицы. Они не хотели, чтобы юноши имели их по очереди, создавая суматоху и путаницу. Они хотели, чтобы ёб их кто-то один, потому что так надежнее. Потому что тогда легко будет разобраться, кому не хватает девушки, а кому парня, и все бы разошлись по парам, или одолжили бы кого-то друг у друга, если захочется. А когда все ебутся со всеми - это энтропия, безволие, хаос и вялый конец мечты. И многим девицам удалось приучить к себе парня. И часто рождались дети. Но карапузы создают много шума, так что мы покажем им ментовскую ногу, чтобы они созерцали её, как откровение. Голую ногу женщины-мента. Молодой девицы-ментовчихи. Жилистую такую, белую, с неряшливо сбритыми волосками и натоптышами на гибкой запревшей ступне. Вот таков он, заговор ментовской ступни. Ну, запомнил, что ли?
- Ну… только в общих чертах… - потупился Костя, - может, я записывать за вами буду? А то не запомню.
- Запомнишь. Еще как запомнишь. Смерть научит так, как жизнь не учила. Этот заговор ментовской ноги используется для того, чтобы противник замер в оцепенении и смотрел в одну точку. Это работает как наведенный транс. Супостат залипает. Как ты сейчас залип.
- Но я не залип! - вздрогнул простатой Костя, - С чего бы это?
- Хорошо. Я же не настаиваю. Ладно, я тебя зашил, ты теперь можешь предстать перед Мамочкой.
- А кто эта Мамочка? - Костя встал и прошелся по линолеуму. Тело не ощущалось. Зато обзор увеличился чуть ли не вдвое. Это поначалу дезориентировало.
- Мамочка - это сладкая девка, которая возвращает ощущение тела, - пояснил врач, выбрасывая перчатки и приступая к мытью рук, - тело важно: потому что в нем содержится твой код. Код доступа к миру. Этот код у каждого свой. Некоторые еще называют его душой, и приписывают ему мифические свойства. Но это просто код. Он похож на штрих-код, который проставлен на магазинной этикетке, только гораздо сложнее. Впрочем, не всегда - бывает и проще. Твоего имени больше не существует. Запомни свой инвентарный номер - 6659671. Я проставил его черным маркером на твоей правой лодыжке. Кости больше нет. Ты должен получить тело заново. А когда получишь, сам его заново назовешь.
- А номер тогда зачем?
- На тот случай, если опять потеряешь. А сейчас ты должен приласкать Мамочку, чтобы снова ощутить свое тело.
- Она что, уродливая какая-нибудь? - Спросил поясницей 6659671, двигаясь за врачом по восходящему коридору.
- Почему уродливая? Очень даже симпатичная. Да ты ж её видел - она тебя сюда и привела…
- Так это - 3оя?
- Это уж твое дело, как её называть. Можешь называть 3оей. Можешь Пупсиком. Можешь Кисой. Можешь Лапулей. Можешь Птичкой. Я называю - Мамочкой. Ты - называй, как хочешь, - он открыл дверь и протолкнул 6659671 в ярко освещенную залу с высокими потолками и стенами, обтянутыми красным шелком.
Девушка сидела на столе, кутаясь в медицинский халат и вытянув пальцы ног в сторону вошедших (туфли стояли на столе рядом). Насколько заметил 6659671, бельё под халатом отсутствовало. По периметру стола торчали микрофоны с красными светодиодами. Помимо микрофонов, девушки и туфлей, на столе находились 4 бутылки "боржоми" и тускло блестевший предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мясорубкой.
- Это - Красная Комната, - пояснил врач, - здесь ты должен встретиться с Мамочкой, чтобы обрести тело, а затем навсегда оставить её.
- Но почему оставить? - изумился 6659671, пытаясь вспомнить горячее окоченение эрекции.
- Можешь не оставлять. Но тогда останешься с ней здесь навсегда. Из Красной Комнаты теперь выход только для двоих. Сколько вошло - столько и вышло, и никак иначе. Ну, а я вас сейчас покидаю. Так что, выйти из комнаты сможет только один. Во всяком случае, пока сюда не заглянет кто-нибудь еще. Но, поверь мне, сие случается столь редко, что уже не кажется правдой.
- А ты не мог бы подождать, пока я… ну, это самое?.. - доверительно обратился к нему 6659671.
- Нет, извини… меня работа ждет.
- Работа?.. На, возьми вот свою работу! - 6659671 ухватил мясорубку и несколькими неистовыми ударами размозжил патологоанатому череп.
С неясным восторгом он ощутил стук своего сердца.
Что он совершил только что? Неужели…
- Иди ко мне… - девушка скинула халат и поманила промежностью.
- Теперь мы сможем выйти отсюда вдвоем! - улыбнулся ей 6659671, махнув рукой в сторону двери.
- Иди ко мне, я тебя хочу! - повторила 3оя, медленно извиваясь и поглаживая обеими руками бёдра и низ живота.
6659671 застыл: оторопь сковала его. Но вот взгляд остановился на маслянистой щели, зовущей из-под повлажневших пальцев. Вот ощутил он знакомую щекотку, с которой прокладывает себе путь кровь, гонимая неутомимым насосом. Вот воздух формалиновым сквозняком заполнил его грудь, как портвейн заполняет стакан. Вот рука - он сжал её, наслаждаясь послушными мускулами. Вот он приблизился и встал на колени.
Нос втягивает запах женщины. Запах ног, особенно пряный у пальцев. Стойкий аромат лобка и бриз сочащейся вульвы; загадочный дымок ануса и тихий лепет пупка. Дух подмышек - сочный, хмельной, завораживающий.
Он попробовал на вкус её слюни. И пятки. И пальцы на ногах - каждый в отдельности. И слизывал он нектар её щели, нежной, как мясо краба. И загонял он в неё свой напружиненный уд, рыча от страсти и ударяя правым резцом в белую ветку ключицы.
- Тише! Ты укусил меня, животное… - она отпихнула его в лицо ладонью.
- Сопротивляешься? Ты мне сопротивляешься? - 6659671 ухватил её за ноги, упёрся в самую матку, - Ах ты, маленькая дрянь…
- Ах… Да… Да… Да… - вздыхала она, подмахивая.
Вот они сплелись и заметались, распаляясь в неистовом танце.
Вот ритм этого танца ускорился, относя их всё ближе к Развязке.
Вот закричали они вдвоем в один голос, и вывернула тела их Изначальная Судорога.
И звёзды светили им прямо в глаза.