- Ну вот, короче, - продолжил он, - еще прикол. Сижу в палатке, а по пляжу ползет кекс, инопланетянин, с лотком. Причаливает это чудо ко мне, садится и показывает свое добро: "Позвольте вам представить наш товар". И давай доставать: тапок рваный на левую ногу - одна гривна, перо чайки - одна гривна, бутылка из-под колы с дыркой, использовалась как бульбулятор - одна гривна. Прогон! Я чуть не сдох, реально! Я ему квасу дал хлебнуть. А он пополз к следующей палатке. Нормально?
Пьяный и подобревший Пол смотрел на ребят выпадающим глазом и цедил свое пиво. Он ни хрена не понимал, но на всякий случай изрек себе под нос:
- Ф-а-а-ак, а я тоже был панк!
Трое друзей повернули к нему физиономии. До этого они воспринимали его как элемент интерьера, наряду с флагами "Go, Ireland", пейзажами с корабликами, светильниками-обманками, футбольными коллажами и спасательным кругом.
- Это он с нами беседует? - спросил первый.
- Вроде, но на вымершем каком-то языке.
- Эй, человек! - обратились они к Полу. - Ты сам откуда будешь?
Пол отлепил взгляд от пивной кружки и посмотрел на всех пустыми глазами.
- Прикол, - сказал тот, что с дредами. - Никогда еще американский шпион не был так близок к провалу!
- Я тоже был панк, - твердо заявил Пол. И добавил: - Пива мне!
- Сразу видно: интеллигент! - сказал лысый. - Манеры! Эй, тело, у тебя деньги есть?
- Деньги есть! - ответило тело.
Тогда немногословный, сидевший лицом к залу, подозвал девушку, высокую, вертлявую и удивительно загорелую:
- Принесите "Гиннесса" этому организму, пожалуйста. - И указал пальцем на Пола. Девушка заулыбалась, сверкнула белыми зубками и побежала к бару. Трое парней проводили взглядом ее худенькую попку, обтянутую коротенькой джинсовой юбчонкой. Потом вздохнули, почесались кто где и закурили.
- Ну, какие еще неоспоримые преимущества у твоей Лиски? - вновь подобрал нить разговора тот, которого называли кучерявым.
- Представь, под ногами песок, то есть мелкая галька, она щекочет пальцы ног. Над головой яркое солнце, ясное небо. Жуть. Дальше - чистейшее море, волны, бриз колышет тенты палаток. А-а-а! И в этих волнах и в этих палатках - прекрасные обнаженные дикарки. Как будто не было ничего: ни мировой истории, ни ядерного вооружения… С туалетом только проблема.
- Если я правильно понял, бабы там ходят голые, - сказал немногословный.
- Совершенно справедливо, - ответил первый.
- То есть на них нет совершенно никакой одежды. Извини, что переспрашиваю.
- Да ничего, я не в обиде.
- Просто иногда говорят: обнаженные, имея в виду эти хреновы купальники или какие-то пляжные тряпки. Ты понимаешь, о чем я? Кучу всякого текстильного дерьма, которое закрывает сладости…
- Поверь мне на слово, - сказал тот, что с дредами, - просто поверь на слово. Девчонки там раздеты так, что больше раздеться просто невозможно. До самого предела.
- Это романтично.
- Это охренеть как романтично! - И тот, что с дредами, закатил глаза и начал по новой:
- Никакой зелени, никакого тенька, люди просто томятся на солнце в собственном соку весь день, чтобы вечером достать траву и барабаны, курить и играть. Я там так в прошлом годе перегрелся, что неделю потом в Москве с температурой сорок лежал. Чуть на кладбище не угодил.
- Что ж, заманчиво, заманчиво, - процедил лысый.
- В начале пляжа крохотный, в три прилавка, рыночек, ну, мусорник, конечно, несколько самодельных кафешек. Обслуживающий персонал живет здесь же, в палатках. В кафешках сидят совершенно голые люди, во всяком случае девушки, конечно, топлес. Это же рай… аццкий отжиг, короче.
- Топлес - это с голыми сиськами? - уточнил немногословный.
- В точку.
- Такие кафе мне тоже почему-то нравятся.
- Я и не сомневался в твоем вкусе.
- Спасибо.
- Уверен, это именно то, что тебе надо.
- Без сомнения.
Пол вдруг вновь ненадолго оживился:
- Я тоже был панк! - И в его пьяном глазу возникла мутная слеза. - Я был панком в Дублине, знаешь! Атеперь работа, чтоб ее. Живу с голубыми, мать их.
- Это он педерастов имел в виду? - поинтересовался у товарищей немногословный.
- Их самых, - закивал тот, что с дредами.
- Ну что ты ноешь?! - сказал лысый. - Ты на себя посмотри, позор какой! Галстук напялил. Все остальное еще куда ни шло, но галстук… - Лысый обернулся к друзьям. В их глазах читалось сплошное одобрение.
- Я был гитарист, - снова заныл Пол, случайно наткнувшись взглядом на гитару у стены. - Мы там… о-о-о…
- Слушайте, - сказал тот, что с дредами, - этот зануда меня достал! Пошли отсюда, пока он не испоганил нам ауру к чертям свинячьим.
- Подожди, - сказал лысый, - дай-ка ему лучше инструмент.
Немногословный повернулся к стене, взял гитару, снял с нее чехол и сунул инструмент под мышку ирландцу.
- О, гитара! - бесчувственным голосом сказал Пол.
- Сыграй нам что-нибудь, друг, - сказал лысый, - тряхни стариной!
- Трахнуть?
- Играй!
Пол дотронулся до струн, и уголки его губ уплыли за уши. Он словно обнял после долгой разлуки любимого человека, настолько близкого, что не нужны слова.
- Он завис, - сказал тот, что с дредами.
- Он сосредотачивается.
И тут в общем шуме и гаме, пощипывая пальцами струны, Пол заиграл какую-то веселую песенку К удивлению присутствующих, длинные сухие пальцы Пола оказались необыкновенно проворными, точными и трезвыми, в то время как его голова свисала вареной свеклой. Песня была даже не на английском, а на каком-то тарабарском, по мнению троицы, языке, и по ритму напоминала считалочку.
Когда веселая, как детский утренник, песенка закончилась, приятели обнаружили, что повскакали с мест и чуть ли не носами прижались к гитаре.
- Слушай, пошли на улицу! - закричал в ухо Полу тот, что с дредами. - Тут не слышно ни хрена!
Они наскоро расплатились, взвалили на плечи баулы и крабами выкатились на улицу. На углу, у Главпочтамта, под б ликующими неоном рекламными вывесками играла группа. На ступеньках - несколько густо накрашенных девочек.
- "Она - как солнца свет, ей девятнадцать лет…" - завывал длинноволосый солист.
- Нет, это все-таки самый лучший возраст для девочки, - сказал тот, что с дредами.
- Не, - изрек немногословный. - Позволь тебе возразить. В восемнадцать девочки - самые аппетитные, они на вкус как шоколадные сырочки. Потом только хуже.
Странная компания прошла через подземный переход и оказалась в Камергерском переулке. Яркие фонарики подсветки МХАТа, втиснутые в брусчатку переулка, превращали тени прохожих в громадных скачущих насекомых. Напротив театра вычурно одетая вечерняя молодая публика толкалась, передавала по кругу бутылки с пивом, смеялась короткими смешками, а огоньки зажигалок, сопровождающие первые затяжки сигарет, на мгновения вырывали из тьмы их невинные и пьяные лица.
Музыканты разместилась на свободной лавочке, и Пол снова заиграл ирландские песенки. Потом, на радость честной компании, зазвучали песни "Битлз" и Боба Марли. Начали собираться слушатели. Одна сердобольная парочка иностранцев даже приготовила было для него десятирублевую купюру, но, передумав, убрала деньги.
…Нужно сказать, что Пол был во всех отношениях правильный человек. И он сделал в своей жизни только одну непоправимую ошибку: в двадцать лет окончательно и бесповоротно повзрослел. Повзрослел настолько, что не только устроился на хорошую работу, но и, неожиданно для себя, начал получать удовольствие от общения с родственниками. Полюбил свою машину и стал заботиться о ней, как о женщине, а еще - обставлять милую квартирку, подаренную родителями. Выходные мог убить на то, чтобы после тщательного мониторинга в Интернете съездить в строительный магазин ради струны для штор или нового смесителя. Целую неделю мог раздумывать над цветом мягких подушечек для кухонных стульев. Даже в Москве он часто вспоминал о своей квартире и тосковал. Но только до сего момента, когда в умытом виски и пивом мозгу вдруг всплыли дни его безумной молодости.
- До чего же охеренно родная душа! - кричал Полу тот, что с дредами. - Мы могли бы вместе играть!
- Он - русский, русский! - вопил лысый. - Только притворяется!
Немногословный сбегал еще за бухлом. Вернувшись, застал лысого в исступлении целующим Пола в щеки. Пол что-то мычал. Все одобрительно мычали в ответ и были в приподнятом настроении.
- Э! Ну пора, мужики, пора, - сказал немногословный, самый трезвый и ответственный. - У нас поезд!
- Я провожу вас, черт возьми, - сказал расчувствовавшийся Пол и повис на шее у того, что с дредами.
В метро они еще чего-то выпили, ватерлиния была преодолена, чаша переполнена - Пол превратился в нечто, напоминающее йогурт. На вокзале он уже не держался на ногах.
- Я поеду с вами! - тщательно артикулируя, сказал он, сорвал с шеи галстук и кинул на железнодорожное полотно. - Мы ведь едем на остров?
- На остров наслаждения, - поправил его лысый.
- А у него паспорт есть, интересно? - сказал немногословный. - Эй, у тебя паспорт есть?
В ответ Пол затянул какую-то ирландскую балладу и принялся приплясывать. Поезд тронулся. На вокзале стоял тот терпкий запах перемен, который будоражит кровь каждому путешественнику и заставляет мурашки бегать по телу, как паникующие войска.
Трое закинули в тамбур свои рюкзаки и гитару.
- Шпиона американского возьмете? - крикнул лысый тетке-проводнице.
- Затаскивай своего шпиона! - пожалела она. - Не выбрасывать же его!
Когда тело оказалось в вагоне, тетка без всяких стеснений и глупого жеманства заявила:
- Полторы тысячи за человеческий материал, или двести гривен. - Улыбнулась, плотоядно блеснув золотым зубом. - Давайте!
У иностранца означенная сумма нашлась. Тетка на радостях засветила лысому в грудь кулаком.
- Ну что, вы нам для него местечко дадите? - спросил самый разговорчивый, то есть тот, что с дредами.
- Та-а-а, какие места! - ответила тетка. - Побойтесь, блин, Бога, киньте его на третью полку, и чтоб потише!
Так они и поехали. Интеллигентно, как велят правила элементарного гостеприимства, друзья водрузили Пола на третью полку.
- Э, а что это третьи полки у вас рифленые, как стиральные доски? - запротестовал было лысый.
- А фирменный вагон! - сказала, не скрывая насмешки, златозубая проводница и побежала закрывать на ключ сортир.
- Зато продувается, - сказал немногословный, - не вспотеет!
Ночью какой-то приблудный чувак, вошедший в темноте Курска, со всей дури закинул на Пола огромный ящик. Пол хоть и пьяный был мертвецки, но от неожиданности неестественно взвизгнул. Чувак заржал, извинился и сказал:
- Ну, бляха-муха, ты и спрятался, шайтан!
И хотя у шпиона всю ночь с конспирацией дело было из рук вон плохо: он свински храпел, сопел, переворачивался, подвергая опасности бабушку с нижней полки, ни одна из дружественных таможен его не идентифицировала. Если бы в тот момент он был в состоянии мыслить и познавать, он, возможно, даже и обиделся бы. Ведь всякая тварь любит внимание, не только женщины и дети.
Весь следующий день ирландец спал. Но вот объявили Феодосию. Пол очухался, как баран на новые ворота взглянул на своих спутников, но ничего не сказал. На то, чтобы о чем-то спросить, да еще и ответ выслушать, сил у него не было.
Их встречала летняя ночь, паутинки разноцветных фонариков и сладкий морской воздух.
В то прекрасное время, когда утомленные южные торговцы, с огоньком древних дикарей в глазах и золотистой кожей, расходились с маленького приморского рынка, унося в свои лачуги душистые дыни и шершавые персики, нераспроданные днем, на перрон спрыгнули четверо. Точнее, спрыгнули трое, а за ними выпал четвертый. Пол мог лишь смутно догадываться, куда пожаловал. Рядом стояли и счастливо улыбались взмыленный лысый парень в футболке с надписью "Сосите все", еще один, с дредами и голым торсом, но при этом в армейских штанах и ботинках, и третий, не обладавший какими-то ярко выраженными приметами, но явно под мухой. Двое были страшно лохматы и все трое небриты. Пол оглядел своих спутников, машинально провел по щеке и застонал. До него внезапно и бесповоротно дошло, что он не в Москве. И не просто не в Москве, а очень-очень от нее далеко.
- Будь я проклят! Мы в Феодосии! - сказал лысый.
- Черт подери! Я дома! - сказал тот, что с дредами.
- Ага, - резюмировал немногословный и на радостях хлопнул Пола по плечу, и тот чуть не свалился на железнодорожное полотно.
Следующие минут пятнадцать троица с примкнувшим к ним Полом вела себя так, словно сбежала из дома для умалишенных. Пол понятия не имел о том, что происходит, кто рядом с ним, лишь безмолвно и бесчувственно наблюдал за своими спутниками. Сначала они ринулись что-то покупать, залезая со своими огромными рюкзаками во все разбитые на пляже палатки подряд, потом принялись шумно спорить, где остановиться на ночлег, облазили весь пляж, трижды покурили, купили пакет семечек и поняли, что до полного счастья им все-таки чего-то не хватает Ночь была тихая и безмолвная. Можно сказать, благодатная. Кроме цикад, никто не разделял одиночества неугомонной четверки, и лишь однажды, когда они проходили мимо пустовавших шезлонгов, из-за куста выбежал вполне одетый мальчик лет четырех и укусил лысого за ногу.
Лысый принялся орать благим матом:
- Надо высосать яд!!! Йоду мне!
Но его очень скоро утихомирили.
- А пошли в Коктебель, - сказал наконец тот, что с дредами. - Хватит уже бабушку лохматить. Идти с гулькин, сами знаете что, а здесь спать негде.
Колонна обрадовалась свежей идее и стала метаться в поисках живой души. Живая душа была наконец найдена на феодосийском вокзале. Это был мужик неопределенного возраста, но совершенно определенного рода занятий. Короче, бомж. Он стоял, прислонясь к изгороди, и блаженствовал.
- В какую сторону Коктебель? - спросил лысый.
Мужик посмотрел на него равнодушно, даже свысока, повернулся спиной к морю и вытянул вперед правую руку.
- Выходишь на пляж, - сказал он, - и по пляжу туда херачишь. К утру допрете, панки.
- Мы не панки.
- Все равно допрете.
- Спасибо, бомж.
- Я не бомж.
- А мы не панки.
Мужик был вознагражден недопитой бутылкой пива, а ребята пошли по пляжу в указанном направлении. Вопреки ожиданиям дорога оказалась архисложной. В первые полчаса они перелезли через восемь заборов охраняемых пляжей, при этом каждый раз им приходилось снимать рюкзаки и подкрепляться семечками. На девятом заборе кто-то спустил на них собак. Дальше уже пошли не вдоль берега, а наобум.
- Мы потеряли море, - сказал немногословный через час.
- Море невозможно потерять, - ответил ему лысый. - Море есть внутри каждого человека, понимаешь? Внутреннее море.
- Мы продолбали совершенно реальное гребаное Черное море, кучерявый!
- А, ты об этом! Смелое заявление.
- Да, мы продолбали море! Это мое смелое и охеренно реалистичное заявление.
Они помолчали. Немногословный шел, поеживаясь.
- Тебе не холодно? - спросил он лысого.
- Меня греет внутреннее тепло.
- И что, сильно греет?
- Нормально, - сказал лысый.
- Слушай, а, там, на берегу твоего внутреннего моря, тебя случайно не ждет внутренняя девочка с большой жопой?
- Конечно ждет, - засмеялся лысый, - самая лучшая!
- Серьезно?
- Ну да.
- Фу, блин, а ты не чокнутый?
- Тебе не понять, друг, - сказал лысый, - все эти внутренние штуки, это и есть душа.
Пол тащился возле того, что с дредами, и слушал бесконечные байки про пассажиров вагона, в котором они ехали. Про какую-то тетку-селекционершу из Мичуринска (ты хоть знаешь, кто такой был старик Мичурин?!), которая скрестила грушу с липой, и груши получились большие, но на вкус - как дерево! Про мальчишку, с которым они ржали, как обкуренные, и говорили о том, что когда наконец на Землю высадятся инопланетяне, они поместят людей в клетки и будут кормить их чипсами с кока-колой. И о том, что Россия скоро станет раем.
Наконец они вновь вышли к морю и, пройдя мимо "Голден бич", где посреди ночи их заставила сотрясаться в танце Верка Сердючка вперемежку со Шнуром, вышли на незастроенный простор.
- Какого черта, где мы? - спросил тот, что с дредами.
- Что за чахлое место?! - вторил ему немногословный.
С одной стороны шуршало мутное море, полное зловонных водорослей, с другой - шоссе, от которого стартовала чахлая степь с нереально пыльной травой. А посередине тоненькой линией тянулся убогий, но песчаный пляж.
- Надо падать здесь, - сказал тот, что с дредами. - Завтра доберемся до Коктебеля. Он уже близко. А старина Пол что-то сник.
В ответ Пол вяло улыбнулся. Он решил мужественно принимать действительность, какой бы хреновой она ни была. Ребята пошмыгали носом, почесали репы, резонно предположили, что палатку им уже не поставить, расстелили туристские коврики вплотную друг к другу, чтобы и для Пола оставалось место, достали спальники и залезли в них. Полу вместо спальника выдали вполне приличное фланелевое детское одеяльце и кучу свитеров. Потом они долго крутились, вытаскивая из-под ковриков пластиковые бутылки, камни и ракушки.
- Надо привязаться к рюкзакам, - сказал лысый, - чтоб не того…
В угрюмом молчании они стали привязываться, а немногословный даже натянул одну лямку себе на шею. Тишину вновь прервал тот, что с дредами:
- Эй, у всех трусы семейные или у кого-то плавочки?
- Чего?
- Ну, плавочками у кого-нибудь есть трусы?
- Ну у меня вроде, - сказал немногословный.
- Можно, я спрячу туда все свои деньги?
И ведь спрятал бы, если бы немногословный не дал ему ласково кулаком по башке. И путешественники затихли.
Утром они проснулись под странные вздохи и кряхтение. Вокруг, на пляже и в море, было полно народу, и народ этот весь был, как сказали бы в старину, на возрасте. Парни наскоро собрались, умылись газированной водой и побрели по убитому пляжу в том направлении, откуда должен был наконец показаться вожделенный город Коктебель. Тут их обогнала парочка, старичок и старушка, которые бодро бежали по мокрому песку, подпрыгивая, но не разгибая до конца коленных суставов.
- Добрый день! - крикнул тот, что с дредами, приглашая спортсменов к беседе. - Простите…
Старички даже не обернулись. Лысый включил вторую передачу и догнал их.
- Далеко ли до Коктебеля? - спросил он без лишних вводных предложений.
- Чего?
- До Коктебеля близко?
- Да вы уж почти в Керчи, - любезно ответил старичок. - Если вам надо в Коктебель, садитесь на автобус до Феодосии, тут ехать минут двадцать, а там разберетесь…