Выступление было не слишком впечатляющим - камерным, если проявить великодушие, "никудышным" - если нет. Публика в узком прокуренном зале, состоявшая из обдолбанных обитателей сумерек, едва ли могла нам чем-то помочь. "Лента" рассыпалась на нитки: если им удавалось всем вместе начать играть одну и ту же песню, это можно было считать редкой удачей. Джон, гитарист, пялился на лампочки над головой до тех пор, пока Алекс не заставил притушить их до яркости свечей. Мэтт явно аккомпанировал голосам, звучащим в его голове. Похоже, у него там распевал церковный хор под аккомпанемент Napalm Death.
Мы довольно вяло прошлись по всем песням альбома, кроме "Фуги", плюс "Из глины" и "Порванные струны". Странно, насколько устаревшим казался материал "Жестких теней" теперь, когда у нас был записанный, упакованный в коробочки артефакт. Карл произвел несколько невнятных аккордов и сбил нас с Йеном с толку, вернувшись к студийной версии "Стоячей и текущей воды". Мы планировали сыграть анкор "На расстоянии", но вместо этого воткнули его в конец нашего выступления. После последнего куплета раздался глубокий вой фидбека и огни погасли. Это вышло не преднамеренно, но получился достойный финал.
После концерта мы скурили оставшийся гашиш и выпили бессчетное количество бутылок отличного голландского пива. Алан предложил Карлу "марку", но он отказался, к моему величайшему облегчению. Мысль о Карле под кислотой меня пугала. Голландские ребята из музыкального бизнеса и друзья Алана были с нами очень любезны. Мы начали мечтать о европейском туре в декабре, после завершения британского тура, о котором мы старались не думать. Клуб все еще был открыт, индустриальная музыка пугала неподвижных обитателей, смотревших во мраке свои личные фильмы. "Лента" вернулись к себе в отель почти сразу же после выступления.
На следующее утро мы пропустили завтрак, выбравшись лишь глотнуть кофе и забили на ланч. Небольшая порция еневера помогла избавиться от головной боли. Карл с некоторым удивлением уставился на прозрачную жидкость в своем стакане.
- Почему в других странах не пьют еневер вместо джина? - сказал он. - Тогда бы количество самоубийств резко упало. "Самаритянам" стоило бы заняться его рекламой. И какое воздействие это бы оказало на население? Нас поглотит маниакально-депрессивный психоз. Экономика начнет меняться каждый день. Леонард Коэн попал бы в Top of the Pops.
Мы провели день, болтаясь по окрестностям, покупая диски и майки со странными рисунками. В каждом баре, куда мы заходили, играло какое-то техно с сэмплами из старых записей: соул-вокал, фортепьянная мелодия, одинокая труба. Призрак из машины. Мы поспорили о том, означает ли сэмплинг конец настоящей музыки или же он просто подворовывает из ее музыкального шкафа. Йен сказал:
- Вы оба просто повторяете то, что где-то вычитали.
Мы втроем поели в эфиопском ресторане в студенческом квартале, упомянутом в путеводителе "Тайм-аут", еду там подают на гигантском блинчике, от которого ты отрываешь куски и макаешь в соус. После этого Йен, который был непривычно тихим в тот день, отправился куда-то по своим делам, а мы с Карлом решили посетить Вармусстрат .
Через два часа, пройдя несколько тематических баров, мы вошли в клуб, где большая часть стен была зеркальной. Внезапно отражение оказывалось настоящим баром. Музыка - техно-эквивалент спид-метала. Здесь были мужчины со всей Европы и из Америки: джинсовые куртки, кожаные жилетки, облегающие комбинезоны, трусы-стринги, боксерские шорты, блестящий макияж. Их оцепенелый, безмятежный вид намекал, что чтобы ни случилось дальше, они уже оказались там, где хотели. Только некоторые из них - одинокие новички - активно искали партнеров, остальные уже нашли их по случаю, точно на неожиданной распродаже в музыкальном магазине. Интернациональный язык любовной прелюдии заменял беседу. Некоторые пары уходили вместе, другие перемещались в дальние комнаты клуба.
Неизбежно, там была ничем не помеченная дверь. Точно запасной пожарный выход. Оттуда вышел мужчина, с красным лицом, застегивая на ходу джинсовую рубашку. Карл потянул меня за рукав:
- Мы можем посмотреть?
Я встревожился, но не подал виду и лишь пожал плечами. Два парня вышли, держась за руки, одинаково улыбаясь. Вокруг нас загорелые, затянутые в кожу ребята пили бутылочное пиво. Стены были украшены гигантскими рисунками Тома Финляндского - фигуры почти в натуральную величину, детали - нет. В качестве сидений использовались старые бочки. Кондиционер очень мощный, изо рта понимались облачка пара. Я поежился, засэмплированная дива завывала из колонок под потолком. Карл потянул меня за собой.
- Там будет теплее.
Там действительно было теплее, но только благодаря жару тел. Бледно-красный верхний свет, точно здесь царил вечный закат, делал фигуры едва различимыми. Единственная мебель - пара столов с чашами, по-видимому, полными презервативов. Звучал медленный, монотонный хаус, один и тот же закольцованный фрагмент повторялся снова и снова. Я не мог с уверенностью сказать, были ли стоны и бормотание, что я слышал, живыми или записанными. Парочки лежали на полу и стояли, прислонившись к стенам, используя друг друга или третью сторону в качестве мебели. Это не походило на Тома Финляндского. На самом деле я подумал о другом финском художнике - Туве Янссен: ее пухлых муми-троллях и остроголовых, глазастых призраках. Я потянулся к руке Карла, он целовал кого-то.
Я схватил его за рукав и покачал головой. Его партнер, мускулистый парень с короткими светлыми волосами, улыбнулся мне. Точно во сне я увидел, как его рука переместилась в промежность Карла и расстегнула молнию. Карл нежно сжал мою руку, затем он принялся ласкать парня. Мне стало холодно, точно я вновь переживал то, что однажды уже случилось. Когда они начали дрочить друг друга, я пошел прочь. Чья-то рука, погладившая меня по заднице, замерла.
Я подумал, а на хрен все это. Он был крепкий, темноволосый, похож на валлийца, единственное слово, которое он произнес - "да". Я прижал его к стене и поцеловал, пытаясь освободить свой рассудок от мыслей. Он погладил мою промежность, но я не позволил ему расстегнуть молнию: это было бы слишком, вроде моих "раздетых" снов. Вместо этого я взял в рот его член так яростно, что он почти моментально кончил, он двигался в такт музыке, его пальцы запутались в моих волосах. Затем я прижался к стене, закрыв лицо руками. Спустя какое-то время я почувствовал чью-то руку на своем плече. Это был Карл.
- Пойдем, - сказал он.
Мы вернулись в Рокин в молчании. Дождь кончился, но воздух был холодным. Черные отпечатки листвы разметили желтую мостовую. Канал казался лентой, сотканной из мрака, свет фонарей мерцал в нем, точно фары машин в тумане. Большинство баров были все еще открыты, но в кафе царила темнота. Наконец Карл остановился у входа в бар, находившийся в подвале, зеленая неоновая вывеска с силуэтами остроконечных листиков обрамляла темное окно.
- Хочешь накуриться? - я посмотрел на него. - Пошли.
Внутри свет был опутан неподвижными трехмерными тенями. Альбом Боба Марли тихо играл где-то в глубине бара. Большинство столиков было занято, но никто не разговаривал. Изучив написанное от руки меню, я купил два косяка с "хаус-ред". Очень хорошая трава. Очень, очень… хорошая. Мой гнев съежился и стал хрупким, скорее орнамент, нежели пламя. Карл посмотрел на меня сквозь облако горького дыма.
- Почему ты не остановился? - спросил я.
- Чтобы заставить понять тебя кое-что.
- Что? Понять что?
- Чтобы ты увидел. Если ты задаешь вопросы, значит ты не врубился.
- Я видел, на что ты хотел заставить меня смотреть. Вы с этим парнем, присосавшиеся друг к другу, точно парочка сладких педиков. Но, блядь, что ты… Господи, мать твою, Иисусе, слезоточивый.
- Я хотел, чтобы ты кое-что понял. Про меня. Про то, что случилось с Дином. Про себя. Я не могу найти слов для этого. Никогда не мог. Но мне кажется, до тебя что-то дошло. Потому что ты не просто смотрел. Я видел тебя.
Просидели какое-то время, накуриваясь. Свет расплывался пятнами на бледном потолке. Где-то позади нас Марли пел о том, как выбраться из бездонной ямы. Я прислушался и почувствовал, как нечто осело внутри меня, какая-то печаль. Я потянулся через исцарапанный столик и сжал руку Карла.
Из кафе мы оба вышли слегка дезориентированными в пространстве. Улица была пустынна. Я посмотрел на свою карту, но ничего не понял. Карл быстро пошел вперед, хотя, как я знал, и в неверном направлении. Когда я попытался его остановить, он пробормотал:
- За нами идут.
Я оглянулся и увидел фигуру, идущую по другой стороне улицы. Мы пересекли еще один канал и оказались в квартале красных фонарей. Розовые неоновые вагины вспыхивали над дверными проемами, голые женщины стояли в застекленных окнах, двигаясь медленно, точно рыбы в полупустых аквариумах. Карл потянул меня за рукав.
- Идем быстрей. Здесь мы от них оторвемся.
Мы быстро шли по улицам, заполненным глазеющими туристами, полураздетыми проститутками и привратниками в кожаных пиджаках. Затем мы дошли до еще одного канала. Карл повернул налево, потом еще раз налево, направляясь в Рокин. Внезапно порношопы и бордели закончились, и мы оказались в обычном районе, освещенном только старомодными фонарями. Переходя мост над каналом, я увидел тело, болтающееся в черной воде. У него не было головы. Когда я остановился, то увидел, что его плечи зацепились за нос затопленной лодки, ее киль торчал, как какой-то грязный позвоночник.
Вскоре мы подошли к еще одному каналу, мало чем отличающемуся от предыдущего. Вот уже несколько минут нам не попадалось ни одного человека. Карл помедлил и оглянулся через плечо.
- За нами никто не идет, - сказал я.
- А им это и не надо. - Его глаза расширились от страха. - Ты знаешь, где мы?
- Не уверен, но отель не…
- На хрен, Дэвид. Ты что, не понимаешь? Где мы? - он в отчаянии посмотрел по сторонам. - Это не то, что ты думаешь. Это не Амстердам. Он здесь. Он ждет меня.
Мы все утро будем смеяться над этим, подумал я. Утро казалось таким далеким. Я обнял Карла за плечи, они были точно деревянные. Он закрыл глаза, его била дрожь.
- Помоги мне, пожалуйста, помоги.
Я вытащил карту и заставил себя собраться с мыслями, мысленно вычерчивая маршрут. Отель был всего в четырех улицах от нас.
На следующее утро мы все сидели в зале ожидания аэропорта, из-за плохой погоды рейс отложили на час. Карл сидел рядом со мной, вдыхая пар от пластиковой чашки кофе. Я все еще думал о "Песни искупления" Марли: о том, что нам нужно освободить свое сознание. Затем я подумал о "Фуге", песне, которую мы не играли на концерте. Ее обрывки мелькали у меня в голове все утро, смешиваясь с шумом машин, гулом аэропорта, детскими криками. Я посмотрел на Карла и понял, что он, как и я, прислушивается.
Глава 8
Блюзовая импровизация
И я носил маску искренности.
Felt
Обложка для "Жестких теней" оформлялась в спешке, бюджет был крошечным. Ее делали в расчете на виниловую пластинку, хотя компакт-диски уже стали доминирующим форматом в мейнстриме, маленькие независимые лейблы по-прежнему предпочитали иметь дело с винилом. Через два года, разумеется, все полностью изменится. Передняя обложка была вариацией на тему старого постера "Треугольника": те же контуры трех лиц, но внутри красного треугольника. Мне она нравилась, потому что напоминала о первом альбоме группы Тома Робинсона - "Власть во тьме". На обратной стороне названия песен были расположены рядом с зернистой черно-белой фотографией эстакады в Хокли. На внутренней стороне - три отдельные фотографии - Карла, Йена и моя, плюс еще три вида Бирмингема: аллея вдоль канала, начинающаяся в Акок-Грин, виадук в Дигбете и разломанный высотный дом в Ли-Бэнк. Обложки кассеты и компакта шли с теми же фотографиями, только по-разному обрезанными. Вкладышей с текстами не было.
И Джон Пил и Марк Редклифф поставили несколько песен в своих вечерних шоу. Редклифф заметил, прокрутив "Загадку незнакомца": "Неплохо. А ты как считаешь, Лард?" Райли помолчал, потом сказал: "Ага, ничего. Этот певец, кажется, я его знаю. Он дерьмо. Хороший гитарист, но сможет ли он сыграть на гобое? Забудь".
На следующий день после возвращения из Амстердама я пошел в "Рыбу-меч", посмотреть, поступил ли к ним наш альбом. Едва открыв дверь, я услышал "Некуда идти". Я просматривал тускло освещенные стойки с дисками, слушая "Его рот", на такой громкости тенор-саксофон в начале и конце песни был отчетливо слышен. Я больше не работал в "Темпест Рекордз", но они заказали сотню подписанных экземпляров пластинки. Обложка была слишком темной, так что мы расписались на внутренней стороне. Месяцы спустя Марк в магазине повторял, когда бы я ни пришел: "Все еще полно осталось".
Первые отзывы появились в еженедельных музыкальных газетах. Джуди Смит из "Мелоди Мейкер" отвесила нам сомнительный комплимент:
"Есть ли в "Треугольнике" лишенная иронии смесь ярости и отголосков эха, столь важная для 1990-х? Они носят армейские куртки или анораки? Ответ кроется не в их удивительно старомодной музыке, но в тех моментах, когда Карл Остин вкладывает свою душу - и задницу - в мелодию. Он - не непорочный Моррисси, обдолбанный свидетель урбанистического насилия и подавленности. Эти песни поются на диалекте страха. Кое-кто скажет, что "Треугольники" продолжают жать на кнопку сигнала тревоги. И забывают про педаль спецэффектов."
Стюарт Харви из "NME" сказал то же самое, только другими словами:
"Ритм-секция "Треугольника" обеспечивает довольно мощную поддержку голосу Остина, приземляя его в нужных местах. Но голос - как и маниакальная, ненадежная гитара Остина - пришел из иного мира: между голубым и черным. Ориентиры этого альбома - New Order, Вэн Моррисон, Питер Хэммил - кажутся частью отчаянной попытки найти историю, объяснение состоянию рассудка, который не принадлежит ни к одному миру".
Единственная реакция Карла на это: "Но я, блядь, ненавижу Питера Хэммила".
Обе рецензии похвалили "Загадку незнакомца", и "Фэрнис" решил выпустить ее на сингле. Карл и Пит Стоун пару дней протрахались с мастер-тейпом "Вставай и иди", которую мы не включили в альбом. Мы отказались от этого трека после бесплодного дня, проведенного в студии. Они наложили на нее крики и отзвуки голоса, затем перемикшировали басовую партию и ударные из других треков. Результат длился пять минут и был абсолютно не слушабельным. Его использование в качестве би-сайда было оправдано, когда "NME" назвали его "завораживающим", в то время как сторона А объявлена "банальной, одной из многих". В "Мелоди Мейкер" был некий пацан, помогавший разбираться обозревателю с вышедшими синглами; насколько я помню, пацанчик сказал: "Да, это серьезная штука. Нам нужно заявить, что она нам понравилась?", - и обозреватель ответил: "Нет".
Ежемесячная музыкальная пресса оказала альбому чуть теплый прием. "Кью" похвалила "крепкие ритмичные треки", в то время как "Селект" описывал нас как "некую невнятную разновидность Felt". "Тайм-аут", похоже, увлекся региональной повесткой дня:
"Дебютный альбом "Треугольника" - это крик о помощи, донесшийся из трущоб Бирмингема. В песнях, столь же мрачных и запутанных, как карта Центральных графств, эта талантливая, но обреченная гитарная команда использует свое горькое наследие. Как поется в одной из их самых пугающих песен, там некуда идти. В Бирмингеме никто не услышит твой крик. Но спасибо чуду звукозаписывающей технологии, эти потерянные голоса спасены ради нашей забавы".
Хелен Фелл из "Брум Бит", писавшая о нашем концерте в "Органной трубе" в начале года, выдала самый прямой и положительный отзыв:
"Со времен "Бормотания" REM ни одной группе не удавался столь же мощный дебют. "Треугольник" - это три парня, играющие угловатый, жесткий рок, чтобы выразить совсем не мачистские эмоции - боль, страх и утрату. Шрамы, оставленные жестоким любовником; закрытое общество, выступающее против аутсайдера; человек, освободившийся из тюрьмы, чтобы обнаружить, что он несет свою тюрьму внутри себя. Но это отнюдь не сиротские жалобы: на каждую обнаженную травму приходится десяток невысказанных или высказанных только через музыку. Позади жестких теней этой пластинки видится странный и пугающий свет. Это песни, которые "Треугольники" считают себя обязанными сыграть, и они заслуживают того, чтобы быть услышанными".
Практически сразу после выхода интервью мы получили сообщение от Мартина, что Хелен хочет взять у нас интервью. Она приехала из Вулверхэмптона, чтобы встретиться с группой в кафе "Зебеди" в "Алум-роке" - анархистском центре в одном из самых бандитских районов Северного Бирмингема. Здесь царили скорее панки, чем хиппи, скорее классовая война, чем кампания за ядерное разоружение. Мы вчетвером расселись вокруг белого стола, поедая вегетарианскую пиццу и запивая ее самодельным кофе. Хелен была бледной, довольно угрюмой молодой женщиной с йоркширским акцентом. Первые полчаса мы провели, болтая о новом альбоме REM, который только что вышел. Слишком много синглов было вытащено из него позже. У нас у всех оказались разные любимые песни: Хелен нравилась "Заведи меня", Йену - "Человек на Луне", Карлу - "Ночное плаванье", а мне - "Ничья земля". Я и месяц спустя продолжал слушать этот альбом.
Дискуссия перешла на "Треугольник" и наш альбом. Я попытался объяснить, как Пит разбивал каждый трек на составляющие, а затем снова собирал их вместе:
- Когда мы играем вживую, это проще. Ничего лишнего на заднем плане.
- Это не живой альбом, - сказал Карл. - Но он настоящий. Я хочу сказать… ты не можешь быть настоящим все время. Ты не можешь быть живым все время. На альбоме звук - настоящий. Вот почему он называется "Жесткие тени". Вы понимаете?
- Не совсем, - сказала Хелен. - Могу я спросить о "Его рте"? Что за идеи выражает эта песня?
- Ну, это… - Карл задумчиво глотнул кофе. - Это блюзовая вещь, в духе Вэна Моррисона. Очень мужская. Вообще-то это песня Дэвида. Я только написал слова, чтобы лучше раскрыть ее.
Я смущенно посмотрел на него: сперва ты написал слова.