Нет, я не сказал бы, что это произошло против моей воли. И, конечно, очень легко было бы оправдать себя тем, что волей моей кто-то завладел. Если бы даже и завладел… Ведь я позволил ему завладеть. И будь это только лишь внешним воздействием - ведь нашло, нашло оно отклик во мне.
Значит, в душе моей, нет, не в сознании - в душе, именно там, ждала, затаившись, своего часа чудесная, сверхъестественная, нечеловеческая сила, данная мне Господом. Сила, способная поднять меня над земным моим ничтожеством. Сила, просыпающаяся именно в тот момент, когда падение моё достигло своего предела, когда ни одна иная сила не в состоянии не только спасти меня, но и даже приостановить движение моё в бездну. Когда все твари земные, от святых до самых порочных и грешных, едва узнав обо мне, едва завидев меня, кричали бы: "Обречён! Обречён! Пошёл на хуй!"
Именно в том состоянии, из которого, казалось бы, есть только два выхода - самоубийство или смертная казнь (с отсрочкой в виде пожизненного заключения), именно в таком состоянии проснулась (не знаю, сама или по высшей воле) и овладела мной спасительная эта сила.
Брюки мои упали вниз.
Я отстранил его руку.
- Сам… Сам я…
- Поспеши, - сказал Кашин. - Она не может ждать.
Я расстегнул и снял рубашку. Спустил трусы и вместе с брюками отбросил их в сторону.
- Не хочу романтическое настроение портить, - заметил Кашин, - но здорово мы одежду разбросали… Убирать потом придётся… Да, ты уж с ней поласковей. У неё и так жизнь тяжёлая.
Я почти не слышал его.
Возбуждение моё стремительно нарастало.
О, это возбуждение было особенным! Оно было совсем не похоже на то, что оставило меня минут двадцать назад, когда Кашин впал в припадок и начал подпрыгивать и бормотать свои безумные заклинания.
Нет, это новое чувство явно пришло извне. Ничего подобного я не испытывал раньше и представить себе не мог, что когда-нибудь смогу это испытать.
Семя, огненное семя раздирало меня изнутри. Голод и вожделение охватили меня. И в то же время… Нежность. Нежность и сострадание к окровавленной этой плоти наполнили душу мою, так, что хотелось не только семя, но и кровь свою влить в неё.
И обнимать. И целовать. И ласкать её.
И гладить её. И утешать. И принять её боль.
И смотреть в эти глаза. И пить эти слёзы. И любить! Любить! Любить!
Я бросился к ней.
Вцепившись в её ноги, я раздвинул их и лёг на неё.
Я обнимал её, я прижимал к себе её тело - и огонь разгорался во мне всё больше и больше. Я целовал её. Я пил слюну её, смешанную с кровью.
И чем больше кричала и хрипела она в моих объятьях, чем сильнее выгибалось тело её, пронзаемое приступами нестерпимой боли, рождённой моей страстью, тем сильней мне хотелось любить её. И сострадать несчастной этой душе.
"Милая… Любимая" шептал я.
И пальцы мои скользили по сжавшимся мышцам её.
И сдавливали их, выжимая новые струйки крови.
Груди её оставались ещё под покровом кожи. Словно два тёплых, золотистых, солнцем нагретых плода. Я кусал их - и красный их сок брызгал мне в лицо и стекал по губам моим.
Сопротивление её ослабевало. Она умирала - и я спешил, спешил подарить ей любовь.
Было так трудно войти в неё. Влагалище её стало как будто каменным. С усилием я проталкивал хуй свой, но и это усилие было частью моего блаженства.
Дыхание её замирало. Она начала кашлять. Задыхаться.
Я приложил свои губы к её губам. Я дарил ей дыхание своё. И отбирал её.
Зрачки её заметались и закатились вверх.
И именно тогда, на последнем её вдохе, моя сперма полилась в её лоно…
- Вот видишь, - услышал я голос Кашина, - не так человек плох, как он иногда о себе думает. Вот и твоя душенька никчёмная любви причастилась… Хорошо ведь, поди? Хорошо?
Голова моя закружилась. Свет померк.
Я свалился бессильно на труп - и мелкая смертная дрожь отдавалась в расслабленном теле моём.
Я потерял сознание…
Ну вот, и правда всё чешется.
И пах, и ягодицы, и до спины дошло.
Хотя на теле и высохло уже всё. Но оттого, видно, и чешется всё сильней и сильней.
И запах. Запах. Резкий, аммиачный. Удушливый.
Я буду шевелить пальцами. Тереться спиной о поверхность стола.
Так немного легче. Можно терпеть.
Впрочем, что мне ещё остаётся?
Можно ещё кричать. Занятие совершенно бесполезное (для связок даже вредное), но, по крайней мере, крик отвлекает. Отвлекает от этих гнусных ощущений, от боли в стянутом проволокой теле, зуда и жжения, пересохшего горла, воспалённых от слепящего света глаз… И главное - от воспоминаний.
От воспоминаний… Он избавил меня от разума. Но не избавил от воспоминаний.
Так где же живёт моя память? В душе? А где живёт душа моя? Пока ещё - в моём теле. Но в какой его части? И если отрезать мне ногу - не будет ли отрезана при этом и часть души моей? Вместе с частью моей памяти?
Ну а если это не так? Если и тело моё будет на треть искалечено и изрублено, а душа всё останется целой, и память моя лишь вберёт новую боль мою - и будет возвращать мне её вновь и вновь… Как быть тогда?
Как добраться до души? Где резать? В каком месте?
Когда он придёт ко мне - я обязательно спрошу у него. Обязательно.
Вдох. Глубокий вдох.
Я очнулся. Пришёл в себя.
Я всё ещё был без одежды. Я лежал на траве. Она колола мне спину.
Кровь высохла и стянула мне кожу.
Кожа стала морщинистой. Под тёмно-багровой плёнкой.
Предметы вокруг расплывались, двоились. Всё плыло перед глазами и мне казалось, что я лежу на самом краю огромного, медленно вращающегося диска, и вращение это, стань оно хоть чуть-чуть сильнее, отбросит меня прочь, в темноту, в ничто, в небытие…
Пальцы мои царапали землю. Я хотел удержаться на ней.
- А я вот тут и убраться уже успел, - сказал Кашин.
Он так же был без одежды. И так же с ног до головы покрыт плёнкой запёкшейся крови.
Но, в отличие от меня, чувствовал он себя великолепно. Движения его были быстрыми и энергичными. Весь вид его буквально излучал спокойствие и уверенность. Уверенность в своих силах. В своей правоте. И удовлетворённость от удачно проделанной работы.
И только кровь… И пах, холощёный пах его… Как всё это дисгармонировало с видом сильного, самоуверенного мужика!
Но видел я, видел, что его внешность - лишь только маска. Бутафория. Которую он как угодно менять. Трансформировать. Уничтожать и создавать вновь.
Нет, его внешность не могла меня уже обмануть.
Не человек. Не человек. Существо.
Но зачем же ему это всё? Зачем ему я? Зачем ему несчастная эта шлюха?
Он что, и впрямь развлекался? Сдирал кожу? Убивал?
Не для его ли удовольствия трахал я умирающую эту девку?
Я и она. Кто мы были для него? Забавные насекомые? Она - на булавке. Я ползу к ней. Лапки стучат. Шевелятся усики. Движется мир в зеркалах фасеток. Распрямляется и снова прячется хоботок. Они такие забавные! Эти насекомые…
Так? Или не так?
- Прямо мысли у тебя какие-то… обидные, - сказал Кашин.
Он прошёл мимо меня. Он относил в машину портфель.
Вернувшись, он встал рядом и наклонился ко мне.
- Вставай уж.
- Зачем? - спросил я. - Куда мне теперь? Я лучше лежать буду…
- До приезда милиции? - деловито переспросил Кашин. - Или санитаров? Или пока воспаление лёгких не схватишь? Учти, земля к вечеру остынет. Впрочем, здесь ночью иногда такие дела творятся, что тебе в любом случае лучше в другом месте лежать. А ещё лучше встать и в машину лезть. Я там сиденья плёнкой целлофановой проложил, чтобы не испачкались. Так что смело лезь туда. Да и нервишки у тебя всё-таки слабоватые, а мне Ритуал надо заканчивать. А ты от такого зрелища можешь чрезмерно впечатлиться. Снова сознание потеряешь, таскай тебя потом… Лучше уж сейчас иди.
Не то, чтобы логика его показалась мне очень уж убедительной… Просто и в самом деле не было смысла далее здесь лежать. В этом глухом, диком месте. И к тому же… По ночам? Ещё и по ночам что-то творится?
Если здесь днём такое… То ночью…
Я встал.
Медленно, покачиваясь, пошёл к машине.
И, дойдя уже почти, обернулся… Боже мой! Столбы!
К одному из них был привязан… Нет, не привязан - прикручен, накрепко прикручен стальною проволокой труп Тани (нет, тогда я ещё не мог точно определить, что проволока стальная, но прочность её сразу была видна по тому, как сильно вдавлена она в тело). Впервые я увидел тогда тускло-серебристый этот отблеск. Тот самый, что вижу и сейчас.
Лицом. Привязана лицом к столбу. Он словно не хотел больше видеть лицо её.
Руки её всё так же были закованы в наручники. Он так и не снял их.
Руки не были скручены проволокой. Они чуть отошли назад и отгибали плечи и спину, отчего казалось, будто в последнем, отчаянном усилии бьётся она, стараясь вырваться из схвативших её стальных пут.
Но, конечно… Так только казалось. Она была мертва. И недвижима.
Ступни почти не касались подножия столба. Труп словно висел в воздухе.
Распятие? Она возносилась? Возносилась?
Кашин подошёл к столбу.
Встал в двух шагах от него.
Поднёс ладони к лицу. Глядя в них, словно в раскрытую книгу, зашептал что-то похожее на заклинание.
Нет, это были не те фразы, что испугали когда-то Таню.
Звуки были другие. Совсем другие. Не мягкие и льющиеся ровным потоком. Другие. Резкие, отрывистые. Временами шипящие. Иногда почти переходящие в свист и хрип.
Да, эти звуки испугали бы её куда больше. Но теперь…
Ей уже было не страшно.
Звуки оборвались. Он замолк.
В молчании он стоял минуты две.
Потом отпрыгнул резко назад и хлопнул в ладоши.
И яркое, мощное пламя вырвалось вдруг из бетонной площадки столба. И труп исчез в этом огне, в мгновение поглощённый им.
Дым, чёрный, жирный дым повалил от столба. И медленно пополз в небо.
- Так вот откуда гарь эта на столбах, - сказал я. - Жаровня, стало быть…
- Ты всё-таки смотришь? - сказал Кашин. - Ну, ну… Любуйся… А о столбах… Напрасно ты так. Они живые, между прочим. И постарше тебя на три тысячи лет. А такой возраст уважать надо! Впрочем, есть столбы и подревнее. Далеко, правда, отсюда.
Он повернулся и пошёл к машине.
И когда он проходил мимо меня, я не выдержал и спросил его:
- Это ведь… Зачем чудеса эти? К чему это всё тебе? Кто ты такой, мужик?
Кашин остановился. Посмотрел на меня. И улыбнулся.
- Ангел я Божий. Ангел, Сереженька…
И сел в машину.
В раю текут реки.
Много рек.
В них прозрачная вода. В них водятся рыбы. Рыбы с золотой чешуёй. А вместо глаз у тех рыб - алмазы, рубины, сапфиры, изумруды. Плавники их - тонкие плёнки платины. Брюшки их - серебро.
Солнце рая - яркое, но не слепящее. Мягкое, нежное солнце.
В раю нет облаков. Небо там сине-розовое, всё исполнено тихим, кротким сиянием.
Свет солнца далеко проникает в воды райских рек. Далеко, до самого дна.
Тени лёгких волн, отразившись на бледно-жёлтых песчаных откосах дна чертят мимолётные узоры; мелькающую, летящую череду сплетающихся линий.
Ветры рая пахнут мёдом. И одуванчиками. И немного сиренью.
В раю не бывает гроз. А дожди бывают… Грибные.
Странно, да? Облаков нет, а дожди есть.
Хотя, наверное, раю и положено быть странным местом. Если бы там было всё знакомо… Разве б это был рай?
Ещё в раю летают пчёлы. Но они не жалят. Даже если поймать такую райскую пчелу и сильно сжать её в ладони - она будет только смешно щекотать кожу мохнатыми своими лапками.
А ещё в раю растут деревья. Много деревьев. Есть фруктовые. Сливы, вишни, груши… Яблонь, правда, нет. Росли когда-то, да их вырубили уже давно. Так что яблонь нет. Зато других деревьев - много. Ой, как много!
И пальмы есть. Для тех, кто к пальмам привык.
И ягоды тоже там есть. Малина, ежевика, голубика. И крыжовник есть. И земляника растёт на полянах. В высокой траве. Ягоды крупные, душистые. Сладкие. Сахарные просто.
Птиц в раю много. Перья у них шёлковые. Цвета - всевозможные. Оттенков - сотни, переливы сказочные. А голоса у тех птиц…
- А что, и ангелы в раю есть? - спросил я ангела Кашина, присыпая себе ноги нагретым за день песком (полуденный жар стал спадать и от реки, той земной реки, где смывали мы с наших тел высохшую кровь, потянуло знобящим холодком и по коже моей забегали мурашки).
- А как же! - ответил ангел. - Тысяч сорок, не меньше.
- Считал ты их, что ли? - недоумённо переспросил я.
- Их? - в голосе ангела послышались нотки обиды. - Я, между прочим, один из них. Так что не "их", а "нас". Нас - тысяч сорок, не меньше. Это официальная статистика. По состоянию на начало позапрошлой эры.
- До хрена вас, - заметил я. - Перепись, что ли, делаете время от времени?
- Не время от времени, а когда положено, - строгим голосом ответил ангел.
Честное слово, трудно было поверить в то, что этот посланец небес с менторскими интонациями в голосе всего несколько часов назад так лихо развлекался с проституткой из придорожной забегаловки (хотя это уж явно был спектакль, и весьма при том жестокий и издевательский и по отношению к погибшей женщине, да и вообще - по отношению ко всему роду человеческому), а потом сдирал с неё кожу, а после - спалил тело её дотла на жаровне-столбе. А я… Обезьяной цирковой прыгал перед этим ангелом?
А Бог? Неужели именно такие спектакли Господь и устраивает ради собственного развлечения?
- Бог не развлекается, - ещё более строгим голосом заметил ангел. - Он выше этого! Некоторые мои коллеги… Да, пожалуй, они не прочь иногда устроить здесь, у вас, небольшую заварушку. Ну, скажем, семейную ссору, громкое преступление, политический кризис, войну в конце концов… Впрочем, с войной я, пожалуй, погорячился. На это нужна специальная санкция, в большинстве случаев - от Него.
- От Господа?
- Именно! Только от него. Иногда принимается коллегиально решение, но и оно должно в конечном итоге утверждаться Господом. Так что обычным, рядовым ангелам развлечения попроще остаются.
- Развлечения?!
Нет, конечно, к тому времени я был законченным безумцем. В самом буквальном смысле этого слова. Но осознать такое…
- Прямо по Гумилёву? Театр Господа Бога?
- О, нет! - сравнение с театром ангела явно покоробило. - Или ты и впрямь думаешь, что деятельность Высших Сил исчерпывается подобными безобидными или не вполне безобидными развлечениями? Нет, это было бы слишком просто. И абсолютно бессмысленно. Едва ли стоило создавать столь сложную и трудно управляемую систему под названием Вселенная только лишь для того, чтобы иметь возможность время от времени в разных её уголках устраивать грандиозные спектакли с фейерверками и шумовыми эффектами. Шоу-бизнес штука великолепная, но тратить всю энергию горнего мира на театральные постановки и эстрадные шоу… По моему, это не слишком то разумно.
- Ну, мне вашей логики не понять, - заметил я. - В конце концов, у Господа своя валюта…
- Наша валюта - это наша энергия, - отчеканил ангел. - Мы можем создать пространство. Может создать время. Можем уничтожить и то, и другое. Можем провести трансформацию пространства. Произвольно изменить число измерений, в которых это пространство будет реализовано. Можем пустить время вспять. Или вообще остановить его течение. И наряду с основным течением запустить параллельный временной поток. При этом пространство с остановленным временем может быть использовано в качестве эталонного. Если в параллельном пространстве энтропийные процессы зайдут слишком далеко - все значимые параметры простраственно-временной системы будут зафиксированы и сохранены, после чего… Скорее всего, такая система будет уничтожена. А впервой системе процесс накопления простраственно-временных изменений будет запущен вновь. И таких параллельных систем может быть не две. И не три. И не сто. Гораздо больше. Сотни тысяч. Миллионы. Я даже не могу с уверенностью сказать, может ли их количество быть хоть чем-то ограничено. Разве что самой необходимостью иметь бесконечное большое количество параллельно существующих миров. Но! Да, очень большое "Но"! Мы пока не в состоянии возместить энергию нашего собственного, духовного пространства. И не в состоянии его продублировать. Вернее, один раз была сделана попытка… Прямо скажем, неудачная…
- Уж не та ли, - весь ядовитым тоном осведомился я, - после которой сам господин Дьявол на свет появился?
- Та, та самая, - сокрушённо покачав головой, ответил ангел. - Только появился он на свет не после, и не в результате… А гораздо раньше. Он был руководителем исследовательской группы. И идея дублирования духовного пространства - именно его идея. Надо сказать, мысль та была заманчивая, смелая… Ох, какая смелая мысль была! И какие перспективы перед нами открывались бы в случае, если бы всё закончилось удачно! Просто великолепные перспективы! Наша конечная цель была бы достигнута одним эффектным, коротким броском. Сколько сил было бы сэкономлено, сколько энергии!.. Да, да, той самой энергии, той растраченной безвозвратно энергии, которую мы не в состоянии восстановить. Впрочем, лично для тебя, друг мой, да и для всего рода человеческого этот наш провал обернулся триумфом. Победой! Ведь, добейся мы тогда успеха, история рода человеческого даже и не началась бы. Более того, все эксперименты и конструкторские разработки были бы прерваны, и тогда…
- Начался бы конец света и полный Апокалипсис, - закончил я ангельскую мысль. - Правда, поскольку Дьявол был бы в этом случае всего лишь удачливым руководителем эксперимента, а не… Кем он, кстати, стал?
- Потом расскажу, - хмуро ответил ангел. - Продолжай, продолжай…
- Да, поскольку Дьявол был бы на вашей стороне - конец света обошёлся бы без Армагеддона. Просто пришла бы уборщица, погремела бы в вашей лаборатории ведром, протёрла бы тряпкой пол, а перед уходом - выключила бы свет. Так?
- Ну что-то вроде этого, - сказал ангел. - Для человека без разума ты рассуждаешь удивительно здраво. Впрочем, кроме разума есть ещё и душа. А она…
- А что такое душа? - спросил я ангела.
- Душа?
Я смутил его! Я определённо смутил его этим вопросом! Честное слово, не ожидал. Мне то казалось, что на такой то вопрос ответить ему будет очень легко. С его то квалификацией!
- Душа - система достаточно сложная…
О, как же быстро слетело с него это небесное фанфаронство! Как быстро исчез куда-то его высокомерный, поучающий, менторский тон! Он как будто даже сник, словно я, сам того не желая, просто на месте припечатал его невинным своим вопросом.
- Душа… Как бы попроще объяснить… Ну, скажем так… Представь, что ежесекундно… Нет, даже не ежесекундно, а каждое мгновение, каждый бесконечно малый миг делается некая резервная копия твоего состояния. Состояния твоего тела, включая самые малейшие изменения физиологии, состояния разума во всём многообразии мыслительных процессов и, наконец, информации, характеризующей сочетания процессов мыслительных и физиологических и их взаимного влияния. Кроме того, постоянно копируется так называемый "комплекс воспоминаний"…
- Это ещё что за штука такая? Память?