- Пошли со мной, - я схватил Стива за рукав, таща за собой их всех. - Пока они еще не смылись.
Мы прошли через туннель ветвей, туда, где я встретил путешественников и их жертву, но никаких признаков "Мерседеса" там не было, и уже слишком стемнело, чтобы разглядеть канаву с кровью.
- Они, наверное, спрятали тело в лесу! - кричал я. - Помогите же, может, она еще жива!
Я все еще пытался проломиться через кустарник, когда меня схватили за руки и вытащили к автобусу, в ночь, утыканную звездами…
Затем все пошло наперекосяк. Мы заночевали в автобусе, утром снова искали дорогу, но ничего не нашли. Дон съездил на попутке в ближайший городок, и автобус удалось починить. Я посовещался с остальными, отправился в полицию и, в конце концов, уговорил их выслушать меня.
Два недоверчивых жандарма доставили меня на то место, где я, как мне думалось, видел "Мерседес", по мы не смогли найти ту прогалину. Один отрезок дороги походил на другой, и через какое-то время они перестали даже делать вид, что верят мне. Остаток отпуска был катастрофой. Сэнди разозлилась и уехала назад за своей машиной без нас. Мы отправились дальше, пьяно развлекаясь, пока автобус опять не сломался. На этот раз он отверг все попытки его починить, и нам пришлось его бросить. Последний раз я видел наш большой красный даблдекер на стоянке у цементного завода, где он был брошен ржаветь под открытым небом.
Мы возвратились домой на поезде и на пароме.
После этого наша четверка распалась. Мы снова стали называть друг друга настоящими именами. А те, другие имена, принадлежали героям из фильмов, которым мы подражали.
"Дон" умер от передозировки наркотиков в двадцать восемь лет. "Стив" просто исчез. Только мы с "Сирилом" продолжаем поддерживать отношения, хотя он теперь выступает под своим настоящим именем - Майкл. А я остаюсь просто Сэмом. Я уже не тот худощавый подросток, каким был, и очень прилично прибавил в весе. Мне приходится много тратиться на деловые обеды с клиентами, - их надо ублажать. Наша компания кругом в долгах, и если аудиторы начнут копать, у всех будут неприятности. Майкл поседел и выглядит неважно. Он женат на женщине, которую ненавидит, а я кручу с ней роман за его спиной. Мы слишком много пьем. Мы слишком много лжем. Мы собираемся поехать вместе в отпуск во Францию - на "Мерседесе".
Мне было семнадцать, когда я встретил того выродка, каким стал. Сейчас мне сорок, и не проходит дня, чтобы я не думал о том закатном вечере в лесу. Я уже сделал все, чтобы оказаться на той темной прогалине. Я видел человека, которым стал, и уже ни черта не могу с этим поделать. Однажды упав, уже не поднимешься.
Но чем сильнее надо мной сгущаются роковые тучи, тем больше мне не хватает того автобуса, дружбы, смеха и чистоты - всего того, что у меня было до первого летнего отпуска.
Гость в доме Гитлера
Он был гораздо красивее, чем я воображал. Замок находится над темно-зеленой долиной, с трех сторон окруженной лесистой австрийской землей. На отдалении виднелась огромная синяя двойная вершина горы Ватцманн, гребень которой был завален глубокими первыми снегами наступающей зимы. К югу лежит Кёнигзее - живописное альпийское озеро из разряда тех, которые так любил изображать на своих картинах фюрер.
Хотя сейчас Берхтесгаден - город ленивых развлечений, некогда в нем находились соляные копи, а позже он стал летней резиденцией баварских монархов. Здесь бушевало много бешеной, дурной крови.
Мой возница довез меня до фуникулера, соединяющего город с Оберзальцбергом, который находится в пятистах метрах над Берхтесгаденом. Некоторое время, вплоть до нашего прибытия к элегантному фасаду резиденции, шел густой снег. Слуги моего хозяина ждали во дворе, готовые нас приветствовать, их руки и лица были прозрачными от холода, а снег, улегшийся на их плечи подобно эполетам, свидетельствовал о том, что они стояли там с самого начала снегопада.
Я знал, что если не считать Бергхоф, здесь находятся частные дома Геринга, Мартина Бормана и других нацистских лидеров, а серые цементные образования на вершине холма - это их бомбоубежища, принадлежащие им строения, их тайные укрытия. Людям обычно говорят, что наш хозяин ведет простую, непритязательную жизнь. Как же просто их обмануть! Я слышал, что его убежище называют "шале". Берхтесгаден же похож на шале не больше, чем на замок Дракулы. Впрочем, красный и золотой цвета доминируют не столько здесь, сколько на сборищах, где реют их бесконечные мрачные стяги - километры красного с черными печатями свастик.
Лакеи в ливреях с готовностью выступили вперед и забрали наш багаж. У меня не было при себе ничего, кроме маленького кожаного чемоданчика, и выпускать его из рук мне не хотелось, но есть такая вещь, как охрана. Мне сказали, что чемодан перенесут в мою комнату, но я был уверен: это произойдет только после тщательного осмотра его содержимого.
- Энтони Петтифер? - Я услышал, как назвали мое имя. В свете всего того, что мне было известно о гитлеровских перекличках, в этот момент у меня по коже прошел мороз. Я вступил в мраморное фойе, где меня поприветствовал строгий, остролицый джентльмен по имени герр Кеттнер. Каждого из нас поприветствовали по очереди и всех одинаково официально. По-английски здесь не говорили; допустить присутствие в этом месте людей других национальностей было невозможно.
- Фюрер сожалеет, что он не сможет быть на обеде сегодня вечером. Срочное дело требует его присутствия в Берлине. Мы надеемся, однако, что он вернется завтра.
Кеттнер сообщил, что он возглавляет хозяйственную службу, но у него были повадки матерого эсэсовца. Он проводил нас в главную гостиную. Нас было четверо: я сам, который, по идее, представлял "Таймс", американский магнат но имени Кейн, подвизавшийся в сфере недвижимости, пресс-атташе из Берлина по фамилии Швеннер и, конечно же, лучезарно прекрасная Вирджиния Пернан, с которой у нас некогда был роман.
- Вы, безусловно, понимаете, как высоко фюрер ценит удобство, - сказал Кеттнер. - Его удовлетворяет только самое лучшее.
Гостиная меня поразила. Она была не меньше шестидесяти футов в длину и сорока в ширину. В центре ее тянулся огромный дубовый стол, стоявший на обширном персидском ковре. На мягко подсвеченных стенах висели четыре гравюры Альбрехта Дюрера. Мне говорили, что комната, в которой Гитлер обычно принимал своих гостей, могла похвастаться несравненным видом на Альпы, и в ней имелся вольер для редких птиц, но во время нашего визита эту комнату нам не показали.
- В Берхтесгадене четырнадцать гостевых комнат, но на эти выходные приглашены только вы четверо, - сказал Кеттнер, и в голосе его прозвучало предостережение. - В каждой спальне есть индивидуальная ванная комната. Ужин будет подан ровно в восемь часов. - Он остановился под огромной лестницей и принял командную позу, как будто приготовился к фотосъемке в каком-нибудь берлинском журнале Nacktkultur. Я почувствовал, как остальной персонал дружно затаил дыхание.
- И еще одно, - Кеттнер полез во внутренний карман мундира и вытащил оттуда несколько листков с отпечатанным на них текстом. - Это инструкция. Фюрер настаивает на том, чтобы его гости соблюдали ее все то время, что находятся под этой крышей. Он вручил по листочку каждому из нас. Я заглянул в свой и прочел следующее:
Инструкция для посетителей
1. Курение запрещено, особенно в спальных комнатах.
2. Запрещено разговаривать со слугами или передавать из резиденции слугам любые предметы или записки.
3. К Фюреру всегда надлежит обращаться именно так, и говорить о нем в третьем лице как о "Фюрере", никогда не употребляя слов "герр Гитлер" или любой иной титул.
4. Гостьям запрещено избыточно использовать косметику; ни в коем случае они не могут наносить лак на ногти.
5. Гости должны появиться в зале в пределах двух (2-х) минут после того, как прозвучит сигнальный колокол. Никто не может садиться за стол или покидать помещение до тех нор, пока Фюрер не сел или не вышел.
6. Когда Фюрер входит в помещение, никому не разрешается сидеть.
7. Гости должны удалиться в свои комнаты в 11 часов вечера, если только Фюрер специально не попросит их остаться.
8. Гости обязаны оставаться в настоящем крыле, и ни в каких случаях не могут входить в личные покои Фюрера, в помещения офисов, в место расположения офицеров СС или в бюро политической полиции.
9. Гостям решительно воспрещается обсуждать свой визит с посторонними. Распространение информации о личной жизни Фюрера будет караться строжайшим образом.
На листе было еще несколько правил и приложений подобного рода; прочтение всей инструкции в целом поставило передо мной один вопрос - как провести этот уикенд и остаться в живых. Дело в том, что я находился в резиденции под фальшивым предлогом. Мои документы были вполне настоящими, но в "Таймс" я уже не работал. На самом деле, они выпихнули меня оттуда с волчьим билетом, а произошло это из-за небольшого недопонимания по поводу перерасхода командировочных во время поездки в Ниццу. Я приехал увидеть Грету.
Впервые я встретил Грету Кель в отеле в Вене, еще до того как она отправилась работать горничной сюда, в Берхтесгаден. За то время, что я находился в Вене, мы достаточно хорошо узнали друг друга и стали любовниками. Ближе к концу месяца я предложил ей уехать со мной, но, подчиняясь велениям своей собственной судьбы, она отклонила мои притязания, приняв предложение о переводе в некую занимающуюся санитарией компанию в Баварии. В течение последующих недель ее лицо преследовало меня во сне. Я знал, что мы должны быть вместе, но мне было необходимо убедить ее в этом: так велело мне сердце. Однако письма мои, отправленные на адрес агентства в городе, возвращались нераспечатанными.
К счастью, моя журналистская выучка меня не подвела, и я нашел адрес ее родителей в Зальцбурге. Мистер Кель сообщил, что его дочь стала убежденной фашисткой и мечтала служить Фюреру, но его жена запретила ему делиться со мной деталями ее карьеры.
Дальше было уже просто - я пришел в агентство, подольстился к даме, управляющей офисом, намекнув, что хотел бы написать о ней статью, и вызнал, что Грета пошла работать в Резиденцию. У меня все еще хранился членский билет Союза журналистов (хотя членство и было аннулировано), и мне удалось добиться кое-какого содействия, хотя и не без некоего элемента шантажа в процессе, - в общем, все это кончилось тем, что я оказался в списке тех, кто ожидал приглашения в Берхтесгаден.
Вот так я и прибыл в частную резиденцию Гитлера, - с поддельными документами и легендой, которую можно было развалить с помощью одного простого телефонного звонка, - решительно настроенный заполучить обратно девушку, которую потерял в том венском отеле. С первой проблемой можно было разобраться, получив доступ к месту расположения персонала, куда нам было строжайшим образом запрещено проникать. После этого мне предстояло убедить в своих добрых намерениях саму Грету - так, чтобы она не подняла тревогу и чтобы меня в результате не отдали на растерзание охране СС.
Была у меня и еще одна причина беспокоиться. В доме, подчинявшемся удушающим законам допустимого поведения, человек не мог расслабиться ни на секунду, и я, будучи клиническим пациентом с синдромом Туретта, переживал, что стресс, тоска и беспокойство, вызванные окружающими условиями, вызовут очередной приступ.
Я страдал от синдрома Туретта в течение шести лет, с восемнадцатилетнего возраста. Это наследственное неврологическое заболевание, которое проявляется в непроизвольных движениях, тиках, гримасах, хлопках руками, гавкающих звуках, подпрыгивании, подергивании, плевках и в неконтролируемом выкрикивании оскорблений. Об этой болезни, самой асоциальной из всех возможных, помимо того, что я рассказал, известно совсем мало. Можете догадаться, что я молился, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из персонала герра Гитлера, будучи в припадке.
Обнаружил я еще и то, что припадки могли вызываться определенными видами пищи и тянуться несколько дней напролет. В такое время я был способен пораниться сам или поранить других людей. Я принял решение быть крайне осторожным в еде во время уикенда и вообще есть как можно меньше.
В моей комнате лежал подписанный экземпляр "Майн Кампф" и несколько французских порнографических книжек, привезенных из Парижа. Висящий над большой твердой кроватью зловещий портрет Гитлера диктовал атмосферу всей комнаты. Я прошел по коридору навестить маленького берлинского npecca Trauie Швеннера и обнаружил, что его комната и моя были похожи как две капли воды - вплоть до покрывала с ручной вышивкой на кровати. Полотенца в ванной были сложены тоже в точности, как у меня.
Швеннер не испытывал совершенно никакого желания находиться там, где находился. Его пригласили по настоянию Геббельса, и он просто никак не мог отказаться. Подобно мне, никаких иллюзий в отношении нашего хозяина он не питал. Он точно так же видел и неистовое идолопоклонство моторизованных толп, и избиения людей на улицах. Однако мы оба были при этом наблюдателями, потому что рядом шла своей дорогой большая история, нам не подчинявшаяся, и нам нужно было просто выжить, чтобы остаться свидетелями.
Наша группа - одна из многих подобных групп, организованных для посещения резиденции в том году, - была набрана с целью заставить нас распространить слухи о добрых деяниях Гитлера. Для осуществления этой цели мы должны были провести всю субботу, слушая цикл скучных лекций, читавшихся различными высокопоставленными экспертами по пропаганде. На следующий день ожидались еще лекции, а уезжать нам предстояло вечером в воскресенье. Но моим твердым намерением было исчезнуть под покровом темноты и забрать Грету с собой.
Дом был набит известными картинами и гобеленами - на грани вульгарности: все они были взяты в бессрочный прокат из величайших музеев Германии. Когда я услышал звук обеденного гонга, я все еще боролся с галстуком-бабочкой, пытаясь его завязать, поэтому мне пришлось бежать. По рассказам Швеннера, у него в агентстве ходили слухи о гостях, которые не успевали прибыть к приему пищи у Гитлера вовремя. Никому неизвестно, что происходило с ними потом: поздно ночью они пропадали.
Несясь к лестнице, я увидел приближение Вирджинии, выглядящей совершенно неотразимой в вечернем платье из изумрудного шелка.
- Я не привыкла являться к обеду без косметики, - пожаловалась она. - Горничная явилась ко мне в комнату и предупредила насчет сережек: их нельзя надевать. Я знаю, он любит, чтобы его крестьянки были естественными и розовощекими, но это уже слишком. А ты-то, кстати, как здесь оказался? Я думала, тебя уволили.
- Специальное задание, - сказал я быстро. - "Таймс" хочет знать, искренен ли Гитлер в вопросе о политике умиротворения.
- Ну, после этого уикенда ты мудрее не станешь. Я вообще не думаю, что Фюрер даже покажется. Знаешь, в последнее время он почти не появляется. Впрочем, от этого ничего не меняется. Один неверный шаг на глазах кого-нибудь из его персонала, и здравствуй, мясная лавка; здесь доносят все обо всем.
Обед был сервирован на тончайшем дрезденском фарфоре. Когда присутствовал сам Гитлер, на столе аккуратно устраивали массивное серебряное блюдо от еврейских купцов из Нюрнберга, выкраденное агентами Гиммлера. Я смотрел на еду с беспокойством: ничего подобного простой крестьянской трапезе, о которой мы так много слышали, не было и в помине. На столе были роскошные паштеты, супы, блюда из дичи и свинины, - то есть в точности те продукты, в отношении которых меня предупреждали врачи. Я пытался есть как можно меньше, но нас окружали слуги, наблюдавшие за каждым нашим движением. Присутствовали и шестеро охранников СС; в общем, за столом сидело десять обедающих, и при каждом госте было по лакею. С дрожью я увидел, что горничной, которая стояла за креслом Кейна, была Грета. А я уже и забыл, какая у нее была бледная кожа - прекрасная, как дрезденский фарфор, с которого мы ели.
Я пытался придумать способ привлечь ее внимание. Разговор, который поддерживали Кеттнер и другие люди из СС, был туповато скучным. Они обсуждали импорт зерна и железные дороги. Все тщательно избегали еврейского вопроса. Мне было стыдно из-за этого: насколько замешанными в преступление делало нас это умолчание, если мы не отваживались затронуть предмет даже косвенно?
Мы как раз складывали ножи и вилки (все внимательно наблюдали друг за другом, чтобы кто-нибудь случайно не отстал), когда я увидел, что Грета меня узнала. Рука ее подлетела ко рту, и она только успела изменить выражение лица - от удивления к сдержанному покашливанию. Кеттнер метнул на нее взгляд. Далее на протяжении трапезы она избегала смотреть на меня. Когда охрана увела гостей-мужчин в курительную комнату, слуги вышли в коридор. Они не имели права убирать со стола до тех пор, пока за нами не закроется дверь. У меня было всего несколько секунд на то, чтобы действовать. Я схватил Грету за запястье, когда она проходила мимо.
- Что ты здесь делаешь? - зло прошептала она.
- Я приехал за тобой, - прошипел я в ответ. - Я люблю тебя. Я сожалею о том, что произошло в Вене, я был дураком. Пожалуйста, прости меня. Я уезжаю ночью в субботу и хочу забрать тебя с собой.
- Я не могу. Ты что, не знаешь, что случается с людьми, которые пытаются сбежать из Берхтесгадена?
- Я смогу тебя защитить, - пообещал я без особой уверенности. - Я смогу вывезти тебя из страны.
- А с семьей как быть? Думаешь, я могу вот так все бросить, просто потому что ты внезапно меня захотел? - Ее серые глаза зло сузились.
- Умоляю тебя, по крайней мере подумай о моем предложении.
- Иди, иди туда, пока тебя не хватились, - и она оттолкнула меня от себя как раз в тот момент, когда главный дворецкий свернул в наш коридор.
Мы уселись перед огромным уродливым камином, и нам предложили сигары, а Кеттнер пустился в очередное бесконечное описание планов фюрера о "реабилитации" тех промышленников, которые не сумели осознать роскошные перспективы наступающего мирового порядка. Он объяснил, что нам очень повезло: фюрер подтвердил, что будет ужинать с нами завтра вечером.
Во время речи Кеттнера я почувствовал первую предупредительную судорогу Туретта, прокатившуюся по телу. Кожа горячо покалывала, мускул на лице начал подергиваться. Я остановил его, упершись щекой в кулак и стараясь произвести впечатление полностью расслабившегося человека. Один Швеннер заметил, что что-то не в порядке. Без десяти одиннадцать Кеттнер проверил часы на полке камина, хлопнул в ладоши и отправил нас по койкам, как будто мы были школьниками.