Наше выступление прошло на удивление хорошо, учитывая то, что мы были здесь совершенно неизвестны. На "Третьем пролете" парочка панков принялась прыгать поверх толпы, хотя во время второй паузы/ударной секвенции в конце они исчезли из виду. Звук по-прежнему был мутный, лидер-гитара и бас едва отличимы, но барабаны Йена прорывались с холодной четкостью. Следующей мы сыграли "Загадку незнакомца", стоя в темноте, повернувшись спиной к публике. Когда Йен рассмеялся в микрофон, мы с Карлом развернулись и сыграли резкий, рваный металлический финал. Затем, не останавливаясь, мы начали упрощенную версию "Ответа". Публика в первых рядах бешено дергалась, сзади безмолвствовала и не шевелилась. Меня трясло от прилива адреналина, я жалел, что столько выпил.
Следующей мы сыграли новую песню "Из глины". Мы ее так и не записали, хотя из нее вышел бы хороший би-сайд. Она была короткая и быстрая, с тяжелым басовым риффом и легкой воздушной соло-гитарой. Карл пел текст как заклинание. Он пел об убийстве ребенка на строительной площадке. Это было до дела Булджера, и я не думаю, что он имел в виду какого-то конкретного ребенка. Финал был горьким и обескураживающим: "Растерзай и выкинь/ Ты, кукла из глины/ Ты, любовник из глины/ Разбитый и распластанный/ Эти люди - из глины/ Наши дети - из глины". Последние слова произносились под стук барабанов. Мы продолжили "Его рот", потом "Текучая и стоячая вода", с новым финалом, тем, что Карл придумал в Хэнли. Теперь кое-кто из публики перед сценой раскачивался, вытирая с лица кровь после диких танцев, ряды бледных лиц колыхались взад-вперед, когда звук нарастал. Карл казался удивительно спокойным, точно ярость аудитории нейтрализовала его собственную злость.
Обратившись в первый раз к публике, он сказал: "Мы - "Треугольник". Мы рады играть здесь. Еще увидимся. Раз. Два. Три. Четыре". Мы закончили изломанной версией "Города комендантского часа", его спокойствие осадило публику, как лампа-вспышка. Мы с Карлом отключили гитары и отнесли их за сцену, пока Йен играл короткий, нервный дуэт с драм-машиной, которую мы позаимствовали на "Фэрнис Рекордз". Затем он присоединился к нам в раздевалке, где его уже ждала открытая банка пива. Пол приготовил для нас чек, он не покрыл наши расходы, но мы не жаловались. Когда снова зазвучал альбом The Cure, на сей раз это была песня "Доверие", Рейчел присоединилась к нам. Она агрессивно поцеловала Йена в угол рта. Мы с Карлом плюхнулись на пол в обнимку, ища друг в друге силу, которой в нас не было. Как обычно.
Ввалились "Черный камень", все с косяками в зубах и галдящие, перебивая друг друга. Как единственный не-ирландский участник "Треугольника" - у Йена мать была ирландкой, хотя акцент у него чисто бирмингемский - я почувствовал себя слегка не в своей тарелке. Их басист допрашивал меня о бирмингемской музыкальной сцене.
- Знаете, вы дали миру хэви-метал. А мир взял его и превратил в скверную шутку. Но это не ваша вина.
Он сказал мне, что скоро они будут играть в Бирмингеме, мы должны встретиться и нажраться как следует. Я сделал затяжку предложенным им косяком, он отхлебнул у меня пива.
- Скажи мне, - спросил он, - вы с Карлом трахаетесь, да?
Я кивнул.
- Ну, это ничего. По крайней мере вы делаете настоящую музыку. Вы вовсе не в дерьме. Ну, может, буквально и да, но не в плане музыки.
Карл тем временем погрузился в дискуссию с девушкой-вокалисткой.
- Я читала тут статью в "NME", - сказала она. - Про то, как вы используете темы фольклорной музыки, но превращаете их в нечто более тяжелое. Звук города. Мы тоже этим занимаемся. Это проделала и Шинед на своем первом альбоме, но никто не врубился.
Кто-то открыл дверь и звуки "Финала" The Cure заглушили ответ Карла. Я посмотрел на его лицо, подсвеченное сзади, склонившееся к уху девушки. У нее были коротко остриженные волосы и острые зубки. Во вкусе Карла, подумал я, впадая в приступ паранойи.
Мы все проскользнули за бар, чтобы посмотреть на "Скрытые раны". Публика была пьяной и нервной, парни придерживали своих подружек, защищая их со спины. Группа выдала невыразительное, сдержанное вступление, взяв свои инструменты и сыграв пару нот, прежде чем, запнувшись, войти в ритм. Голос вокалиста, пронзительный и гневный, придавал их звучанию остроту панк-рока, хаотические всплески ярости сменялись торжественной басовой партией. "Возьми деньги/ Возьми деньги/ Я помогу тебе взлететь, прежде чем ты убежишь/ Продай свое тело/ Продай свое тело/ Ты сможешь купить другое". Они были хороши, но однообразны, в итоге ты переставал понимать, где заканчивается одна песня и начинается другая. Йен и Рейчел стояли рядом со мной, кивая головами в унисон. Я посмотрел по сторонам, ища Карла. Он и вокалистка из "Черного камня" исчезли.
Сперва я проверил мужской туалет. Никого. Затем я вернулся в раздевалку. Дверь была открыта, но свет выключен. Они сидели в углу, их головы медленно двигались. Казалось, что они поют друг другу в рот. Поцелуй заставил их тени раскачиваться взад-вперед. В полумраке казалось, что это какое-то кошмарное насекомое сбрасывает свой панцирь. Карл открыл глаза и увидел меня. Он опустил голову ей на плечо. Я взял кофр с гитарой и вышел. Неосвещенный коридор привел меня к выходу.
Снаружи дождь сверкал, точно лед в лунном свете. Группки сонных юнцов плыли по светящейся мостовой. Нищие кучковались под навесами магазинов. На мощеных улицах не было видно машин. Я заметил двух хорошо одетых девиц с высокими прическами, которых тащил в самодельной коляске, точно доморощенный рикша, парень в белой рубашке, облепившей его тело, точно полиэтилен. То ли проклятая дублинская безработица, то ли странная постколониальная шутка. Когда моя карманная карта окончательно промокла, я наконец дошел до знакомого моста. Пока я шел по нему, ветер пронизывал меня до костей. Отпечатки дождя застили свет фонарей. Серолицый мужчина в темном плаще шел навстречу мне, пошатываясь из стороны в сторону. Как раз перед тем как мы должны были столкнуться, его лицо растаяло в дымке дождя. Единственный след его присутствия - дым от сигареты, обжегший мои глаза.
Когда я вошел в нашу комнату в отеле, Карл уже был там. Должно быть, он поймал такси. Я высушил волосы и надел чистую рубашку, он все это время сидел на своей узкой кровати и настраивал гитару. Наконец я остановился и посмотрел на него.
- Прости, - сказал он. - Мы увлеклись. Мы не собирались трахаться, ты же знаешь.
- Мне… - Неинтересно или непонятно? Одно или другое. Моя злость уже перешла в депрессию. - Да вы уже практически трахались. Это подло.
- И что же мы будем теперь делать? - Карл отложил гитару и посмотрел на меня. Уголки его глаз покраснели.
Я пожал плечами.
- Долгий разговор? Развод и девичья фамилия? Сольные проекты? Твоя запоздалая трагически-преждевременная смерть?
- Я имею в виду сейчас. Мы ведь не заснем. Пойдем пройдемся.
Я посмотрел на часы, время близилось к полуночи.
- Здесь есть бары, работающие допоздна, со свободным входом. Это тебе не бирмингемские пуритане-трезвенники.
- У меня есть идея получше. Почему бы мне не разбить твою гитару напополам и не засунуть тебе в задницу гриф?
Карл улыбнулся.
- Обычно ты не столь изобретателен. Он встал и взял меня за руки.
- Прости, я правда сожалею, ты же знаешь. Если бы я так не нажрался…
- Да ты все время нажираешься.
Мы держались на расстоянии друг от друга в лифте и в молчании вышли из отеля. Я пытался успокоить себя: сохраняй спокойствие, точно меня только что отшил самодовольный педик в "Соловье" и нужно спасти свое лицо, игнорируя его. Это не помогало.
Мы пересекли Лиффи и прошли через Темпл-роу: длинную мощеную улицу с гниющими остовами кораблей, отбрасывающими тень на кафе и бары. Музыка сочилась из дверей; на углу под дождем бродячие музыканты играли модерн-джаз. Здесь не было ни луж блевотины, ни парочек, приготовившихся выяснять отношения на кулаках, ни любовных игр под кирпичными стенами. Карл привел меня в бар под названием "Туманный рассвет", который показался мне невероятно переполненным, когда мы вошли, но когда мы добрались до главного бара, оказалось, что здесь не хуже, чем в ночном клубе. Запасшись терпением, можно было пробиться в любом направлении. Карл взял нам обоим по большой порции виски в дальнем баре, пока я в изумлении глазел по сторонам.
"Туманный рассвет" состоял из лабиринта обшитых деревом залов и ниш с картинами в рамах. Над ступеньками я заметил де Валера, хмурившегося на свое собственное отражение. Повсюду, на каждом квадратном сантиметре этого огромного паба, кто-то был. Напитки наливались, оплачивались и выпивались залпом с лихорадочной скоростью. Но никто не терял над собой контроля. Охранники, одетые в черные куртки, спокойно стояли возле бара. Музыка была менее громкой, чем в любом бирмингемском баре после захода солнца. Толпа по большей части состояла из молодежи, но не только. Одежда самая обычная, ничего дорогого или вульгарного. Лишь одна деталь меня обеспокоила. Здесь не было ни одного черного или азиатского лица.
- Невероятно, - сказал я Карлу. - В Бирмингеме никто не позволит вот так набиться в паб. Там обязательно начнется драка… Совсем не похоже на бирмингемские ирландские пабы.
Карл улыбнулся, слегка печально.
- Тут люди умеют пить. Питейная культура здесь глубже реки. Здесь, если тебя вышибли из паба, с твоей общественной жизнью покончено. Так что все долбоебы, тупицы и крикуны валят в Англию. Там они больше к месту.
Он глотнул "Джеймисона", поморщившись от резкого вкуса. Глаза у него были совсем красные.
- Люди тут выглядят потрясающе, - сказал я, бессознательно предлагая ему перемирие. - Такие расслабленные, и все они такие симпатичные. Но разве в Дублине нет черных?
- Немного, главным образом потому, что здесь нет работы. Но с другой стороны, они все время твердят, что Ирландия - единственная страна, где никогда не преследовали евреев. Их сюда просто не пускали. Может, сейчас так. Едва ли я могу назвать это место своим родным домом.
- А где же тогда твой родной дом?
Он ничего не сказал и посмотрел так печально, что я взял его за руку.
- Эй, успокойся.
Было уже заполночь, толпа немного поредела. Я купил еще два больших виски, мы обсудили концерт. Нам обоим понравились упрощенные версии "Его рта" и "Города комендантского часа", но Карл считал, что "Из глины" нужно сделать более инструментально насыщенной. Я сказал, что не думаю, что текст удалось бы так растянуть.
- И, кстати, о чем она?
Карл смущенно посмотрел.
- Я не люблю объяснять слова, - сказал он. - Они значат лишь то, что ты в них услышал.
Не помню, о чем мы еще говорили. На сей раз Карл покупал выпивку, потом, кажется, снова я. Не знаю, как мы добрались до отеля, но помню, что Карл сознательно лег в мою узкую односпальную кровать и обнял меня сзади. Вообще-то я не люблю спать в обнимку, но в ту ночь этого нельзя было избежать.
Когда я проснулся через несколько часов, было все еще темно. Рука Карла лежала на моей талии, его дыхание звучало в унисон с моим. Я медленно высвободился, прошел в смежную ванную, налил стакан воды и выпил его. Затем услышал хриплый голос из комнаты:
- Дэвид? Ты не принесешь мне воды? Пожалуйста.
Он звучал сухо, как бумага. Я наполнил стакан наполовину, подошел к кровати и выплеснул воду ему в лицо.
- Ублюдок!
Он притянул меня к себе и яростно поцеловал. Я впился ногтями в его тощие ребра, ударил его по шее так, что, я знал, останется синяк.
- Продолжай, - спокойно сказал он.
Я перевернул его на спину, согнул колени и трахнул его - без лубриканта, без презерватива. Это должно было быть адски больно, но он кончил в мою руку меньше чем через минуту. Я не почувствовал своего оргазма, но я знал, что он был.
Затем я вышел из него и спросил:
- Ты в порядке?
Он что-то пробормотал. Я лег на другую кровать и заснул.
Во сне я искал тело Карла. Это было где-то на станции Нью-стрит. Я все время находил тела, спрятанные, как бомбы, скрюченные за автоматом с шоколадками, в кабинке туалета, в вагоне пустого поезда, в громкоговорителе над вестибюлем вокзала, где пассажиры спрашивали о своих рейсах, не обращая внимания на то, что происходит. Все тела, что я находил, со спины походили на Карла, но их белые, обескровленные лица были чужими. Когда я проснулся во второй раз, дневной свет подсветил занавеску, точно киноэкран. Лицо у меня было мокрым. Я подумал, что это должно быть от воды, пролившейся на подушку. Затем я вспомнил, что спал на другой кровати, похоже, я плакал. Смущенный, я посмотрел на кровать Карла. Она была пуста.
Я допивал третью чашку кофе в зале для завтраков, когда туда вошел Карл вместе с Йеном и Рейчел. Они вышли проветриться и прогулялись по О’Коннел-стрит.
- Мог бы записку оставить, - сказал я.
В очередной раз я понял, что Карлу проще ладить с самим собой, чем мне ладить с ним. Нам нужно было убить полдня до отъезда домой: Йен и Рейчел хотели поехать на побережье. После оживленной перепалки было решено, что никто не хочет оставаться вдвоем со своим партнером. Так что мы отправились на поезде всей группой.
Дождливым утром променад в Брее выглядел блеклым, но странным образом умиротворяющим. Мелкие брызги хлестали по ступеням причала. Волны накатывались и разбивались, точно отголоски гитарного соло. Чайки выкрикивали обрывки мелодии. Мы шли все вместе, разговаривая о вещах, далеких от музыки: наших семьях, любимых местах, убеждениях. Я помню, как Карл уставился на завесу брызг и сказал:
- Никто ничему не принадлежит. Не думаю, что мы попадем по назначению после смерти. Это больше похоже на… на радиоволны, послания, что витают в воздухе. Вот что останется от нас, послания. Шифр.
Большую часть времени Карл молчал, мне показалось, что он в порядке, но с ним толком никогда не поймешь, он может вдруг заговорить, и ты поймешь, насколько ему плохо. Я никогда не знал, как реагировать. И смех, и участие казались одинаково неуместными.
Позже мы пообедали в старомодном пабе. Когда Карл поднял стакан, я заметил, что у него трясется рука. Губы у него пересохли. Рейчел сфотографировала нас троих, затем заставила меня снять их с Йеном. Думаю, она пыталась подчеркнуть, что она здесь с ним, а не с "группой". Через дорогу от паба был вход в крытый рынок - огромный, слабо освещенный амбар с ларьками, торгующими старыми книгами, пластинками и тому подобным. У одного торговца нашлось несколько подержанных гитар, акустических и электрических. Карл купил "Фендер Стратокастер" за двести фунтов, у него не хватило ирландских денег и пришлось использовать кредитную карточку, но торговец не возражал.
- По-настоящему эту гитару ты можешь купить только за доллары.
Эта ремарка стала поводом для дискуссии в поезде по дороге обратно в Дублин. Рейчел пыталась нас убедить, что ты не можешь по-настоящему играть на "Страте" до тех пор, пока ты не отработаешь смену на автомобильном заводе в Детройте, уделав масляными пятнами свою клетчатую рубашку. Йен предложил написать на обложке нашего следующего альбома: "На гитаре играли Карл Остин и дух Джима Моррисона". Я сказал, что мы можем назвать альбом "Центральные графства снова восстанут". Йен спросил:
- Ты о чем это?
Карл заявил, что лучше бы он и не прикасался к этой штуковине. Я хмыкнул, что ему придется это сделать, когда он потащит ее домой, вместе со всем своим прочим добром. Рейчел сказала, что по-настоящему ее нести он сможет, только если самолет упадет и все погибнут.
- Нет, - настаивал Карл, - по-честному будет везти на поезде.
В ту ночь, в своей квартире, Карл наиграл мне мелодию новой песни: "Порванные струны". Без усилителя "Стратокастер" звучал как призрак: ржавеющий остов автомобиля без колес. Песня была очень странной, Карл пел почти шепотом. "Куда они идут, кому принадлежит их время?/ Плывут по подземной реке/ Мимо гниющих тел и фотографий/ Пока не останется лишь звук". К настоящему времени мы более или менее ее подлатали. Я знал, что он использует алкоголь в качестве оправдания своему эгоистическому поведению, не упуская ни единого шанса и прячась от последствий, но что тревожило меня гораздо больше, так это, что алкоголь, похоже, начал брать верх. Я мог бы жить, смирившись с его играми, мне приходилось переживать и не такое. В глубине души я надеялся, что, приняв это как должное, я избавлю себя от худшего. Если он не сможет удержать нож своих желаний, кого он им поранит?
Несколько недель спустя "Черный камень" играли в Дигбетском ирландском центре. Мы вчетвером пошли на них посмотреть. Хорошее получилось выступление, хотя публика была малочисленная и не особо отзывчивая. Резкие всплески трэшовой гитары и быстрый, яростный ритм ударных создавали ощущение атаки, но в публике не хватало панков, и это, по-видимому, сдерживало группу. После шоу мы зашли за кулисы поздороваться. Они поделились с нами своим "Гиннесом", готовые проявить гостеприимство даже на чужой почве. Карл и вокалистка Берни обменялись телефонами. По дороге домой в автобусе я заметил, что панк похож на блюз, изначально и то и другое было скорее состоянием сознания, но теперь превратилось в набор технических приемов. Карл уныло посмотрел на меня: - Я устал от этих твоих разговоров.
В день когда "Жесткие тени" вышли в свет, мы играли в Амстердаме. Алан Уинтер устроил этот концерт, на самом деле это скорее был предлог для него и прочих сотрудников "Фэрнис Рекордз" провести уикенд в Диснейленде взрослых удовольствий. Из-за того, что номера в гостинице заказывались в последнюю минуту, наша группа растянулась на три отеля в районе Рокин. Никто из группы раньше не бывал в Амстердаме. Я ездил в Париж, когда жил с Адрианом, и Амстердам сперва показался удивительно знакомым, вплоть до колеса обозрения, которое виднелось из отеля. Как и Париж, Амстердам поднимался снизу вверх. Мы с Карлом жили в отеле настолько узком, что там не было ни лифта, ни центральной лестницы, только лестничные пролеты, соединявшиеся площадками в самых неожиданных местах.
В Париже мы с Адрианом заказали двухместный номер в маленьком отеле в центре. Мы прибыли, распаковали вещи и немного отдохнули, прежде чем отправиться на прогулку. Менеджер остановила нас в холле и сказала, что ей пожаловались на шум, доносившийся из нашего номера. Адриан сказал, что это ошибка, мы вовсе не шумели. Он пришел в замешательство. Мне пришлось объяснить ему, что это упреждающий удар со стороны менеджера против гомосексуального секса, возможно, это обычная практика. Я не думал, что столкнусь с подобными проблемами в Амстердаме. (И я не ошибся).
Мы все договорились встретиться на площадке, в одном из центральных ночных клубов, около восьми вечера. "Лента" - наша разогревающая группа, с Мэттом Пирсом на клавишах, слегка тяготели к психоделике и намеревались усугубить эту тягу сегодня вечером. У Йена, Карла и меня были менее амбициозные планы. Мы купили унцию марокканского гашиша в ближайшем кофешопе, выкурили небольшой косячок, а остальное заначили на потом. Затем мы набрели на бар и засели там, потягивая неразбавленный еневер, чувствуя, как сквозь нас проходит мягкая вибрация. Еневер - мягкая версия джина, которую порекомендовал нам Мэтт. Мы сидели, скрючившись в углу, обдумывая наше выступление, бессознательно имитируя обложку "Жестких теней". Закольцованные басовые партии и ломкие аккорды "Дрянной жизни" New Order разносились по бару.