С противоположной стороны комнаты раздался взрыв смеха. Там к Тони Симеону и девушке с блокнотом присоединились музыканты из рок-группы. Веселая компания в одном углу комнаты, я и мрачный Стюарт – в другом. Здорово.
Все же мне показалось, что блеснул лучик надежды.
– Послушай, если хочешь, я могу с тобой поменяться.
Стюарт посмотрел на меня. Хмурый Феликс – на Феликса, питающего надежду. А затем он рассмеялся. Его смех был похож не на громкий хохот, доносящийся с другого конца комнаты, а скорее на тихое ржание. Я не знал, то ли мне радоваться тому, что он наконец повеселел, то ли обидеться за то, что мое предложение показалось ему столь смехотворным.
– Вообще-то, – сказал он, отсмеявшись, – вряд ли это пойдет на пользу моей работе в клубах, как ты считаешь?
– Почему, может и пойти.
– Дружище, я хочу, чтобы люди относились ко мне серьезно. Понимаешь, я этим на жизнь зарабатываю.
– Ну давай, – попросил я, протягивая ему газету, словно это могло как-то на него повлиять.
Стюарт уставился на нее с таким видом, словно я предложил ему пакет с блевотиной.
– Э нет, приятель. Мы уже отрепетировали, и вообще… Лучше я буду делать то, что мне сказали. Так что, спасибо, не надо.
– Давай, – повторил я, осознав, что призывы к его добросердечию тщетны.
– Послушай, друг, без обиды, кто ты мне такой? С чего это я должен с тобой меняться? Мне-то что с того будет?
Я попытался всучить ему газету, но он ее не взял даже после того, как я заманчиво ею потряс.
– А если я дам тебе пятьдесят фунтов?
Он взглянул на меня, потом в другую сторону, словно прикидывая, не рвануть ли в сторону музыкантов.
– Приятель, отстань!
– Сто фунтов?
– Нет.
Я похлопал его по руке газетой.
– Триста фунтов?
Триста фунтов. Цена моего избавления от тюрьмы.
Стюарт сердито посмотрел на руку, на то место, по которому я шлепнул газетой, однако призадумался. Очевидно, при такой значительной сумме упираться дальше было глупо.
– Триста? Только за то, что мы поменяемся?
– Знаешь, я хочу, чтобы моя жена увидела меня в этом шоу. Что-то вроде сюрприза. И мне нужно хорошо выглядеть. Если она увидит меня на толчке, то решит, что я похож на полного придурка.
Этот аргумент Стюарта убедил. Он покачал головой, и я проклял себя за то, что имел неосторожность упомянуть о последствиях появления на национальном телевидении сидящим на унитазе.
– Послушай, – твердо заявил он, – извини, но я не согласен.
– Три гребаных сотни фунтов! – заорал я, одновременно ударив его по плечу газетой.
Стюарт резко отпрянул, в усталых глазах мелькнул страх, вызванный моим громким голосом и внезапной вспышкой ярости.
На другом конце комнаты музыканты рок-группы прекратили весело болтать и уставились в нашу сторону.
Черт. Стюарт выглядел напуганным. Я смущенно улыбнулся. Какое-то время ребята вопрошающе на нас смотрели; затем, будто включился мотор, беседа вернулась в прежнее русло, и мы со Стюартом перестали быть центром внимания.
Я сделал глубокий вдох и подумал: "Держи себя в руках". Медленно, с преувеличенной осторожностью я положил газету рядом с собой на диван. Стюарт наблюдал за мной, как кошка обычно следит за собакой, – со смесью страха и презрения.
– Слушай, – произнес я спокойным и рассудительным голосом. – Сценка с туалетом – шутка. Очень смешная! Я имею в виду, что люди запомнят именно ее. Отличное завершение розыгрыша.
И когда я это сказал, до меня вдруг дошло, что я прав. Люди запомнят именно эту сцену. Раньше мне казалось, что если Сэм во время просмотра передачи увидит меня со спущенными штанами на толчке, то вряд ли придет в восторг. Я вбил себе в голову, что она непременно должна взглянуть на меня в определенном свете, как на двойника Феликса Картера, и, следовательно, как на сексуального бога и харизматическую личность. А не поменять ли точку зрения? Что, если я не предстану перед ней в столь выгодном свете? Все равно именно над сценкой с моим участием люди будут больше всего смеяться, именно эту сценку будут потом вспоминать с улыбкой. И в конце концов, разве не смешное вызывает любовь? Взять, к примеру, Феликса, разве его сексуальность, по крайней мере частично, не основана на том, что он умеет рассмешить противоположный пол? Наверное, я чересчур поспешил с выводами.
Как бы то ни было, надо смириться. С тремя сотнями или без, Стюарт не согласился заменить меня в туалете. Парень явно почувствовал облегчение, когда подошел Тим, с завистью поглядывавший в сторону "Гроббелаарс" и компании. Несколько минут все три Феликса сидели рядом, наблюдая за чужим весельем, потом я предложил сходить за выпивкой и направился через комнату к бару, радуясь перемене сцены.
Позже я вновь очутился в зеленой комнате. Народу было уже гораздо больше. Передача закончилась, начался междусобойчик, и все – команда телешоу и гости – выглядели довольными и счастливыми. Еще один удачный эфир!
Только три человека не были счастливы и довольны. Три Феликса – воссоединившиеся к тому времени в зале для приемов – из-за нехватки времени лишились своего мига славы, во многом благодаря Симеону.
Лично я провел половину шоу – с момента начала интервью с Картером и до его окончания, – сидя со спущенными брюками на унитазе за сценой.
Вино, которое я выпил в зеленой комнате, сняло напряжение, однако мне страшно хотелось в туалет. Мой зад сообщал мозгу, что сидит на толчке, а мозг передавал эту информацию дальше, мочевому пузырю.
– Извините, – обратился я к оператору, который стоял передо мной. Оператор – то ли Крэм, то ли Грэм – должен был дать мне сигнал перед тем, как начать съемку.
На счет "три, два… один!" мне нужно было бросить сердитый взгляд из-за газеты (я долго практиковался перед зеркалом гримерной), затем дотянуться до двери и захлопнуть ее прямо перед камерой.
– Извините, – повторил я. – Я успею сходить в туалет?
Крэм, явно недовольный тем, что для съемок небольшой сценки ему приходится торчать в туалете за сценой, вздохнул.
– Потерпеть не можешь? Сейчас уже начнется.
– Ладно, – пробормотал я, посылая мочевому пузырю сигналы "Стоп!". Вино придало мне храбрости, все происходящее казалось нереальным, и потому я не испытывал ни малейшего волнения, сидя на унитазе, только легкий дискомфорт из-за того, что мне требовалось отлить. И я ждал, наблюдая за Крэмом, который был слишком занят доносящимися из наушников звуками, чтобы поддерживать разговор. Я ощущал себя где-то далеко от шоу, которое шло вживую всего лишь в нескольких метрах от меня.
А потом стало ясно, что там, на сцене, происходит нечто непредвиденное.
– Феликса уже представили зрителям, – произнес Крэм, и мы оба приготовились к тому, чтобы начать наш эпизод.
Затем:
– Что-то он долго добирается до сцены. Наверное, решил отклониться от сценария. Вполне в его духе.
Я развернул перед собой газету, пытаясь представить разворачивающееся зрелище – Хьюи стоит с вытянутой рукой, а Феликс пробирается к сцене. Интересно, что он сейчас делает? Наверное, общается со зрительным залом, пожимает руки поклонникам и целует поклонниц.
– Он все еще не дошел до сцены, – произнес Крэм, нахмурившись. – Погоди-ка, опять пошел назад… Ага, с ним тот парень.
– Какой парень? – спросил я.
– Тони Симеон. Парень с наушниками.
– Что он делает?
– Не знаю, – рассеянно отозвался оператор, – сейчас не его эпизод. Билл, что там происходит?
Крэм выслушал ответ. Я сидел, пытаясь не обращать внимания на позывы мочевого пузыря.
– Да, похоже, Феликс вытащил на сцену Тони Симеона и усадил рядом, – сказал наконец Крэм. – Это не по сценарию. Не знаю, что там творится. Режиссер рвет и мечет.
Мы подождали еще несколько минут.
– Понятно… Похоже, нас выкинули.
– Да?
– Ага, но нам придется торчать здесь до конца программы – на всякий случай. Прости, дружище. Зато потом ты пойдешь со всеми в зеленую комнату, ну, хорошо?
– Хорошо.
Я смотрел на свои спущенные брюки и старался не думать о жене, о том, как она сидит перед телевизором и пытается понять, что же ей нужно было увидеть. Горькое разочарование постепенно охватило меня. Последние несколько дней я прилагал столько усилий в ожидании этой минуты славы! А у меня ее отобрали – так легко и просто.
Оператор снова внимал бормотанию в наушниках, а я сидел как оглушенный и не мог ни помочиться, ни натянуть штаны, ни пойти и найти этого Симеона, затащить его в пустую комнату и избить там до полусмерти. Я сидел в полной прострации до тех пор, пока ко мне не обратился Крэм.
– Хорошо, – сказал он. – Можешь встать. Мы закончили. По крайней мере тебе не придется искать туалет. Приятно облегчиться.
– Вообще-то, – заметил я, – мне нужно всего лишь отлить.
Но оператор не ответил. Он уже повернулся ко мне спиной и уходил, унося свою камеру.
Через пару минут в зале для приема гостей я присоединился к двум другим Феликсам, которые выглядели разочарованными не меньше меня. Мы сидели и ждали, пока все закончится, чтобы можно было пойти домой.
Не знаю, как они, но для себя я решил, что черт с ней, бесплатной выпивкой, мне нужно домой. Хотелось оказаться как можно дальше от этого места. Я размышлял обо всех своих мечтаниях, о душевных силах, которые я вложил в то, чтобы сюда попасть, и чувствовал, что меня использовали и унизили, как проститутку. Хуже того, казалось, что другие люди в зеленой комнате смеются над нами, тремя расстроенными Феликсами, сидящими на диване посреди толпы.
А потом мне удалось поймать Фай и попросить ее найти машину, и она пообещала, сказав, что, если я подожду в приемной, автомобиль подъедет через пару минут. Но машины все не было, и я опять отправился на поиски Фай, а когда нашел ее, она была поглощена тихой, но весьма оживленной беседой с Рассом, которую я не стал прерывать. Поэтому я вернулся в приемную, однако машина так и не приехала.
А затем в холл вышел Феликс.
– Смотрите-ка, это я! – заявил он и устремился в мою сторону.
Глава 37
По правде говоря, Фрэнк не знал, что делать дальше. Его злило, что проблема не решилась. Злило, что первая же попытка справиться с ней обернулась полным провалом. Его бесило, что вечеринки продолжались, а с ними стук барабана и бессонные ночи, а также что во взглядах жены и дочери каждый раз читалось (по крайней мере он был в этом уверен): "Сделай же что-нибудь!"
Фрэнк стеснялся позвонить в полицию. Всю жизнь он прекрасно обходился без полицейских и не собирался обращаться к ним впредь. Пусть они к нему обращаются, если нужно, а не наоборот.
Еще раз идти к скваттерам Фрэнку не хотелось, и без того стыда натерпелся, пытаясь выдать себя за заурядного отца семейства. Конечно, он мог бы отправиться туда в привычном облике громилы-телохранителя, но стоило бы им спросить: "Как поживает малютка Ханна?" – и он бы умер со стыда.
Господи, ему приходилось сталкиваться с террористами, под покровом ночи перерезать глотку врагу, "снимать" из снайперской винтовки диверсантов, а теперь он не может справиться с каким-то сбродом, живущим по соседству?! Фрэнка злило собственное ощущение беспомощности. Он был слишком умен для того, чтобы планировать внезапное нападение на шумных соседей в одну из ближайших ночей с целью "произвести зачистку", хотя подобные мысли приходили ему в голову. Честно говоря, последнее время они стали обретать некую конкретную форму. Такую, чтобы решить проблему раз и навсегда. Поэтому Фрэнк решил воздержаться от повторного похода к скваттерам. Если уж делать что-то, то не стоит, чтобы подозрения в первую очередь упали на него. Если…
Меж тем вечеринки продолжались, а с ними и грохот барабанов – два или три раза в неделю. Фрэнк все больше склонялся к активным действиям, пока наконец не поймал себя на мысли о том, сумеет ли он использовать напалм столь же эффективно, как когда-то при проведении спецопераций. "О Господи! Что это взбрело мне в голову! Я же семейный человек, один из лучших в стране телохранителей, возможно, будущий автор бестселлера. Нельзя так рисковать!"
И потому он позвонил Серому Дэйву.
Фрэнк и Дэйв встретились в один из вечеров в почти пустом пабе. Они не виделись много лет, хотя в их жизни было время, когда они почти не расставались. Вместе им всякого довелось насмотреться, такого, что навеки связывало людей.
Увы, Серый Дэйв, по-видимому, забыл о нерушимых узах мужской дружбы, родившейся на полях сражений. Забыл о тех временах, когда они с Фрэнком прикрывали друг друга во время секретных вылазок. Казалось, его больше интересовала девица за стойкой, и он только насмешливо фыркнул, когда Фрэнк поведал ему о своей "проблеме" смущенным и тихим голосом, словно подросток, который покупает в аптеке презервативы.
– Твою мать, Фрэнк! – громогласно воскликнул Серый Дэйв, разорвав тишину паба и заставив Фрэнка отпрянуть от неожиданности. – Да просто пойди туда и врежь мерзавцу как следует! Вколоти в ублюдка долбаные правила приличия!
Странно, подумал Фрэнк, когда-то Серый Дэйв получил свое прозвище именно за умение действовать незаметно, как тень. С годами он, очевидно, утратил присущее ему чувство такта.
– Дэйв, мое положение… Ты же знаешь, чем я занимаюсь. Ты знаешь, что мне нельзя высовываться, – произнес Фрэнк, глядя старому другу прямо в глаза.
– А мне, значит, можно? – ответил Дэйв, выдерживая взгляд.
Неверный ход, подумал Фрэнк. Дэйв был прав. Почему Фрэнк решил, что Дэйву нечего терять? Да потому что, насколько Фрэнк знал Дэйва – а уж он-то его знал! – тот был по уши в чем-то весьма сомнительном, и, судя по шмыганью носом, частым отлучкам в туалет, неожиданным сменам настроения, это что-то имело отношение к кокаину.
– Вот я и спрашиваю, Дэйв, – произнес Фрэнк, стараясь не повышать голоса. – Есть нелегкая работенка, и мне нужен надежный человек, чтобы ее выполнить. Тогда, в армии, таким человеком был ты. А сейчас?
Обращение к самолюбию, по-видимому, возымело действие. Дэйв поднял стакан и взболтал пиво.
– Может быть, – сказал он наконец. – Смотря что надо устроить.
– Думаю, пожар, – ответил Фрэнк. – Не очень большой, только чтобы сжечь эти чертовы барабаны. Локализованный.
– Ты и сам можешь, – пробурчал Дэйв.
– Нет, меня здесь не будет. Я собираюсь уехать с женой за границу. Говорят, что сейчас хорошо на Менорке.
– В ноябре-то?
– Я выражаюсь образно, Дэйв. Ну, берешься?
Дэйв, ничего не отвечая, пристально смотрел на него через стол.
На миг Фрэнка посетила мысль, что дело сладилось бы намного быстрее, будь жена и дети Серого Дэйва в свое время убиты скваттерами. Но так как этого не произошло, а боевое мужское братство, по-видимому, забыто, придется прибегнуть…
– Сколько?
– Две штуки. И одна услуга.
– Какая?
– Твой хозяин, Феликс. Говорят, он тоже на наркоте сидит. Не прочь нюхнуть.
– Он… Ну, продолжай.
– Да ничего особенного. Просто упомяни меня при случае. А он, может, скажет обо мне своим приятелям. А те – своим. Улавливаешь, о чем я?
Фрэнк втайне облегченно вздохнул. "И это все?" – подумал он.
– Да не вопрос, Дэйв. Ты, главное, организуй этот пожар, ладно? Без смертельных исходов. Локализованный. Я не хочу вернуться отдохнувшим, загоревшим – и найти на месте своего дома пепелище. Вот адрес. – Он подтолкнул сложенный листок через стол к Дэйву, который натренированным движением схватил бумажку.
– А деньги?
– Когда скажешь.
– Ну, я сейчас на мели… Франк пожал плечами.
– Тогда пойдем прогуляемся до банкомата. Серый Дэйв осушил свой стакан.
– А услуга?
– Будет, – ответил Фрэнк, поднимаясь на ноги, – не волнуйся.
– Как я узнаю?
– Дэйв, мы вместе воевали. Мы с тобой столько повидали, что не всякий выдержит. Если я обещаю тебе что-то сделать, то сделаю.
Серый Дэйв кивнул, и перед тем, как надеть пальто и покинуть паб, двое мужчин обменялись рукопожатием.
Когда они уходили, Серый Дэйв подумал о выражении, которое он заметил в глазах у своего старого дружка, и мысленно расхохотался. Выполнит ли он его просьбу? Черта с два. Вот и Дэйв возьмет денежки Фрэнка, а костер пусть тот разводит сам.
Меж тем Фрэнк тоже радовался в душе. Он ошибался насчет крепких уз настоящей мужской дружбы. И ладно. Барабанов не станет, а Серый Дэйв никогда не узнает, оказал Фрэнк ему услугу или нет. Впрочем, Фрэнк и не собирался ее оказывать.
Ни в коем случае, ведь он не хотел потерять работу, вернувшись с Менорки.
Глава 38
Вы, конечно, и раньше встречали знаменитостей. Да, много раз.
Тогда вы знаете, какое влияние они оказывают на все вокруг. Как Феликс, который появляется в телецентре. Такое впечатление, что жизнь в зале на миг остановилась, а затем начала двигаться в другом направлении, когда певец вышел из лифта. За ним следом торопливо рысили девушка с блокнотом и элегантно одетый мужчина.
Все немедленно оставили свои занятия (даже те, кто в этот миг ничего не делал) и уставились на него. Не слишком высокого роста, он все равно приковывал к себе внимание. Когда он вошел, секретарши выпрямились и стали прихорашиваться; мужчина, сидящий рядом со мной на стуле, перестал говорить по мобильному телефону, а затем что-то возбужденно зашептал в трубку. Курьер восторженно замер, глядя на то, как Феликс наслаждается благоговейным трепетом окружающих. Даже здесь, в телекомпании, где наверняка побывало немало знаменитостей, появление Феликса восприняли как нечто особенное, почти божественное.
На певце была такая же одежда, как у меня раньше, до тех пор, пока я в ярости не скинул шмотки, принадлежащие "Счастливому понедельнику", на пол гримерной. Только на нем вещи сидели как влитые, словно их сшили специально для него (вероятно, так оно и было), словно были созданы для того, чтобы облегать его загорелое поджарое тело. Я, как ни старался, не мог себе представить, что его брюки пузырятся так же, как мои примерно час назад.
Тоже самое с прическами, на первый взгляд, одинаковыми – господи, всего лишь какой-то "ежик"! – но все же совершенно разными. Моя – обычная короткая стрижка, не более того; его прическа – воплощение стиля. Не просто стиля, а присущего ему стиля, продолжение его индивидуальности, его уверенности в себе, которую он прямо-таки излучает, когда быстрым шагом идет по залу.
Вдруг Феликс останавливается, увидев, что я сижу в большом кресле и жду машину, которая никак не приедет. И направляется ко мне.
– Смотрите, это я! – говорит он, подходя ко мне. Девушка с блокнотом и мужчина в костюме поворачиваются и следуют за ним.
Феликс останавливается напротив меня.
– О-о, это… это… это зеркало? – спрашивает он и делает вид, будто хочет поправить волосы – превосходные, тщательно подстриженные волосы, – ни на миг не отрывая от меня взгляда, смотрит на меня, словно на свое отражение в зеркале.
Я не знаю, что сказать или что делать: с одной стороны, я – объект шутки, над которой весело смеются его свита и все остальные, с другой – я стал в некотором роде избранным, единственным человеком в приемной, привлекшим его внимание.