Я прекратил играть и посмотрел на дальнюю окраину, где вдоль кромки воды протянулась старая туристическая зона. Пляжные домики приспособили под жилье заполонившие побережье беженцы, которые толпами устремились к морю из растерзанной войной внутренней части страны. Я ужасом ждал, когда население Бейры вот-вот достигнет критической отметки. Казалось, город вопреки логике отчаянно стремился увеличить количество своих жителей. За двадцать лет скудного существования он научился обеспечивать свои нужды за счет собственных отбросов. Я представил себе, как это явление цепной реакцией распространяется по всему миру: иллюзорное, убого-самодостаточное существование.
На городской транспорт нельзя полагаться. Город пришел в упадок настолько, что давно привык обходиться без окружающего мира. Развлечения более чем скромны. На побережье всего несколько крошечных магазинчиков-баров, разместившихся в глинобитных хижинах. Время от времени - чаще всего ближе к вечеру - я отправлялся наугад в одно из таких заведений, порой даже ехал на своем пикапе, если удавалось раздобыть бензин.
Поскольку с транспортом дела обстояли скверно, любая машина превращалась в автобус. Ехать, не взяв пассажиров, означало привлечь к себе внимание полиции. Однажды, когда я отправился на машине к морю, один человек которого я подобрал, постучал по крыше кабины и показал неизвестную мне ранее дорогу к побережью. Еще несколько пассажиров, судя по всему, тоже знали эти места. Высадив попутчиков, я вскоре выехал к пляжу. Новый бар был огражден с трех сторон плетнем из тростника. Местечко, как мне показалось, было не лишено некоторой амбициозности. Бетонные столы и скамьи украшала мозаика из осколков керамики и зеркал. Зайдя под навес веранды, я увидел на стенах яркие росписи.
Стоявший у стойки белый парень с ярко выраженным австрийским акцентом явно "доставал" юную барменшу.
- Я знаю хозяев таких баров на всем побережье, - произнес он на жуткой мешанине немецкого и ломаного португальского.
Девушка бесстрастно покачала головой.
- Сука гребаная!
Откуда-то из внутреннего помещения появился белый мужчина - по виду профессиональный боксер - и встал рядом с девушкой.
- Вон отсюда! - рявкнул он, даже не глянув на наглого посетителя. Они с этим австрияком, видимо, уже раньше встречались, потому что парень поспешил отойти от стойки и направился к выходу.
- Тебе кранты, козел! - крикнул он. - Ты теперь оглядывайся на улице! Я тут кое-кого знаю!
Бармен моргнул. Это был крупный, рослый, хорошо сложенный мужчина, чисто выбритый, с короткой стрижкой. Близко посаженные глаза, колючий взгляд. Подкачали рот - маленький, с поджатыми губами - и слабовольный подбородок.
- Что за херню порол тут этот недоделок? - спросил он по-английски, ни к кому конкретно не обращаясь, когда австриец ушел. Я с удивлением уловил норфолкский акцент - с первого взгляда я принял бармена за южноафриканца, бура.
Я тут же вступил в разговор и перевел то, что сказал по-немецки этот юный наглец.
- Понятно.
- Примерно что-то в этом роде, - добавил я.
Подобными заведениями в здешних краях обычно владели местные, и мне не терпелось узнать, каким ветром занесло сюда европейца, что заставило его заниматься этим не слишком прибыльным делом. Из напитков в баре оказалось традиционное трио - "фанта", пиво "Карлсберг" с зеленой этикеткой и чибуку, отвратительное пойло местного производства, к которому я так и не привык. Подумалось, что бармен, как и я, должно быть, идеологический сторонник ФРЕЛИМО, социалистического правительства Мозамбика. Что иначе могло привести англичанина в эту нищую страну? Опять-таки, как и я, этот человек был среднего возраста и, судя по всему, принадлежал к породе людей, склонных к частой перемене мест. Для подобных ему типов дом давно превратился в далекое смутное воспоминание.
Бармен явно обрадовался возможности пообщаться с соотечественником, особенно после того как я предложил угостить его пивом. Он снял с полки бутылку "Карлсберга", мы вышли из бара и сели за столик под открытым небом.
Ник Дженкинс, представился он. Я немного рассказал о себе, упомянул о Горонгозе, с удивлением поймав себя на том, с каким удовольствием вспоминаю те времена, пусть даже просто чтобы как-то поддержать ни к чему не обязывающий разговор.
Мы заговорили о войне. Когда я поведал ему, как, несмотря на убеждения, стал работать учителем в центральной части страны, где при поддержке ЮАР хозяйничали боевики из РЕНАМО - и как прямо под носом у них я пропагандировал среди моих семи-восьмилетних подопечных марксизм, - Дженкинс усмехнулся.
Моя собственная жизнь, на взгляд стороннего наблюдателя насыщенная событиями, зависела от причудливых поворотов политической ситуации. А вот Ник Дженкинс, подобно всем истинным авантюристам, неким образом умел дистанцироваться от великих событий современности. В Мозамбике он уже второй раз. В первый раз его занесло сюда в конце шестидесятых, когда он работал на морских торговых линиях, связывавших внешний мир с Мапуту. Тогда этот город был старой колониальной столицей и назывался Лоренсу-Маркиш. Оттуда Дженкинс отправился на Карибы, где основал небольшую экспортно-импортную фирму.
- Меня занесло туда во второй раз, - усмехнулся он. - Меня вечно куда-то заносит.
Я быстро прикинул кое-что в уме.
- Должно быть, вы были тогда совсем молодым человеком. В первую вашу поездку на Карибы. Когда это было? В начале шестидесятых?
- Ну да, - кивнул Дженкинс. - Можно сказать, совсем сопляк.
Когда же он рассказал мне про Кубу, я усомнился в правдивости его истории.
- Шесть батальонов, - вздохнул он, вспоминая далекие годы. - Полторы тысячи человек. Это надо же!
- Так вы участвовали в высадке в Заливе Свиней?
- Не в самой высадке. Мы тогда стояли в Пуэрто-Кабесас, занимались там ремонтом. Корабль зафрахтовали. И нас вместе с ним. Мы были палубными матросами, а не десантниками.
Эта история, искусно слепленная из намеков, недомолвок и редких модных словечек, заворожила меня. Подумать только, семнадцатилетний паренек из английского захолустья оказался в 1961 году на гаванских пляжах! Такое просто не укладывалось в голове.
Но и это было еще не все. Как Дженкинс сообщил мне чуть позже, спустя пару лет (точнее, октябрьской ночью 1963 года), он мыл посуду в том самом ночном клубе, в который зашел Юрий Гагарин, Герой Советского Союза, первый человек, слетавший в космос. Космонавта Номер Один занесло в Гавану во время очередного всемирного турне дружбы. Ник Дженкинс оказался непревзойденным рассказчиком. Он ехидно расписал разношерстную свиту Гагарина - что ни пиджак, то поставщик оружия или партийный чин. Но самые едкие слова Дженкинс приберег для их жен: по его словам, это были жуткого вида тетки, одержимые переводами Неруды и Борхеса с испанского на русский. Он даже помнил, что Плайя-Хирон - бухта, где колонию кораллов якобы перепутали с водорослями, - дала название национальной награде Кубы, которой во время этого визита доброй воли Фидель Кастро удостоил первого космонавта планеты.
- Он показал мне ее прямо в баре. Юрий. Свою медаль. А я показал ему свой шрам. И Юрий рассмеялся и сказал мне: "Это тебе тоже награда за Плайя-Хирон!"
Меня так и подмывало спросить, на каком языке они общались. Нет, мне действительно было интересно, как мог Дженкинс свободно говорить с советским космонавтом по-русски. Если же учесть высоколобые литературные реминисценции и аллюзии, все эти перевранные имена и названия (вроде "Джорджи Боркисс" вместо Хорхе Борхеса), рассказ нового знакомого убедил меня: передо мной - непревзойденный авантюрист.
Когда мы собрались расходиться, было уже поздно. Наступила ночь. Керосин в лампе почти весь выгорел. Я подождал, пока Дженкинс закроет заведение, и вышел вместе с ним к тому месту, где были припаркованы наши машины. Мое затянувшееся молчание, видимо, подсказало ему, что пора закругляться, однако Дженкинс счел нужным завершить свою историю мощным финальным аккордом.
- Водоросли, это ж надо! - рассмеялся он. - Засранцы из американской разведки приняли кораллы за водоросли. Причем какие-то особенно гребаные кораллы. Я сразу почувствовал, как нас качнуло, и, не раздумывая, сиганул за борт. Просто чудо, что не напоролся на риф. - Дженкинс на мгновение задумался и добавил: - Но кое-кому не повезло.
"Лендровер" Дженкинса был припаркован всего в нескольких футах от моей "тойоты". Из-за облаков появилась луна, и я увидел, что машина моего нового знакомого, как будто пьяная, накренилась вправо. Прежде чем я догадался остановить Дженкинса, тот шагнул вперед, чтобы посмотреть, что случилось с его автомобилем. Он скрылся в темноте, продолжая бубнить:
- Я слышал, как они кричали в ночи. Я чувствовал запах крови…
В следующий миг раздался звук, напоминающей удар крикетной клюшкой по кочану капусты. Потом я услышал, как кто-то грузно повалился на песок. Дженкинс смолк на полуслове. Я, как идиот, бросился в его сторону.
Разглядеть что-либо в темноте было невозможно. Я вытянул вперед руки в надежде, что смогу дать отпор обидчику Дженкинса. Мне повезло - я споткнулся и полетел на землю, и тут же что-то, просвистев мимо моего правого уха, с размаху взрезалось в песок. Я мгновенно вцепился в этот предмет. Оказалось, что это палка. Мне удалось подняться. Я не рискнул вслепую размахивать доставшейся мне дубинкой, а вот обезоруженный враг осмелился выскочить из тени на освещенное светом луны пространство. Конечно же, это оказался юный австрияк. Я бросился на него с дубинкой наперевес. Оружие не слишком изящное - впрочем, наверное, за то время, пока мы с Дженкинсом выпивали в баре, парень лучше не нашел. Мне не оставалось ничего другого, как ткнуть его концом палки прямо в солнечное сплетение. Австрияк полетел на землю и рухнул в паре шагов от меня. Дженкинс уже успел вскочить на ноги. В следующий миг он набросился на поверженного врага и несколько раз как-то странно взмахнул рукой над его физиономией, которую тут же залило кровью.
- Боже!.. - вырвалось у меня.
Дженкинс отпустил парня и зашагал к бару. Избитый австриец заковылял в противоположном направлении, прижимая к лицу руки.
Я последовал за Дженкинсом. Ночь была прекрасна, темное небо казалось белесым от высыпавших на нем звезд. Накатывавшие на берег волны мерцали слабым зеленоватым светом. Дженкинс опустился на колени и принялся смывать кровь с ножа, после чего аккуратно вытер лезвие о рубашку.
- Всегда доводишь дело до конца? - спросил я.
Он ничего не ответил и, набрав пригоршню воды, принялся смывать кровь со ссадины на голове.
Закончив с этой процедурой, Дженкинс опустился на песок.
- Нам не на что было надеяться, - сказал он, и его лицо приняло бесстрастное выражение. Я так и не понял, что имел в виду бармен - сегодняшнюю драку или далекий день 16 апреля 1961 года. Впрочем, какая разница. Годы войны закалили меня, жестокость Дженкинса не была мне в новинку, но это еще не значит, что я ее одобрял.
Я помог ему встать и отвел к тому месту, где стояли машины. Австриец снова куда-то исчез. Я посадил Дженкинса на пассажирское сиденье моей "тойоты", врубил свет и осмотрел полученную им рану. За ухом у него, капая на воротничок рубашки, все еще сочилась кровь, однако сама ссадина, к счастью, оказалась пустяковой. Морская вода приостановила кровотечение. Я проверил зрачки Дженкинса и попросил вытянуть вперед руки. Насколько я мог судить, никаких признаков сотрясения мозга не было.
- Посиди тихо, - посоветовал я ему, взял фонарик и отправился посмотреть, что там такого успел натворить с "лендровером" этот сопляк-австриец.
Никакого другого ущерба, кроме пары пропоротых шин, я не обнаружил. Когда я вернулся к пикапу, Дженкинса там не оказалось. Я позвал его, но он так и не откликнулся. Инстинкт подсказывал мне, что самое лучшее в данной ситуации - как можно скорее слинять.
Но тут до меня донесся голос нового знакомого.
- Какой тогда в этом смысл, на хрен?! - орал Ник на плохом португальском. Даже на расстоянии я понял, что он кого-то отчитывает. - Будь я на месте грабителя, ты бы уже подох!
Эти слова Дженкинс уже не произнес, а прорычал. Я включил фонарик и направил его луч на бар. Ник Дженкинс, по всей видимости, находился где-то поблизости.
- Что? Где они? - ответил бармену незнакомый мне голос. - Да ведь у меня есть дубинка. Вот она, смотри!
Я подумал, что моему новому знакомому угрожают второй раз за вечер, и с тяжелым сердцем направился к задней двери бара. Дженкинс возвышался над каким-то человечком, стоявшим возле сторожевой будки, которая размером была едва ли больше собачьей конуры.
- Какого хера ты не стал зажигать свет?! - кричал бармен. - Надо было выйти ко входу!
Сторож, сраженный абсурдностью этой мысли, рассмеялся в ответ.
- Чтобы осветить дорогу грабителям? В темноте им хотя бы ничего не видно.
- А как бы их тогда увидел ты сам? Стал бы ждать, пока они все вынесут? Пойми, идиот, тут только что был один подонок. Он бродит где-то рядом. И что ты с ним будешь делать?
- Вот здесь моя хижина. Вот мое ружье. Я никогда не сплю, я все время слушаю…
- Давай ступай вперед! Он тебе ничего не сделает. А не то я сам сейчас возьмусь за твою работу! Найди его и скажи, чтобы поскорее убрался отсюда!
Дженкинс увидел меня и неожиданно утратил интерес к сторожу.
- Ладно, оставайся на месте! Пусть тебе глотку перережут, мне-то какая забота?
Осторожно проведя рукой по голове, Дженкинс подошел ко мне, и мы вместе вернулись к моему пикапу.
Я сказал ему, что у его автомобиля лишь проколоты шины, и, если не ошибаюсь, Ник воспринял это как хорошую новость.
- Сейчас такая темень, что мы все равно ничего не увидели бы, - пробурчал он. Я полез в карман за ключами, а Дженкинс продолжил свой рассказ, как будто за последние несколько минут с ним ничего не случилось. - Мы натыкались друг на друга. Ударялись лбами. Все что-то кричали. Большинство из нас не умели плавать…
После того, что произошло этой ночью, я начал терять терпение.
- Если ты попал в плен после неудачи в Заливе Свиней как враг Кубы, то как тебе удалось всего через пару лет устроиться на работу в гаванский ночной клуб?
- А мне дали всего два года, - произнес Ник с таким удивлением, будто я и сам должен знать ответ на вопрос. - Двадцать два месяца заключения в Ла-Кабанье. Я ведь был еще совершенным сопляком, и все это видели.
Он подался вперед и пригнулся, чтобы я посмотрел на его коротко стриженную голову и убедился в правдивости излагаемой им истории.
- Вот, - сказал бармен, тыча пальцем куда-то ниже раны, нанесенной австрийцем.
Там вроде бы имелся шрам, полученный, по его словам, в результате сильного удара двадцать шесть лет назад. В тот день, когда в Заливе Свиней провалилась организованная при поддержке ЦРУ вылазка кубинских контрас, разъяренный кубинский рыбак со всей дури огрел его веслом по башке.
- Старый засранец, вот он кто. Увидел, что я прячусь в его лодке. - Дженкинс рассмеялся, не поднимая головы. - Тонущий корабль. Ночь. Коралловый риф. Темнотища хоть глаз коли. Рядом рвутся снаряды, свистят пули. Бог знает, что творится. А я отделался одним лишь этим боевым шрамом.
После сегодняшней потасовки ему следовало бы наложить пару швов. Разглядеть старый боевой шрам мне так и не удалось.
Дженкинс выпрямился - явно слишком быстро, потому что тут же застонал и схватился за голову.
- Этот говнюк, кажется, саданул меня по тому же самому месту. Да, похоже, что так…
В следующее мгновение я включил передние фары. На некотором расстоянии от нас стоял заляпанный кровью австриец.
Я подъехал к нему. От болевого шока парень явно плохо соображал: он даже не подумал отступить в сторону.
- Что будем делать? - спросил я.
- Разберемся. Помоги мне.
Мы вылезли из машины и подошли к незадачливому забияке. Дженкинс взял его за руки, я - за ноги. Не обращая внимания на протесты австрийца, мы погрузили его на заднее сиденье "тойоты". Где-то на въезде в город недавно открылось несколько неправительственных организаций, и если мы вывалим парня перед нужными воротами, какой-нибудь добросердечный врач-швед вскоре осмотрит его и окажет необходимую помощь.
Лондон - Йоханнесбург
Сентябрь 1998 года
Аэропорт Хитроу. Авиалайнер тяжело разворачивается и запускает двигатели. Актрису кино и телевидения Стейси Чавес рывком отбрасывает на спинку кресла.
Ускорение неожиданно оказывается даже приятным - чехол кресла надежным коконом обволакивает ее тощее, высохшее тело, защищая от повреждений. Увы, как только самолет отрывается от земли, это ощущение исчезает, и Стейси понимает, что совершила ужасную ошибку.
"Все время думаю о том, как ты поживаешь, - написал ей недавно отец с опозданием как минимум в четверть века. Интересно, откуда у него адрес ее электронной почты? - В клинике мне не сказали ничего вразумительного. Просто переслали счета за твое лечение".
Ее отец, Мозес Чавес - человек, которого разыскивает полиция.
Стейси летит в Мозамбик, чтобы сняться в коротком документальном фильме про обезвреживание противопехотных мин. Три года назад в земле этой страны сидело примерно три миллиона этих смертоносных штуковин. До сих пор неизвестно, сколько еще мин оторвут гениталии крестьянам или головы любопытным детишкам, которые только что научились ходить. Ее продюсер Оуэн брал интервью у представителей почти десятка организаций, занимающихся разминированием, и ему сказали, что решить эту проблему окончательно не удастся никогда.
Самолет проваливается то в одну воздушную яму, то в другую, и Стейси судорожно хватается за подлокотники кресла. Ей страшно, но она боится не самого полета, а этих бросков вверх и вниз. После нескольких лет болезни они напоминают ей трепетание собственного заморенного голодом сердца.
Примерно через двадцать четыре часа Стейси будет стоять перед видеокамерой, защищенная от палящих лучей кевларовой накидкой и пластмассовым козырьком - в прошлом году в Анголе в таком наряде выступала принцесса Диана. Ничего хорошего ждать не приходится. Нетрудно представить, как таблоиды станут смаковать тему сходства ее похожей на вешалку фигуры с жертвами голода в Африке (знания Стейси о Черном континенте ограничиваются просмотром записи благотворительного концерта "Лайв эйд". Она убеждена, что все до единого африканцы по-прежнему страдают от хронического недоедания). Стейси ничего не стоит мысленно прокрутить в голове уродливые сравнения - задолго до того, как те будут опубликованы, - между ней и святой Дианой. "Кем она себя возомнила?" - зададут вопрос газетчики, и люди захихикают, прочитав это.