В глубине души все члены бригады ненавидели Фила, однако, к сожалению, никто не делился своими чувствами с остальными. Рабочие сидели вокруг стола, гоготали над громкими непристойными репликами Фила, и каждый считал себя единственным из всей компании, которому это не доставляет удовольствия. В результате создавалось впечатление, что Фила не просто терпят, а даже любят. Собравшиеся как бы находились в заложниках, опасаясь сказать или сделать что-нибудь такое, что могло бы вызвать нападки Фила. Все курили правильную марку сигарет: "Силк кат"? Скорее "Отсоси-ка". Их только гомики курят". Пили правильный сорт пива: "Легкое пиво? Пойло для педиков. Возьми лучше "Стеллу". Выпивали много, и никто не мог уйти из паба пораньше, если только не имел очень веской причины. Над каждой репликой Коутса смеялись. А когда он рассказывал явно придуманные истории о том, как изменял жене с девицей по имени Лаура и о драках, в которых якобы участвовал, или ругал евреев, вся компания одобрительно шумела.
Другими словами, его боялись. Со стороны все члены компании выглядели одинаковыми. Они смеялись над одними и теми же шутками, постоянно использовали бранные слова и даже с виду были похожи. Этих парней нельзя было ни назвать святыми, ни заподозрить в симпатии к меньшинствам. Особого уважения к противоположному полу монтажники тоже не испытывали, а предпочитали видеть женщин раздетыми на страницах журнала или наблюдать, как они проходят мимо, и громко фыркать им вслед.
В Филе же было нечто этакое… не совсем правильное. Его словно вылепили из другого теста.
Например, когда один из монтажников лестно отозвался о барменше, вернее, о ее симпатичных сиськах, Фил вмешался: "Гребаная шлюха, приятель. Пизда – как резиновый сапог, а жопа – как у коровы".
Его высказывание прозвучало оскорбительно и злобно. И дело было не в том, что рабочим не понравилось красочное сравнение интимных женских мест с резиновым сапогом или – еще одно любимое выражение Фила – с выпотрошенным кроликом. В конце концов, они монтажники, а не социальные работники. Однако Фил зашел слишком далеко. Что-то в его словах и манере покоробило остальных. Хотя никто в этом не признался.
Они все так же сидели, придворные за столом короля Фила. Пили правильное пиво и курили правильные сигареты, и каждый из них старался загнать мысль о тирании Коутса как можно глубже. Каждый считал, что заявить о своей неприязни к Филу – все равно что признать собственное отличие от других. Как большинство людей, они боялись быть не такими, как все.
Впрочем, никто из их компании не боялся отличаться от остальных сильнее, чем сам Фил. А он и на самом деле был иным.
Вскоре после своего замечания насчет резинового сапога Фил почувствовал знакомое жужжание в заднем кармане. Почти сразу же Коутс встал, нарочито громко заявив: "Ну что, парни, пора выгулять моего питона. Нелегкая работенка. Займет время. Может, кто-нибудь из вас, дамы, составит мне компанию, а?"
Ага, подумали собутыльники, ухмыляясь ему в ответ. Прямо сейчас.
Затем, прежде чем повернуться и направиться в туалет, Фил потянулся к столу и бросил на него свой сотовый так, что тот завертелся. Было похоже, что он пытается привлечь внимание к тому, что телефон остался лежать на столе.
Собственно, этого Фил и добивался. В заднем кармане жужжал другой телефон. Телефон, которым он пользовался только для того, чтобы общаться с одним-единственным человеком. Тем, который только что прислал ему сообщение.
Фил торопливо прошагал к туалету и хлопнул дверью – вполне в своем духе. Однако внутри его поведение резко изменилось, и, прежде чем полезть в карман за "Моторолой", мужчина огляделся по сторонам. Он достал телефон, открыл его и успел прочитать послание, пока входил в кабинку и закрывался.
"Позвони мне" – гласило сообщение. На дисплее имя автора не высветилось. Фил не внес его в память телефона – зачем, ведь только единственный человек в мире знал этот номер. Ну, вообще-то порой Коутсу приходила информация от оператора сотовой связи, обычно о разных специальных предложениях, но больше никто этот номер не знал.
Никто, кроме Эрика, его любовника.
И этот факт многое говорит о Филе Коутсе. О человеке, который находился в таком противоречии с самим собой, был исполнен такого отрицания своей гомосексуальности, что постоянно оскорблял геев. О человеке, который так боялся разоблачения, что купил себе второй мобильный телефон, дабы держать эту сторону своей жизни как можно дальше от своры прихлебателей. Слабый и напуганный Коутс был тем, кем меньше всего хотел быть, – толстым гомиком. Оказалось, что Фил вовсе не король монтажников магазинного оборудования, а их королева.
Меж тем он ничего не мог с собой поделать. У Фила тряслись руки, когда он набирал номер Эрика. Внутри все переворачивалось, на лбу выступил пот. Пока раздавались гудки, Фил прислушивался, не вошел ли кто в туалет.
– Эрик, – произнес он тихим тревожным голосом, когда наконец на другом конце ответили, – чего, черт побери, ты добиваешься? Я же просил тебя: никаких звонков, только сообщения.
– Я не люблю посылать сообщения, – жалобно протянул Эрик, воплощение еще одного ненавистного Филу типа – женственного педика. – Это так скучно.
Несмотря на хныкающую интонацию своего собеседника, а может, именно из-за нее, Фил почувствовал, как в брюках что-то шевельнулось. Питон проснулся. Фил потрогал его через ткань джинсов, зажмурив от стыда глаза.
– Эрик, – хрипло прошептал он, – чего ты хочешь?
– Ну, – в голосе из телефона ощущалась власть, которой его владелец обладал над Филом, – я подумал, что мы бы могли встретиться вечером.
– Да, – сказал Коутс, отметив равнодушный тон любовника. Это равнодушие было мучительным и в то же время невыносимо сексуальным. Пожалуй, подумал Фил, сегодня вечером надо вести себя-с Эриком грубее обычного. Пора показать ему, кто главный.
– Милый, я переехал, – добавил Эрик с легкостью человека, который не сидит долго на одном месте. Так как он работал мальчиком по вызову, то и в самом деле часто переезжал. – Меня перевели в Ислингтон.
Фил терпеть не мог, когда вспоминал, что ему приходится платить за секс, то есть платить за то, чтобы чувствовать себя дерьмом. Ему было противно сознавать, что Эрик наверняка позвонил лишь под одной причине: у него кончились деньги. Уникальная коммерческая ситуация – вся власть у продавца. И все же, все же…
– Тогда где? – спросил Фил, продолжая прислушиваться к звукам, доносящимся со стороны двери в туалет. Ему хотелось поскорее закончить разговор, чтобы парни в пабе ничего не заподозрили.
– О Господи, – вздохнул Эрик, – мне лень сейчас тебе все объяснять. Приезжай на станцию метро "Хайбери-энд-Ислингтон" и позвони оттуда.
– Пришлю сообщение, – резко поправил Фил.
– Как хочешь, – певуче отозвался Эрик. – Увидимся позже, дружочек.
Он дал отбой, а Фил остался стоять в кабинке туалета, чувствуя одновременно возбуждение, отвращение к самому себе и ненависть к своему любовнику. Вернее, он ненавидел не Эрика, а иерархию в их отношениях.
Машинально он потер татуировку на шее, изображавшую то ли птицу, то ли что-то другое.
Затем начал набирать сообщение. Не Эрику; послание предназначалось ему самому. Коутс отправил его на свой другой телефон, который вполне невинно лежал на столе по ту сторону двери в туалет.
"Милый, – написал он. – Можешь прийти прямо сейчас? Я хочу у тебя отсосать. Целую. Лаура".
Там, в пабе тренькнул его телефон. Через пару секунд Фил вернулся к столу, взял мобильник и объявил во всеуслышание:
– Ну что ж, парни, старине Коутси сегодня подфартило.
С этими словами он осушил свою кружку и с надежно спрятанной в заднем кармане "Моторолой" покинул компанию приятелей, отправившись на свидание с Эриком.
Вообще-то Фил предпочел бы добраться до станции метро "Уоррен-стрит" бегом. Тем не менее он сдержался и пустился в путь быстрым размашистым шагом. Внутри по-прежнему все переворачивалось, но не от страха, а от приятного возбуждения. Он заплатил за проход и устремился на ветку Виктории. Лондонцы уже заканчивали рабочий день, и на станциях начали скапливаться толпы людей. Фил опасался карманников, поэтому периодически ощупывал рукой задний карман, чтобы проверить, на месте ли "Моторола". Вскоре он очутился на платформе и стал агрессивно протискиваться к поезду, используя как таран свое огромное брюхо. В вагоне Коутс оттолкнул плечом небрежно одетого человека с "дипломатом", который как раз собирался сесть, и сам занял место. А сев, лишь самодовольно ухмыльнулся в ответ на злобный взгляд и не обратил никакого внимания на то, что сидящая рядом женщина неодобрительно покачала головой. Фил закрыл глаза и подумал об Эрике. Затем эти мысли пришлось отогнать – питон в его джинсах напрягся.
На "Хайбери" Коутс буквально выдавился из дверей, словно зубная паста из тюбика, и зашагал по платформе по направлению к выходу, по пути ощупывая карман с телефоном.
Но сотового там не было.
Коутс остановился. Проверил еще раз. Какое-то время он походил на человека, который неистово шлепает сам себя, затем обеими руками стал отчаянно шарить по карманам. Он почувствовал облегчение, когда в одном из передних карманах нащупал что-то, по очертаниям напоминающее мобильник, но только на секунду, пока не осознал, что это его второй телефон.
"Моторола" бесследно исчезла.
Так как Коутс сам по себе был неприятным типом, ему даже в голову не пришло, что телефон выскользнул из кармана на сиденье в поезде, и на него потом сел небрежно одетый мужчина с "дипломатом". Нет, сотовый у него вытащили, решил Фил, возможно, когда он шел по платформе. Наверняка его обворовал черный подросток.
Все же вскоре ярость Коутса сменилась другим чувством, более тревожным. В "Мотороле" хранился номер Эрика. Фил ввел этот номер всего один раз, когда заносил в телефонную книжку. Хотя он много раз видел его на дисплее мобильного, он ни за что на свете не смог бы вспомнить номер точно. А Эрик, разумеется, переехал.
Будь Фил не таким омерзительным типом, ему, возможно, удалось бы вернуть телефон и найти Эрика. Но этого не произошло.
И, как ни странно, пока он стоял на платформе и шлепал сам себя, в пабе на Тоттнем-Корт-роуд произошло нечто, усугубившее его невезение.
Там один из коллег-монтажников отпустил весьма непристойную шутку, на что другой заметил:
– Вот херня, Фил бы сказал то же самое. Этого было достаточно. Начался разговор, а вскоре каждый из компании понял, что не одинок в своей неприязни к Филу. Как бы далеко ни зашла тирания Фила, тот случай стал началом ее падения.
Глава 22
По дороге домой я нашел в метро мобильный телефон.
Так вы заходили в паб во время перерыва на обед?
Конечно. Вы в тот день, разумеется, обедали в любимом знаменитостями ресторане "Айви", брали интервью у какой-нибудь звезды. А я иду в паб, где выпиваю три кружки пива, потом возвращаюсь на работу и пару часов тупо пялюсь на монитор компьютера. Затем собираюсь и ухожу.
Как обычно, я сажусь в метро на станции "Оксфорд-Серкус" и, как обычно, чувствую себя паршиво. Хочется поскорее попасть домой. Сегодня вечером у меня самые благие намерения. Я решил навести порядок в квартире, приготовить нормальный ужин и насладиться, скажем, всего лишь четырьмя банками пива за просмотром фильма "Империя наносит ответный удар". Также я собираюсь позвонить Сэм, извиниться за вчерашние назойливые звонки и сказать, что у меня все в порядке.
Видите, я понимаю, что с тех пор, как она ушла, позволил своей жизни пойти наперекосяк. Полагаю, это простительно, учитывая обстоятельства. У меня было о чем подумать – например, о револьвере, который я нашел. Однако теперь мне просто необходимо сосредоточиться на том, как вернуть Сэм, а не забивать мозги чем попало. Проще говоря, нужно полностью взять ситуацию под контроль, не дать ей ухудшиться.
Я стою и наслаждаюсь легким ветерком из туннеля – приближается поезд. Кто-то протискивается рядом со мной в опасной близости от рельсов. Самонадеянный и шустрый юнец, который полагает, что становится круче от того, что идет по самому краю платформы. На мгновение я представляю себе, как сталкиваю его под поезд; было бы весело увидеть, как физиономия сопляка из наглой становится, испуганной и как поезд на него наезжает. Мне бы доставило огромное удовольствие избавить мир еще от одного придурка.
Но затем юнец уходит, наверное, чтобы злить других пассажиров. А я вижу свое отражение в окнах поезда, пока тот тащится мимо, постепенно замедляя ход. Вижу мужчину в костюме, с "дипломатом" в руках. Человека, который многое потерял, однако, слава Богу, не все. Я вижу человека, у которого есть работа, и неплохая, если на то пошло. Ответственная работа с хорошими перспективами и приличной зарплатой в заклеенном конверте в конце каждого месяца. Я вижу человека, у которого, чтобы не сглазить, еще есть жена, которая обязательно, чтобы не сглазить, вернется к нему, и их отношения станут еще крепче.
Чувствую себя героем, который сорвался со скаты в пропасть. Он падает, падает, падает и вот-вот погибнет. Вдруг в самую последнюю секунду его пальцы хватаются за выступ в скале, и он повисает над бездной, а потом дюйм за дюймом, мучительно медленно, с огромным усилием, подтягивается, чтобы обезвредить бомбу с часовым механизмом за миг до взрыва.
Он – это я. Я настолько заворожен своим поведением, что даже забываю сердиться на других пассажиров: тех, которые ломятся в двери, хотя еще не все вышли; тех, которые не проходят в середину вагона; тех, кто не хочет подвинуться и дать пройти другим; тех, кто усаживает ребенка рядом с собой, а могли бы взять его на колени. Нет, они меня нисколько не раздражают.
Погруженный в приятные мысли, я не сержусь даже тогда, когда какой-то жирный ублюдок, похожий на строителя, плюхается на свободное место передо мной. Я совершенно спокоен, когда он самодовольно ухмыляется с победным выражением лица. Теперь меня это не трогает, думаю я, смотря на него сверху вниз. Возможно, прежнего Криса подобный поступок взбесил бы, но новый Крис достиг буддийской внутренней безмятежности.
Наверняка телефон, который я нахожу, принадлежит жирному ублюдку, похожему на строителя. Обновленный Крис исполнен благих намерений, и потому я немедленно решаю вернуть сотовый хозяину, а не оставить себе.
Я обнаруживаю мобильник в тот миг, когда наконец сажусь. Поезд уже трогается, а жирный боров, похожий на строителя, вдруг вскакивает и прет к выходу. Так как я стою прямо над ним, то быстренько усаживаюсь на освободившееся место и сразу же ощущаю, как что-то упирается мне в спину. Пытаюсь нащупать странный предмет рукой и готовлюсь к любому ужасу, который только может найтись в вагоне поезда лондонской подземки.
Но это всего-навсего сотовый, один из маленьких модных телефонов-раскладушек. Он не больше сигаретной пачки и намного лучше моего, который по сравнению с ним кажется огромным, как кирпич.
Вспомнив, где нахожусь, я решаю найти его владельца и изо всех сил пытаюсь привлечь внимание других пассажиров, разве только не встаю и не начинаю допытываться у окружающих, чей это телефон. Все отворачиваются, на лицах безучастное выражение; не зря газеты рассказывают случаи, как в вагоне метро пристают к девушкам, и никто за них не заступается. Я даже наклоняюсь к сидящей рядом женщине, которая читает журнал, и спрашиваю: "Простите, это не вы потеряли?" В ответ она смотрит на меня так, словно я показываю ей не крошечный мобильник, а огромный, черный и блестящий искусственный пенис. Потому я сдаюсь, пожимаю плечами и, подвигав бровями в стиле Роджера Мура, кладу сотовый во внутренний карман куртки.
Возможно, другие пассажиры уверены, что я собираюсь его присвоить, но это не так. Я хочу его вернуть. И мне совершенно безразлично, что они подумают: я защищен от подозрений собственной добродетельностью.
Мне удается без приключений пройти через район муниципальных домов, и я решаю отметить это событие сигаретой, затем передумываю и вместо того, чтобы закурить, захожу в винный магазин. Пусть местный магазинчик отдохнет, думаю я, наверняка мое пристрастие к "Стелле Артуа" вызывает там определенные подозрения. И если именно они мешают персоналу считать меня постоянным и ценным клиентом, то смена магазина не повредит.
В торговом зале какое-то время размышляю, не взять ли свои обычные восемь банок, и все-таки ограничиваюсь четырьмя. Выхожу из магазина и сразу же закуриваю. Почти сразу мне приходит в голову, что глоток "Стеллы" будет совсем не лишним к сигарете "Мальборо". Помешкав ровно столько, сколько требуется, чтобы прийти к выводу, что в этом вшивом районе никто и бровью не поведет при виде усталого бизнесмена, который потягивает пиво по дороге домой, я открываю первую банку.
Она очень быстро пустеет – старые привычки живучи, – и я открываю еще одну. После первой банки мне становится много лучше; вторую я выпью не залпом, а медленно, смакуя каждый глоток, – все сразу выдувают алкаши. К тому же у меня всего четыре банки, не грех растянуть удовольствие.
Вдруг я чувствую, как что-то начинает колотиться у меня в груди. Моя первая мысль: "Господи, сердечный приступ!" Долгие годы пьянства и курения, смерть отца, уход Сэм, вина, револьвер, Люк Рэдли – одно навалилось на другое, и вот у меня сердечный приступ прямо посреди улицы.
Затем до меня доходит, что это не сердечный приступ – колотится не внутри грудной клетки, а во внутреннем кармане. Честно говоря, даже не стучит, а слегка вибрирует. По-видимому, сотовый, найденный в метро.
Странно. Обычно жирные ублюдки, похожие на строителей, предпочитают громкие модные рингтоны, чтобы привлечь к себе как можно больше внимания. А этот телефон поставлен на вибрацию. Может, он вовсе и не того мужика, а совсем другого человека.
Скорее всего звонит владелец телефона, пытается его найти.
В одной руке у меня банка пива, в другой – сигарета, поэтому я вынужден остановиться, поставить банку на тротуар и, зажав сигарету в зубах, полезть за телефоном во внутренний карман куртки. Сейчас звонящий устанет ждать ответа и решит оставить голосовое сообщение.
Но телефон не умолкает. В конце концов я его достаю и раскрываю одним движением. Классное ощущение, отмечаю я, может, и мне стоит поменять мобильный, тем более сейчас, когда решено все начать сначала, у меня отличный повод…
Нажимаю на зеленую кнопку и весело произношу:
– Алло? – Я надеюсь услышать благодарный голос владельца, предвкушаю, как мы посмеемся вместе, а потом встретимся в пабе, где признательный хозяин телефона – кем бы он ни оказался – в благодарность за мою честность поставит кружечку-другую пива. Кто знает? Пусть дружелюбие согреет нам сердца перед тем, как пути наши разойдутся, даст понять, что в этом холодном жестоком мире еще остались вечные ценности.
Увы, мои надежды тщетны.
– Ты гребаная пизда! – доносится из телефона. Манера речи и выговор выдают коренного лондонца, кокни.
Пытаюсь что-либо сказать, но безуспешно. Я буквально потерял дар речи от шока, к тому же кокни на другом конце – наверняка тот жирный боров-строитель из метро – завелся не на шутку.
– Ты долбаная вороватая сука! Небось доволен собой до усрачки! Мудак хренов! Чтоб ты подцепил рак и сдох, гребаный козел!