На какое-то мгновение меня сбивает с толку упоминание о раке. Ловлю себя на том, что вначале смотрю на сигарету, а потом оглядываюсь вокруг, будто слышу слова не владельца телефона, а какого-нибудь яростного борца с курением. Я совершенно обескуражен. Затем, словно проснувшись от резкого дверного звонка, я понимаю, что происходит.
Как можно описать бешенство? Говорят, что оно похоже на красную пелену, которая застилает все вокруг. Правильно говорят. Мое внутреннее спокойствие уничтожено одним махом, я испытываю прилив сокрушительной ярости, дьявольской смеси из несправедливости и обиды, профильтрованной через две банки пива. Этот урод не только занял мое место в вагоне метро, он еще и обвиняет меня в краже телефона!
– Иди на хуй, придурок! – Я ору в трубку, держа ее у самого рта, и сам удивляюсь своему гневу. – Пошел на хер!
Даже если ублюдок и огрызается в ответ, я ничего не слышу. Держу телефон у рта, как микрофон и, брызгая слюной, воплю:
– Ты требуешь свой гребаный телефон? Вот тебе твой долбаный мобильник!
С этими словами я изо всех сил швыряю сотовый об асфальт.
Если принять во внимание ту энергию, которую я вкладываю в бросок, неудивительно, что телефон разбивается не на две, а по крайней мере на четыре части. Обломки отскакивают от тротуара, некоторые долетают до дороги и падают на битое стекло и обрывки бумаги. Кусок серебристого пластика остается лежать на тротуаре; я наступаю на него – "Мудак!" – а затем ударом ноги отфутболиваю прочь.
Мне некуда выплеснуть свою злость, поблизости больше нет обломков, которые можно было бы растоптать, и я стою, не зная, что делать дальше. Меня трясет, я изо всех сил пытаюсь справиться с гневом, словно сдерживаю позыв к рвоте.
– Мудак! – Я выплевываю слова. – Гребаный ублюдок! Гребаный мудак-кокни! Долбаный неблагодарный пиздюк!
По другой стороне улицы навстречу мне идет подросток, на нем бейсболка, в ухе – серьга. Вообще-то он мог бы и не орать "Придурок!" в мой адрес.
– Пошел на хер! – кричу я во власти адреналина. Юнец отвечает мне непристойным жестом и убирается восвояси, а я праздную маленькую победу.
Я удивляюсь своему гневу, но, как ни странно, это приятное удивление, потому что чувствую я себя отлично, словно происшествие волшебным образом меня очистило.
Конечно, чувство не такое, как если бы я спас из огня ребенка-калеку, или бы внес крупное пожертвование на благотворительные нужды, или хотя бы дал фунт бездомному на улице, и все равно очень приятное.
Наконец я беру "дипломат", одним долгим глотком осушаю банку пива и иду домой, а в голове вертятся слова Трэвиса Бикла из фильма "Таксист" с Робертом де Ниро: "Вот человек, который больше не будет терпеть. Который смог дать отпор".
К тому времени, когда я подхожу к магазинчику по соседству с домом, в мятом пластиковом пакете у меня болтается всего лишь одна банка пива.
Недолго думая кидаю пакет в урну и прячу оставшуюся банку в карман пиджака. Захожу в магазин, намереваясь еще раз воспользоваться выгодным предложением о покупке восьми банок пива за шесть фунтов.
Только оно больше не действует.
Естественно, я узнаю об этом лишь тогда, когда сгружаю все восемь банок на прилавок, маневр, для выполнения которого мне требуются два путешествия к холодильнику и обратно. Бумажка, возвещавшая о выгодном предложении и написанная от руки (как же любят писанину в этом магазине!), исчезла. Оказывается, "Стелла Артуа" теперь продают по 99 пенсов за банку и без всяких скидок для оптовых покупателей.
Но я еще об этом не знаю и потому протягиваю шесть фунтов – пятифунтовую банкноту и монету в один фунт, – попутно удивляясь тому, что кассирша, та самая, которая на днях не поняла моей шутки насчет кредита, так долго не набирает цифры на кассовом аппарате.
– Семь фунтов девяносто два пенса, – произносит она и протягивает руку.
Моя рука тянется через прилавок ей навстречу, однако – прекрасная аналогия наших отношений – соприкосновения не происходит.
– Шесть, – уверенно говорю я. – Восемь банок, шесть фунтов.
Прилив адреналина, который я ощутил, когда демонстрировал умение постоять за себя, еще не иссяк, и я завожусь с пол-оборота. Это не уверенность в себе, а скорее раздражительность.
– Предложение больше не действует, – отвечает продавщица с ничего не выражающим лицом. – Семь девяносто два.
Другой рукой она показывает на маленькое окошечко на задней стенке кассового аппарата, в котором уже видна сумма: "Семь фунтов девяносто два пенса".
Никаких тебе: "Вообще-то предложение уже не действует, но для вас я сделаю небольшое исключение, ведь вы приходите сюда каждый день". Или: "Мне очень жаль, что предложение больше не действует, но мы сейчас продаем шесть банок пива "Фостер" за пять фунтов, может, вас это заинтересует".
Я думаю: "Спокойно, не кипятись". Еле сдерживаю крик: "Что, там, откуда вы приперлись, вежливости не учат?" – это было бы проявлением расизма, а я не расист. Родители хотели, чтобы я вырос вежливым, добрым и уравновешенным человеком. Если на то пошло, хозяева магазина имеют полное право прекратить продажу "Стеллу Артуа" со скидкой, и мне не стоило принимать их объявление (совершенно идиотское) как нечто само собой разумеющееся. Все же я испытываю гнетущее и, честно говоря, маниакальное чувство, что владельцы отозвали предложение только потому, что я покупаю так много пива этого сорта, и, если поднять на него цену, из меня можно будет вытянуть побольше денег.
– Понимаю. Ну хорошо, – говорю я и откидываю полу куртки, чтобы достать из кармана брюк мелочь. Нашариваю монету в один фунт, значит, набралось уже семь. Пятьдесят пенсов, двадцать, десять, несколько медяков…
Кто-то сзади меня негодующе цокает языком; снаружи проезжает машина, из нее доносятся оглушительные звуки рэпа в исполнении Эминема.
У меня нашлось всего лишь семь фунтов восемьдесят девять пенсов. Не хватает трех пенсов.
– Тут семь восемьдесят девять, – произношу я, протягивая продавщице деньги.
– Нужно семь девяносто два, – настаивает она, все еще протягивая, как нищенка, руку, но деньги не берет.
– Мне не хватает всего лишь трех пенсов… – добавляю я просительно.
– Семь девяносто два. – Женщина непреклонна, ее взгляд становится колючим, на лице вновь написано выражение "а-ну-где-там-мой-пистолет" – такое же, как при нашей последней встрече.
Мы оба стоим насмерть. Наконец я разражаюсь тирадой: "Послушайте, я прихожу сюда почти каждый день. Я постоянный покупатель, следовательно, ценный. В данном случае три пенса – ничтожно малая сумма, которой вполне можно пожертвовать для того, чтобы я остался доволен и получил свою покупку… Более того, если принять во внимание тот факт, что я постоянно оставляю вам сдачу, то это вы должны мне, причем гораздо больше, чем три пенса".
Только на самом деле я ничего не говорю.
Я произнесу эти слова позже, наедине с самим собой. А в ту минуту, вместо достойной отповеди, я бормочу: "Что ж, придется одну оставить" и в качестве маленькой мести не отношу банку на место, а просто кладу ее на прилавок, пусть сами относят. Выхожу из магазина, едва не толкнув толстую негритянку, которая продолжает возмущенно цокать, и чувствую, как возвращается злость.
У нас в школе экономику вел мистер Уотс. Я сидел рядом с Тоби Торпом, большим поклонником готического рока, у которого и пенал, и армейского образца рюкзак были расписаны названиями известных групп вроде "Систерс оф мерси".
Мыс Тоби сидели за Ки м Круфорд, и оба были в нее влюблены. Вообще-то, если мне не изменяет память, она нравилась всем, но считалась недоступной, потому что встречалась с Томом Барнсом, который к тому времени уже окончил школу, однако каждый день торчал у ворот, курил, сидя на мотоцикле, и ждал Ким.
Хотя на экономике я большую часть времени представлял, как глажу затылок Ким, мне все же удалось почерпнуть кое-какие знания. Я узнал о типах торговых предприятий, о различиях между ними, об их недостатках и преимуществах.
Мистер Уотс говорил, а мы послушно записывали, что недостатком мелких торговых предприятий – к каковым вполне можно отнести магазинчик рядом с нашим домом – является плохой выбор товаров, а также более высокие цены, чем в крупных супермаркетах.
В то же время преимуществом – я отчетливо вспоминаю его слова, когда иду домой, и меня просто распирает от злости, несправедливости и собственного бессилия, – является дружелюбное, персональное обслуживание. Мне даже кажется, что я слышу, как он называет продажу в кредит примером подобного дружелюбного и персонального обслуживания в магазинчиках по соседству.
Я думаю о мистере Уотсе, о его лысине, о затылке Ким Кроуфорд, о том, не она ли первой в школе сделала модную короткую стрижку, о Лестершире и, что неизбежно, о своем отце…
Глава 23
Примерно за две недели до сенсационного убийства поп-звезды Феликса Картера работник телевидения Расе Филипс потратил свою первую приличную зарплату на игровую приставку "Плэй-стэйшн-2" и игру "Метал гиар солид-2".
Эта игра, сиквел "Метал гиар солид" на "Плэй-стэйшн-1", была самой любимой игрой Расса. Нужно было играть персонажем по имени Солид Снейк, и в отличие от других игр (во всяком случае, до появления "Метал гиар солид") успех в ней зависел не от скорости нажатия на курок и целого арсенала смертоносного оружия, а от осторожности, хитрости и коварства. Игра могла похвастаться сценарием, который дал бы фору многим кинофильмам, и интригой, почти такой же запутанной, как в других обожаемых Рассом играх – серии "Последняя фантазия". Расе, как, впрочем, и большинство других игроков, ждал выхода сиквела со смесью нетерпения и восторга. То, что скромные финансовые возможности вынудили его повременить с приобретением приставки, только распалило пыл молодого человека. Теперь же, включив ее и наблюдая за усовершенствованным действием, разворачивающимся на экране, Расе чувствовал, что на него снизошло спокойствие, чувство завершенности, будто он вернулся домой.
Расе Филипс жил в коммунальной квартире в Фулэме с четырьмя другими парнями примерно одного с ним возраста (чуть старше двадцати), которые, как и он, работали в области средств массовой информации и почти не отличались друг от друга. Центром их жизни была "Плэй-стэйшн" (серого цвета) в гостиной. Игровая приставка обеспечивала основу для совместной деятельности, устанавливала иерархию в доме и возбуждала здоровое чувство соперничества между юнцами, шустрыми, как щенки, и полными энергии, как телепузики.
Все же никто из молодых людей не относился к компьютерным играм серьезнее Расса, и поэтому он не чувствовал ни малейших угрызений совести, когда оттащил свою покупку (черного цвета) прямо к себе в комнату и заперся. Расе поступил так вовсе не из эгоизма или жадности. На самом деле он был человеком щедрым, и его товарищи это знали. Сейчас они собрались в гостиной, играли и слушали электронную музыку группы "Апекс твин", как обычные молодые люди, только начинающие карьеру на лондонском радио и телевидении. Вообще-то старая серая игровая приставка, которой они пользовались, принадлежала Рассу, и потому он, честно говоря, имел право поступать как ему заблагорассудится.
Несмотря на новообретенное чувство завершенности, Расе вдруг поймал себя на том, что его мысли далеки от великолепной графики. Они вернулись к работе, к новой работе Расса в телекомпании "Боттом дроуэр продакшнз", где он занимал должность младшего ассистента в послеобеденном развлекательном шоу "Счастливый понедельник".
К конкретному человеку на его новой работе – Фионе Уоллис.
Фиона, или Фай, как ее все называли, начала работать одновременно с Рассом и занимала точно такую же должность. Она тоже недавно окончила университет и тоже снимала квартиру со своими юными восторженными подругами в столь же богатом удовольствиями районе Лондона – Чизуике. Расе сомневался, что Фай и ее приятельницы проводят вечера у игровой приставки, и все же совпадений хватило, чтобы его очаровать. Впрочем, даже если бы совпадений не нашлось, хватило бы и внешности Фионы – стройной миниатюрной блондинки с эротичными пухлыми губками, всегда модно одетой.
Как уже упоминалось, Расе был очень щедрым молодым человеком. И ему бы очень хотелось кое-что дать Фай.
После того, как он представил Фай в своей комнате, страстно желающую получить это самое "кое-что", Расе решил заняться еще одним приятным занятием – онанизмом. Поэтому приостановил игру и с ловкостью, достойной Солид Снейка, подвинул комод ровно настолько, чтобы заблокировать дверь в свою комнату. Конечно, парни знали, что Расе мастурбирует, они все этим занимались. Периодически ребята заимствовали друг у друга журналы, а еще были общие фильмы, которые использовались в тех редких случаях, когда кто-нибудь из них оставался дома один. Но все же Рассу не хотелось, чтобы его застукали – насмешкам не было бы конца. И поэтому он не только предпринял меры предосторожности, заблокировав дверь, но и убавил громкость орущего музыкального центра, прежде чем достать из-под кровати старый номер газеты "Гардиан", который и раньше неоднократно служил в качестве хранилища последствий его самоудовлетворения. А потом закрыл глаза и призвал на подмогу образ Фай.
Вначале он представил ее идущей по коридору телестудии. На ней короткая обтягивающая футболка и широкие брюки; к груди прижат блокнот. Правда, блокнот, прижатый к груди, оказался лишним. Когда образ девушки отчетливо предстал перед мысленным взором Расса, он убрал блокнот, а потом и футболку.
Затем он представил ее в своей комнате, как она снимает брюки, медленно расстегивая пуговицы на ширинке и окидывая саму себя сладострастным взглядом. После того, как брюки были сняты и Фай оказалась полностью обнаженной – без трусиков, ух ты! – Расе перенес ее на подоконник, который мысленно расширил, чтобы девушке было удобнее, и она сидела там, затягиваясь сигаретой и бросая на Расса томные, соблазняющие взоры.
С лестничной площадки донеслись какие-то звуки, и образ Фай на подоконнике растворился в клубах сигаретного дыма. Расе напряженно прислушался: кто бы это мог быть? Может, Том?.. Кто-то из парней, напевая, зашел в свою комнату, с шумом что-то отыскал, захлопнул за собой дверь и понесся вниз, прыгая через две ступеньки. Расе с облегчением вздохнул и снова приступил к делу, пытаясь представить фай в том же виде.
Какое-то время ему это не удавалось, потом она благополучно проявилась на подоконнике – с сигаретой и зовущим взглядом. Нога закинута на ногу – ноготки покрыты лаком, ух ты! – пальчики слегка барабанят по игровой приставке. Расе представлял ее в этой позе ровно столько, сколько было нужно, – пока не кончил, пока три влажные кляксы не расплылись на страницах "Гардиан".
Секунду или чуть дольше Расе с гордостью рассматривал самую большую кляксу – вот это заряд! – которая приземлилась прямо на рекламное объявление, гласящее: "Помогите мне, я тону!", затем все убрал. И подсел к игровой приставке, мечтая о том, чтобы пальчики ног Фай с накрашенными ноготками слегка постучали по ней на самом деле.
Проблема заключалась в том, что Фай совершенно не нравился Расе. Вообще-то в то самое время, когда он представлял ее себе сидящей обнаженной на подоконнике с сигаретой в руке, девушка рассказывала о нем подружке, причем в весьма нелестных выражениях.
– Полный придурок! – говорила Фай за кофе в кухне своей коммунальной квартиры в Чизуике. – Вроде и одевается нормально, а сними с него тряпки – окажется настоящий занудоид.
– И что? – спросила ее подружка Сара, которая проходила стажировку в журнале "Здоровье и красота" и страшно завидовала тому, что у Фай есть настоящая работа, причем на телевидении. Вот корова. Господи, да Сара бы что угодно отдала за такую работу!
В этом отношении дом девушек являлся зеркальным отображением дома юношей. Все они пытались пробиться в мир средств массовой информации. Некоторые, вроде Расса и Фай, едва начали там трудиться, другие, подобно Саре, пытались попасть туда благодаря стажировке. Каждый из них воображал себя в самом центре избранного поля деятельности, даже если ему доверяли только заваривать чай.
– Что? – повторила Фай. – Ничего, просто он придут рок. Вечно говорит всякую чушь вроде: "О, это совсем как о, "Последней фантазии". И знаешь, похоже, другие парни в офисе понимают, о чем идет речь. Это та-а-ак раздражает!
Сара подумала, что Фай, похоже, и в самом деле не прочь стянуть с Расса одежду и обнаружить под ней занудоида, но решила воздержаться от комментариев. Разумно.
Меж тем подруга разошлась не на шутку.
– Понимаешь, дело в том, что он все время словно соревнуется со мной!.. Извини, я как вспомню о нем, так прямо выхожу из себя.
– Ничего, я не против, – ответила Сара, хотя в действительности была еще как против.
– Вечно старается произвести впечатление на продюсеров, постоянно лезет со своими идеями. И когда бы это ни происходило – ну, скажем, на планерке, – смотрит на меня. С таким победоносным выражением. Наверное, считает, что находится в мужском клубе для крутых парней, где можно говорить о видеоиграх и прочей ерунде.
Саре видеоигры как раз очень нравились. По крайней мере больше, чем стажировка в журнале "Здоровье и красота".
– Послушай, – сказала она наконец, прервав излияния Фай, – ты великолепна. Ты действительно умна, талантлива и красива. Не стоит из-за него расстраиваться. Может, он не соревнуется, а просто хочет произвести хорошее впечатление. А если он пялится на тебя, то, наверное, ты ему нравишься.
– Фу, – ответила Фай, жестом отгоняя от себя воображаемых мух. – Фу!
Сара мысленно выругала себя за то, что пошла по проторенному пути – попыталась помочь Фай поднять самооценку. Все равно не сработало.
– У вас вроде завтра церемония награждения, да? – спросила девушка.
Она попала в точку. Завтрашним вечером все сотрудники "Счастливого понедельника" собирались во дворце Александры на окраине Лондона, в основном здании телестудии Би-би-си, на второсортную телевизионную церемонию награждения, которую должен был проводить ведущий шоу "Счастливый понедельник", бывший радио-ди-джей Хьюи.
– И что? – осведомилась Фай.
– Ну, знаешь, это твой час. Воспользуйся им. Будь крутой и классной. Покажи им, чего стоишь.
Фай посмотрела на Сару так, словно не совсем поняла, что имеет в виду подружка.