Дом остался позади; они проехали мимо газетной лавки и прачечной-автомата. У входа стоял мужчина без рубашки, с пластиковым стаканчиком в руках.
Джеко показал на него пальцем:
– Стирает рубашку, наверное.
Майки это смешным вовсе не показалось.
– Ты зачем это зовешь Карин покататься?
– А что такого?
– Она тебе нравится?
– Просто хотел ее взбодрить.
– Каким образом – подбивая к ней клинья? Не смеши. – Майки покачал головой, точно ничего абсурднее в жизни не слышал. Он понимал, что ведет себя как последний гад, но никак не мог остановиться.
– Ты должен заботиться о ней, вот что я хотел сказать, – проговорил Джеко.
– Не надо мне помогать, Джеко. Нет, правда. Тебя никто не просит.
Джеко помрачнел. Они проехали мимо почты, супермаркета и выехали на окраину города.
– Послушай, друг, – сказал он, – я тебе все это говорю лишь потому, что давно всех вас знаю и вы мне дороги. Я понимаю, конечно, что у Элли Паркер классные сиськи и она девственница, но что-то эта девица тебя совсем не в ту сторону завела.
– При чем тут она вообще? Мы о Карин говорим.
– А какая разница? – Джеко пристально взглянул на него. – Ты кончай ее обхаживать. Видел, как ты в суде на нее пялился. У тебя крыша поехала.
– Все со мной в порядке. Она была частью нашего плана, вот и все.
– Сам себя уговариваешь?
– Ничего я не уговариваю. Правда это.
Майки опустил окно и выставил локоть, кипя от негодования. Джеко просто завидует. Что уж там… Элли ему не по зубам, да такому, как Джеко, в жизни не светит такая девчонка.
Некоторое время они ехали в тишине – мимо полей, где по колено в собственном дерьме паслись свиньи, мимо ферм со столами на улице и выставленными на продажу банками варенья и молодой картошкой. Майки сунул руку в карман, достал табак и свернул самокрутку. Джеко не предложил. Но тот, кажется, даже не заметил – подпевал какой-то идиотской песенке по радио.
Они были уже совсем близко от побережья. Дорога тянулась длинная, прямая. Они проехали мимо коттеджей, где продавались кролики, дрова, лошадиный навоз.
Чем ближе они были к морю, тем легче дышалось. На небе не было ни облачка. Оно было ослепительно-синим. Майки начал успокаиваться. Он снова достал пачку табака:
– Свернуть тебе?
– Давай. Спасибо, – ответил Джеко. Майк сделал добротную толстую самокрутку и даже
прикурил ее для Джеко, по-братски.
– Может, пойти в спасатели? – сказал Джеко, взяв сигарету. – Всегда хотели, помнишь?
И правда, в детстве профессия спасателя на водах приводила их в восторг. У спасателей были хижина на пляже и черная грифельная доска, на которой каждый день писали мелом: "Сегодня дежурный спасатель…" – и имя. А имена у них у всех были крутые – Трой, Гай, Курт. Они носили форменные красные рубашки, сидели и глазели на девчонок и лишь время от времени махали флажками и покрикивали на детей, чтобы те не лезли на камни. Прилив тут был высокий, поэтому работа все-таки не была лишена ответственности и всегда приходилось за кем-нибудь следить – за серфингистами или катающимися на водных лыжах. Иногда мимо проплывала яхта или три аэроплана стремительно проносились над горизонтом, а секундой позже доносился звук их моторов.
– Ну, так как тебе идея, Майки? Не срастется с ресторанным делом, может, устроимся спасателями?
– А что, можно, – ответил Майки.
Джеко вдохнул полные легкие дыма и выпустил его через ноздри:
– Будем работать вместе, ты и я, дружище.
Они свернули за угол и налево. На поросшей травой обочине сидели девчонки. Рюкзаки, карта в руках, походные ботинки.
– Эй, – сказал Джеко, когда они проехали мимо, – давай их подбросим, а?
– Не стоит, вид у них какой-то… набожный. Джеко рассмеялся и дал задний ход. Остановился у
обочины и выглянул в окно со стороны Майки. Сначала одна из девчонок подняла голову, потом другая.
Джеко сдвинул солнечные очки на лоб. Увидев его глаза, девчонки, кажется, расслабились; одна улыбнулась, блондинка.
– Привет, – проговорила она.
– Заблудились?
– Да нет, спасибо. Просто остановились передохнуть.
– Но вы же карту рассматриваете. Небось ищете дорогу?
– Да нет.
Темноволосая опустила глаза и тихо сказала что-то подруге; та тоже уткнулась в карту и провела по ней пальцем. Майки внимательно наблюдал за ними. Такое поведение было ему знакомо. Карин тоже вот так отводила взгляд, игнорировала тех, кто стоял у нее прямо перед носом, надеясь, что те сами уйдут.
Джеко решил представиться, видимо решив, что это поможет.
– Это Майки, – сказал он, – а я Джеко. Блондиночка снова улыбнулась:
– А вместе вы Майкл Джексон?
Джеко рассмеялся шутке. Вторая девчонка тоже; даже Майки улыбнулся. Вот так-то лучше. С девчонками так и надо: смеешься над их шутками, и они начинают чувствовать себя свободнее.
– Ну что, – сказал Джеко, укрепившись в своей уверенности, – подвезти вас или как?
– Спасибо, сами справимся, – ответила темноволосая, встала, закинула рюкзак за спину и протянула руку подруге.
Та ухватилась за нее и тоже вскочила на ноги.
– Рады были познакомиться, – проговорила она. – Пойдем мы.
– Да бросьте, – не унимался Джеко. – Давайте мы вас кофе угостим. Или, может, пивом? Мы в пабе работаем. Вам пиво можно, девочки?
Блондинка снова улыбнулась:
– Можно.
Майки видел, что она готова согласиться. Но темноволосая была сдержаннее, а она у них, похоже, была за главную.
– Брось, – шепнул Майки, – не хотят они.
– Хотят, их просто уговорить надо.
Джеко медленно поехал рядом с девушками. Они выглядели такими доверчивыми; любой мог легко увязаться за ними на дороге. Майки теперь часто чувствовал себя виноватым по отношению к девчонкам – когда смотрел телевизор, например, или видел порножурналы на полке в газетной лавке, слышал слова песен, открывал третью страницу "Сан" с модельками топлес. Раньше его такие вещи не заботили, и это новое отношение совсем его не радовало. Он-то чем может помочь?
Джеко крикнул в окно:
– Да ладно вам, девчонки. Обратите на нас внимание.
Обе девушки симпатичные. И вроде приличные.
– Вы можете просто уехать? – процедила темноволосая.
Джеко прищелкнул языком:
– Чего так невежливо, а? Мы просто хотим вас подвезти.
Она повернулась к нему, злобно сверкнув глазами:
– Подвезти? Да отвянь ты, придурок, с тобой даже не смешно.
– Сама же только что смеялась.
– Брось, – шепнул Майки, – поехали, не стоит оно того.
– Точно, – услышала его девушка, – не стоит.
– Да вы нам вообще не понравились даже! – крикнул Джеко в окно и дал газу, окутав их облаком черного дыма.
Майки вжался в сиденье:
– Зачем ты так?
– Это все ты виноват.
– Я? Это еще почему?
– Ты навлек на нас проклятие. – Джеко ткнул Майки пальцем. – Изменил законы Вселенной, втюрившись во врага.
Майки ударил по приборной доске:
– Да не втюрился я в нее. Кажется, мы все уже обсудили, нет?
– Тогда почему, спрашивается, ты никому о ней не рассказал – ни Карин, ни матери? Откуда такая секретность?
– План не сработал, так ведь? Не получилось у Сью придержать свой длинный язык, вот Элли и узнала, кто я такой, а потом подначила своего братца-психопата меня прищучить. И зачем мне об этом рассказывать матери или Карин? Мало мне, что ли, от них достается?
Джеко улыбнулся, но Майки никак не мог понять, что же в его словах забавного.
– Сью, считай, спасла тебя от самого себя.
– Да не нужно мне спасение. Нужен план.
– План у тебя был дырявый. – Джеко повернулся к нему. – А теперь ты уже несколько дней сам не свой – ни девчонок, ни выпивки после работы, ни развлечений. Дуешься из – за того, что тебе досталось? Так сделай что-нибудь. Вернемся и прихватим с собой оружие, если хочешь. Возьмем Вуди и остальных. Бомбы, ружья. Надерем ублюдку задницу как следует.
Ну почему Джеко не в состоянии просто обо всем забыть? Какой идиот.
– Все кончено, ясно? Я выставил себя полным идиотом. Элли меня подставила, и мы с ней никогда больше не увидимся. Так забудь, ладно? Ничего уже не поделаешь.
Тридцать
Элли набрала в Гугле "изнасилование", но ошиблась на одну букву и получила ссылку на сайт поставщика оснастки из синтетического конопляного волокна*. Впервые за много дней что-то вызвало у нее улыбку. Тогда она нарочно ошиблась снова, ожидая увидеть информацию о сроках созревания слив и помидоров, но вместо этого вышла на сайт какой-то базы данных, и снова все стало серьезно. Когда же наконец набрала слово правильно, то выяснила, что половина всех девушек в возрасте до восемнадцати лет подвергаются сексуальному насилию в той или иной форме – от прикосновений сексуального характера до изнасилования.
* Rape – изнасилование; rоре – веревка, канат; ripe – спелый, зрелый, а также аббр. от Regional Internet Registries – региональный интернет-регистратор (англ.).
Повсюду в мире девушки подвергаются насилию. Она сделала себе тост с вареньем и съела его, глядя в открытое окно.
Элли лежала на спине, укрытая одеялом почти с головы до ног. Она выглядела очень мило, как будто ее уютно уложили в кроватку. Но когда Элли включила свет…
Нет!
Элли взяла два пакетика чипсов и моментально их умяла – один за другим. Потом открыла холодильник и оба шкафа, где хранилась еда. Иногда Том прятал свои шоколадные кексы в другом месте, не в хлебнице, но сегодня она их не обнаружила. Может, пойти и самой купить? Еще совсем рано, но пекарня на главной улице открывается в полседьмого. Она вышла в коридор, прижалась ухом ко входной двери и прислушалась. Тишина. Даже ветер, обычно завывающий из-за угла дома, даже дребезжащий почтовый ящик молчит. Она приоткрыла дверь на щелочку и оглядела лужайку. Никого.
Но нет… Что это там? Птица с белым пятнышком на груди – как капля молока на нефтяном пятне. Присев на качающуюся верхнюю ветку, она смотрела прямо на нее. Сорока? Сойка? Птица склонила голову и затрещала. Глазки у нее были маленькие, черные.
Элли погрозила ей пальцем:
– Привет.
Та склонила голову набок и распахнула крылья. Элли изумленно увидела, что изнутри они ярко-фиолетового цвета – совершенно невероятный цвет для птицы, скорее годится для королевской шелковой пижамы. Птица поднялась в небо, пролетела над крышей и исчезла. Ее крик доносился до Элли еще долго. Она слушала его, пока эхо совсем не затихло, и почему-то это ее успокаивало.
Сбежав по лестнице, она пересекла лужайку. Удивилась, что ноги у нее все еще бегают, что ее не закружил циклон и не ударило молнией, а у ворот не поджидает толпа, вооруженная камнями. Кажется, она слишком себя накрутила. Это же очевидно. В других странах идут войны, между прочим; вот прямо сейчас где-нибудь на противоположном конце света кого – то хоронят заживо на улице. А она всего лишь полна глупых сомнений насчет родного брата, всего лишь боится идти в суд и выступать в его защиту.
Она вышла на улицу и заметила, как сразу расширилось небо над головой – это была уже не душная маленькая полоска над их переулком, а целая аллея голубого неба.
Мир был прекрасен.
Шагая, она все видела как впервые: ромашки в траве – они были все еще в тени и, словно спящие дети, ждали, когда покажется солнце, чтобы раскрыться. Тяжелые лепестки цветов на вишневых деревьях. Самолет, серебристый и крошечный, поблескивающий в небе среди облачных завитков. Представив людей, пристегнутых к креслам высоко над головой, она улыбнулась.
Осталось совсем недалеко. Еще две улицы, потом мимо церкви и завернуть за угол. Вот и пекарня – неоновая вывеска мигает. Рядом благотворительный магазин, он еще закрыт, и газетная лавка – как раз открывается. В воздухе витал сладкий аромат.
Элли открыла дверь, и зазвонил колокольчик. Толстая женщина, пыхтя, поднялась с табуретки, прижимая к груди журнал. Вид у нее был недовольный.
– Чем могу помочь?
На витрине лежали булочки с сахарной пудрой и пончики, имбирные человечки и печенье в форме звезд, украшенное серебряными сахарными шариками.
– У вас есть шоколадные кексы?
Женщина указала на поднос, выставленный в окне:
– Есть круассаны. Тоже шоколадные.
– Пойдет.
Продавщица сняла щипцы, висевшие у прилавка, – те были густо измазаны сахарной глазурью. Как так может быть, ведь день только начался?
– Вам один?
Женщине было тяжело наклоняться и выпрямляться, даже говорить тяжело. У Элли у самой появилась одышка, на нее глядя.
– Да, всего один.
Вот что бывает, если есть много пирожных. Превратишься в старую толстуху. Но прежде – в Алисию Джонсон, которая ела свой обед в школьном туалете, чтобы никто не видел, как она набивает живот.
За последние пару недель Элли стала лучше понимать Алисию. Но этот круассан станет последним – хватит объедаться. Надо взять себя в руки и поддержать брата, не падая духом.
– Восемьдесят пять пенсов.
Элли взяла бумажный пакет, сдачу и вышла. Колокольчик снова зазвенел. Она очутилась на улице.
У двери сидела собака. Большая, с грозной мордой и кривыми, как у ковбоя, лапами. Поводок был привязан к перилам и натянулся. Элли прижалась к дверям.
Только бы не набросилась. Только бы не укусила.
Из газетной лавки вышел мужчина со свернутой газетой под мышкой. Рассмеявшись, он похлопал собаку по боку и произнес:
– Да он тебя не обидит, девочка.
Но стоило ему отвязать поводок, как собака начала принюхиваться – сначала понюхала круассан, потом у Элли между ног и ее пальцы. Элли замерла, а мужчина, по – прежнему улыбаясь, проговорил:
– Да он у нас добрый, хоть и большой.
Почему он думает, что это нормально – вот так позволять своей собаке ее обнюхивать? Она поспешно перешла на другую сторону улицы. Загудел клаксон. Люди вдруг словно повылазили из всех щелей: один мужчина принялся выкладывать газеты на прилавок, другой что-то выкрикнул из раскрытого окна. Сработала сигнализация, а вдалеке запела женщина. Но все это происходило словно в замедленной съемке, как будто мир затянуло патокой.
В нее вдруг врезался какой-то мальчишка. Ботинки, джинсы, кофта с капюшоном, руки в карманах. Он шел быстро, торопливо удаляясь от нее, но все же она не рассчитывала никого встретить. Когда она вышла из дому, мир казался пустым, а теперь вот снова был полон людей.
А если представить себя на месте Карин? Что, если бы она оказалась здесь и…
Нет, нет, хватит думать о Карин! Элли попыталась вспомнить медитацию, которой училась после того, как ее укусила собака в Кении и все подряд пялились на ее шрам. Надо было закрыть глаза и попросить у Вселенной сил. Представить себе белого тигра на железной горе, пылающего красного феникса, плывущую голубую черепаху и зеленого дракона в лесу.
Но когда у тебя глаза закрыты и ты думаешь о драконах, трудно идти по улице. А если открыть, сразу видишь кучу дерьма – окурки, раздавленную жвачку на тротуаре, гонимый ветром мусор.
Мой брат невиновен. Вот это медитация получше. Пробормотав эти слова себе под нос пару раз, она пошла дальше с опущенной головой. Сработало, но ненадолго. Она все время вспоминала, как Том расколотил бутылку. А стоило этим мыслям проникнуть в голову, как за ними просочились и другие: Том и его друзья, только что из паба; Карин, пьяная, на кровати; трое ребят, окружившие кровать кольцом. "Что вы делаете?" – спросила Элли. Да так, ничего, прикалываемся.
У электрических ворот Элли нащупала кнопку. Ворота открылись. У двери она стала искать ключ. Войдя в дом, прислонилась к стене в коридоре, досчитала до пядесяти, пошла на кухню и закрыла ставни. Налила в чайник воды. Испугалась, что кофе кончился, но нет – свежая пачка нашлась в холодильнике на нижней полке. Взяла тарелку для круассана – свою любимую, с якорями и белыми парусниками. Сделала кофе и села за стол. Кофе был горячим, а первый кусочек круассана – сладким и чудесным. От такого сочетания она заплакала.
В дверях возник Том. Элли чувствовала, что он там стоит, и знала, что надо перестать плакать. Босиком он зашел на кухню и сел рядом с ней на корточки.
Я боюсь тебя, подумала она, вытерла глаза рукавом и постаралась не смотреть на него. Но он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к своему. Его щеки горели, как будто внутри пылал огонь.
– Ты где была?
– В булочной.
– Не рановато?
Она показала круассан на тарелке:
– Видишь?
– А мне ничего не принесла?
– Нет.
– Почему? – Он улыбнулся, но только губами. – Ты что, меня больше не любишь?
Он не шутил. Он говорил серьезно. Как будто раньше эти слова прятались под полом, а теперь показали свою страшную морду. Элли не знала, что ответить, не знала даже, ждет ли он ответа.
– Фредди тебя вчера утром видел, – продолжал он. – Рано, часов в шесть.
– Я гуляла.
– Где?
Ее сердце в груди заколотилось. Она прошла через весь город к дому Карин и Майки с одной лишь целью – посмотреть на окна, попробовать угадать, в какой квартире они живут.
– Нигде. Просто гуляла.
Он замолчал. А потом проговорил:
– Почему это мне кажется, что ты уже не на моей стороне? – Потом развернулся и медленно подошел к двери, постоял там секунду и снова повернулся к ней: – Прошу, не бросай меня.
Тридцать один
Занавески развевались, как паруса. Солнечные зайчики прыгали по ковру. Том лежал на кровати с закрытыми глазами и слушал айпод. Элли стояла на лестнице и смотрела на него. Он выглядел совершенно обычно – обычный парень в обычной комнате. Ни замков, ни полицейской ленты, ни распахнутых дверей.
Том Александр Паркер, с ним рядом она выросла… неужели он допустит, чтобы случилось ужасное?
Он, должно быть, почувствовал, что Элли наблюдает за ним, потому что резко выпрямился и взглянул ей прямо в глаза. Потом снял наушники:
– Что?
– Ничего.
– Ты что стоишь и таращишься? Хочешь меня напугать?
– Ужин готов. Мама велела тебя позвать.
Элли встала на колени у собачьей корзинки, погладила ее мордочку, заглянула в подернутые молочной дымкой глаза и проговорила:
– Ну, как ты, моя старушка?
– Элинор, – скомандовал отец, – вернись за стол и оставь собаку в покое.
Она подчинилась. Мать поставила на стол поднос с бараньими отбивными, и Том наколол на вилку сразу две. Затем мать достала из духовки горошек и морковку и переложила их в миски. Том положил отбивные отцу. Мать поставила овощи на стол, и Том взял себе порцию. Обернув руку полотенцем вместо рукавички, мать достала из духовки противень с запеченным картофелем.
– Мятный соус будет? – спросил отец.
– Конечно, сейчас.
– А подливка?
– И подливка.
Отец постучал по столу кончиками пальцев, чтобы привлечь внимание Элли.
– Не хочешь помочь матери? Или так и будешь сидеть?