И вот в знак доверия и солидарности между психами я отдаю Брайану свой револьвер. Он берет его и целится в Феликса сразу из двух. Нужно отдать ему должное, парень знает толк в том, как выглядеть круто.
Затем я достаю свой мобильник, нахожу номер Сэм и звоню ей с домашнего телефона Феликса.
– Сейчас я наберу ее номер, а когда она ответит, передам трубку тебе, – объясняю я. Феликс внимательно меня слушает. – Ты скажешь, кто ты, и убедишь ее вернуться домой. Брайан прав, люди прислушиваются к тебе, они относятся к тебе как к божеству.
– И как же мне это удастся? – Нервная судорога искажает его лицо.
– Скажи ей, что ты поддерживаешь меня, что ты прошел через то же самое, через что прохожу сейчас я, что мы вместе собираемся бросить пить и что с этой минуты я буду для нее хорошим мужем.
– Послушай… э-э… Крис, думаю, что я не… Я останавливаю его взмахом руки.
– Тебе ведь довелось пройти через подобное дерьмо, не так ли? "Человек, который хотел бы завязать". Пенелопа Кит, а не Кит Ричарде. Раскаявшийся грешник. Разве ты не спец в этом деле? Люди прислушиваются к твоему мнению, правда? Вчера вечером ты сказал мне, – я передразниваю его голос: – "Жаль, не могу тебе помочь. Знаешь что, очаруй ее своим обаянием". Что ж, теперь ты можешь мне помочь. Только очаруй ее своим неподражаемым обаянием. У тебя его в избытке. Вот оно, твое настоящее богатство.
В трубке слышны гудки.
– Хорошо, хорошо, – торопливо говорит Феликс, – только, пожалуйста, спокойнее. Не надо кипятиться. Я сделаю все от меня зависящее. Как зовут твою жену?
– Сэм.
– Сэм. Отлично.
Я слышу, как на другом конце поднимают трубку, слышу, как Сэм произносит: "Алло?", и чувствую, что при звуках ее голоса моя душа от волнения уходит в пятки.
Бросаю телефон Феликсу, он ухитряется его поймать, подносит трубку к уху и делает глубокий вдох.
Глава 41
– Что? – переспросила Загадочная Блондинка. – Извините, не могли бы вы повторить еще раз? Он позвонил вам из дома Феликса?
– В некотором роде да, – задумчиво ответила Сэм, обхватив ладонями кружку с чаем. Неожиданно, словно вспомнив что-то, она подняла голову и улыбнулась. Хотя эта улыбка была слабой, будто обращенной в прошлое, все же Загадочной Блондинке в первый раз удалось увидеть в женщине намек на себя прежнюю. Поэтому журналистка не стала перебивать Сэм, когда та сказала:
– Давайте я вам кое-что покажу. Представьте, что у вас болит шея.
– Простите?
– Крису нравился этот фокус. Представьте, что у вас болит шея.
– Ну, если вы настаиваете… хорошо, у меня болит шея.
– Ага, тогда мои исцеляющие руки вам помогут…
И снова Загадочная Блондинка подавила желание заставить Сэм вернуться к интервью и едва сдержалась, чтобы не выключить диктофон, который мотал драгоценную пленку. Она знала: одно необдуманное движение может разрушить чары. Она чувствовала, что происходящее служит Сэм чем-то вроде психотерапии, и включилась в игру, которая ей самой помогла избавиться от угрызений совести. Долг журналиста (по крайней мере такого журналиста, каким ей хотелось себя видеть) заключается в том, чтобы передавать информацию о событиях людям; к сожалению, доброе обращение с героями статей не всегда способствует достижению этой цели. По крайней мере сегодня Загадочной Блондинке представилась возможность показать себя с лучшей стороны.
– Правда? – спросила она и прикоснулась к шее, подыгрывая Сэм. – Вот здесь больно. Наверное, неловко повернулась…
– Конечно. – Сэм привстала со стула, потянулась через стол и приложила ладонь к прекрасной шее журналистки, чуть ниже уха.
Загадочная Блондинка, почувствовав успокаивающее, сверхъестественное тепло от руки Сэм, от удивления ахнула.
– Классно! – потрясенно произнесла она, когда Сэм убрала ладонь. – Как вы это сделали?
Сэм просияла. Словно из-за туч выглянуло солнышко.
– Чай, – объяснила она, весьма довольная собой. – Я перед этим держала в руке горячую кружку с чаем. Честно говоря, я думала, что вы догадаетесь, ведь высидели рядом. В идеале это надо делать так, чтобы никто не заметил.
– Здорово, – сказала Загадочная Блондинка, рассмеявшись почти против собственной воли.
– Все равно приятно, правда? – заметила Сэм. – Крису тоже нравилось. Иногда я сама себе так делаю.
Какое-то мгновение обе женщины сидели за кухонным столом, улыбаясь друг другу, и вдруг, непонятно почему, Загадочная Блондинка почувствовала, как ее глаза заволокло слезами. Затем этот миг прошел. Сэм снова опустила голову, изучая взглядом стол, а Загадочная Блондинка откашлялась.
– Спасибо, Сэм. Хорошо. Может, мы… Вы расскажете мне о том телефонном звонке?
– Да. Извините.
– Почему вы сказали, что Крис звонил вам "в некотором роде" из дома Картера?
– Потому что на самом деле звонил не он.
– Понятно. А кто же тогда вам звонил?
– Феликс.
Загадочная Блондинка возблагодарила свою счастливую звезду за то, что в тот момент не отхлебнула горячего чая.
– Феликс?! – потрясенная, повторила она за Сэм.
– Да.
– М-м… а я не знала…
– Вам неоткуда было узнать. Я рассказала об этом полиции, но кроме них – и еще моей мамы, – вы первый человек, кому я это рассказываю. На суде об этом тоже не упоминалось…
– Хорошо, расскажите мне подробнее.
– Честно говоря, ему повезло, что он дозвонился. Я собиралась сменить номер. Ну, вы знаете, что, если чей-то номер сохранен в памяти телефона, каждый раз, когда этот человек звонит, его имя высвечивается на дисплее. В общем, Крис мне очень много звонил, обычно в самое неподходящее время суток, чаще всего – под утро. Я стала выключать мобильный на ночь. Если же он оставался включенным, то я утром брала его и видела – господи, сорок звонков, на которые я не ответила. А еще он посылал сообщения, очень длинные сообщения, которые мне не удавалось разобрать, потому что он был сильно пьян. Я сразу же их удаляла, а если он звонил днем и высвечивалось его имя или номер его рабочего телефона, я просто не брала трубку, и включался автоответчик. Но в тот раз никакого имени не высветилось. Звонили из дома Феликса, понимаете? С его телефона. На дисплее был… я уже не помню, появилась ли надпись "аноним" или высветился номер телефона Феликса, да это и не важно, полиция установила, что звонок был сделан из его дома. Итак, на чем я остановилась? Да, телефон зазвонил, и я ответила. Как я уже говорила, я бы этого не сделала, если бы знала, что звонит Крис. Раздался мужской голос, совершенно незнакомый, и он спросил – не помню точно – что-то вроде: "Здравствуйте, это Сэм?" Вообще-то большинство людей зовут меня Самантой. Понимаете, вот вы называете меня Сэм, но это потому, что вы встречались с Крисом, только он меня так и называл.
– Ой, извините.
– Ничего страшного, я просто для примера. Меня очень удивило то, что он называет меня Сэм, а не Самантой. А затем он добавил примерно следующее: "Знаю, вы, наверное, не поверите, но я – Феликс Картер, певец Феликс Картер". В тот момент я решила, что это кто-нибудь из парней с моей работы, понимаете? Прикалываются. Они обычно притворяются, что говорят из фирмы по остеклению окон, и пытаются уговорить купить рамы или еще что-нибудь. Разыгрывают тебя. Типично мужские приколы. Им кажется, что это очень смешно. По крайней мере так кажется ребятам с моей работы.
И поэтому я решила подыграть. Я сказала что-то типа: "Извините, боюсь, я не знаю никакого Феликса Картера".
Феликс, под дулом пистолета Брайана, не сводит с меня глаз. Похоже, сейчас певец нервничает сильнее, чем раньше, словно происходящее совершенно сбило его с толку. Фрэнк явно не подготовил его к такому повороту событий.
– Ну, на самом деле мы не знакомы лично, – произносит он в трубку. – Я Феликс Картер. Вернее… м-м… я тот самый Феликс Картер. Знаете? Моя песня попала в хит-парад…
Он смотрит на меня, закусив зубами внутреннюю сторону щеки и качая головой. По выражению его лица можно попять, что Сэм ему не верит. Наверное, я нахмурился, потому что он пытается меня успокоить взмахом руки. Певец слушает доносящийся из телефона голос, теперь его взгляд устремлен на Брайана.
Пока Феликс слушает, в воздухе повисает молчание, а потом:
– Прошу прощения, – удивленно говорит он в трубку, – что-что я должен сделать?
– "…Ну, тогда спойте мне". – Я включилась в розыгрыш, понимаете? По крайней мере я тогда так думала. И потому сказала: "Извините, но я включаю радио только для того, чтобы узнать счет в крикетных матчах", – тоже пошутила, потому что на моей работе все время смеются над тем, что я терпеть не могу крикет, а летом парни только о нем и говорят. Крикет то, крикет се… В общем, я сказала: "Хорошо, может быть, вы мне споете?", а он переспросил: "Что?", а я стала настаивать: "Ну давайте, спойте же", думая, что, кто бы там ни был, разыграть ему меня не удалось. Затем я услышала шорох, будто трубку прикрыли ладонью, и мне стало окончательно ясно, что звонивший пытается сдержать смех, понимаете? Я нисколько не сомневалась, что надо мной просто хотели подшутить.
Он прикрывает трубку ладонью.
– Послушай… ничего не получается. Она хочет, чтобы я спел.
– Ну так спой! – шиплю я в ответ, шепчу почти одними губами. – Спой свой хит, тот, знаменитый.
– Она и хочет, чтобы я его спел.
– Значит, пой. Давай.
За моей спиной Брайан угрожающе поводит пистолетом.
– Только пой как следует, – предупреждаю я, – никакого сарказма.
– Да ведь петь надо саркастически… Хорошо-хорошо, как скажешь.
И Феликс начинает петь в трубку, с припева: "Я тебя лю-ублю-у". И это…
– …это самое отвратительное пение, какое мне только доводилось слышать. Я еще подумала, что сам по себе голос неплохой, можно сказать, хороший голос, а пение в целом ужасное. Не забывайте, я ни капли не сомневалась, что меня разыгрывают. Я даже подумать не могла… я решила, что поют специально так плохо. Я все перебивала поющего: "Это ты, Дэйв? Это ты, Ник? Не пора ли вернуться к работе?" А затем я услышала голос Криса. Я сразу его узнала. Он спрашивал…
– Это еще что за херня?
* * *
– И тут я не выдержала. Я подумала: "О Господи!", словно нечаянно влезла рукой в какую-то мерзость. Вам, наверное, знакомо подобное чувство. Подносишь руку к носу, понимаешь… и хочешь как можно скорее избавиться от этой гадости. Очень противно. Я подумала: "Какая омерзительная шутка… нет, не шутка, омерзительная ситуация". Конечно, не такая ужасная, как если бы меня изнасиловали. Но я чувствовала, что меня использовали. Наверное, потому, что вначале я тоже смеялась, уверенная, что звонят ребята с моей работы, и от этого мне стало еще хуже. Намного хуже. Очевидно, Крис снюхался в баре с каким-то подонком, и они вместе придумали гадкую шутку. Выставили меня на посмешище. После всего того, что он уже сделал, Крис оказался способным еще и на такое. Поэтому я просто повесила трубку. Повесила трубку, отключила телефон и едва сдержалась, чтобы не швырнуть его в стену. А затем расплакалась и никак не могла успокоиться, а когда в комнату вошла мама, я ей все рассказала, и она страшно рассердилась, стала ругать его на все корки…
Откуда же мне было знать? Что еще я могла подумать? Потом, когда уже все выплыло наружу, я поняла, что… что это и вправду был Феликс, но тогда… Бедняга. Я столько раз мысленно возвращалась к тому звонку! Все думала, а вдруг он пытался как-то дать мне знать? Может, он сказал что-то, а я не обратила внимания? Могло ли хоть что-нибудь подсказать мне, что там происходит на самом деле? Мне кажется…
Мне кажется, что, повесив трубку, я подписала ему смертный приговор.
Загадочная Блондинка встала, подошла к Саманте и обняла разрыдавшуюся женщину, понимая, что она уничтожила жизнь не Феликса, а свою собственную.
– Это еще что за херня? – спрашиваю я снова, глядя на Брайана, который поражен ничуть не меньше моего. А может, даже больше. Ведь ему только что пришлось услышать, как его кумир облажался, исполняя собственную песню. Правду говорят, не следует стремиться к встрече со своими героями.
Феликс мне не отвечает, он даже не смотрит на Брайана, хотя обе пушки по-прежнему нацелены на него."Он кричит в телефон, несмотря на то, что там уже явно повесили трубку, кричит:
– Нет, не надо, пожалуйста!.. Алло, алло! Сэм?! Сейчас певец смотрит на меня широко распахнутыми от тревоги глазами, рука с трубкой застыла в воздухе. Погруженный в кожаные глубины белого дивана, он выглядит совсем маленьким.
– Пожалуйста, – наконец произносит он, успокаивающим жестом протягивая вперед руки. – Пожалуйста, не волнуйтесь. Она повесила трубку.
– Потому что ты дерьмово пел! Забывшись, Феликс кричит:
– Я был в стрессовой ситуации! Он держал меня под дулом пистолета, твою мать! Гребаный Нат Кинг Коул не смог бы спеть в таких условиях!
– Не кричи на меня! – ору я в ответ. Я чувствую, что стоящему сзади меня Брайану тоже не удается сохранить спокойствие в накаленной эмоциями обстановке. Уголком глаза вижу, что пушки подрагивают.
Феликс тоже это замечает, его взгляд мечется от вооруженного Брайана ко мне. Он снова протягивает вперед руки, пытаясь нас успокоить.
– Мне очень жаль, – тихо произносит он, обращаясь ко мне, но глядя на Брайана.
А уж как мне жаль!
Вначале он пустил насмарку мое появление в шоу "Счастливый понедельник" из-за того, что чересчур выпендривался в поисках внимания и нарушил все временные рамки передачи, а теперь он спел серенаду моей жене голосом полузадушенного кота. Может, он и мастак собирать полные стадионы поклонников, размахивающих горящими зажигалками, однако мой брак ему спасти не удалось. Полнейший провал, твою мать.
– Пристрели его, – командую я Брайану, стоящему рядом.
Конечно, на самом деле я не произношу этих слов. Однако мне вдруг приходит в голову, что я мог бы, если бы захотел. И если бы я так сказал, Брайан, вероятно, послушался бы.
До меня доходит, что в комнате произошла смена власти, три ступени эволюционного развития (я упоминал про них раньше) тоже изменились. Теперь – по крайней мере здесь – сила в моих руках, меня слушают, и я защищен.
Я – новый Феликс.
В этот миг я не только чувствую то, что все время чувствует Феликс, но и понимаю, что наконец-то нашел ответ, в поисках которого пришел сюда, вот оно – это ощущение. Прекрасное ощущение.
Уж такой я везунчик, что мне недолго удается наслаждаться. Хотя и достаточно, чтобы тосковать по нему потом, когда оно исчезнет.
Потому что Брайан выбрал именно эту самую минуту, чтобы открыть наконец причину своего визита в дом певца.
Он делает шаг вправо, мы с Феликсом оба поворачиваем головы вслед за ним. Смотрим, как он вначале бросает собственный пистолет на диван, а затем медленно поднимает револьвер моего отца к голове.
Феликс наклоняется и хватает с дивана пушку Брайана.
– Господи, – произносит певец с оружием в руках, – да он же… он игрушечный!
Вот тебе и солидарность психов, мрачно думаю я. Он, оказывается, вовсе и не помогал мне, ему просто нужно было получить настоящее оружие. Ему хотелось получить настоящее оружие, потому что он собирается покончить здесь самоубийством. Ясное дело, пустить пулю в голову намного легче, чем осуществить задуманное им ранее, – вскрытие вен или, может, передозировка. Он бы связал Феликса и заставил его смотреть на то, как его преследователь лишает себя жизни. Но этим планам не суждено было сбыться, потому что появился я – еще один вооруженный псих, – одновременно нарушив и ускорив исполнение его замысла. Очередной дурацкий промах Кристофера Сьюэлла.
Теперь Брайан стоит перед нами, держа револьвер у виска, как Роберт де Ниро в фильме "Охотник на оленей". Почти совсем как я недавней ночью. Только я подносил оружие к виску, чтобы понять, на что это похоже; Брайан же не шутит, об этом говорит пустота в его глазах.
– Брайан, – говорю я, протягивая к нему руку, – Брайан, не надо.
Я не вижу, чтобы его палец нажимал на спусковой крючок, белея от усилия, как обычно в таких случаях. Просто у меня ощущение, что он вот-вот это сделает.
А еще он крепко зажмуривает глаза и издает тихий всхлип.
Я бросаюсь к нему и вижу, как боек револьвера отходит назад, а потом устремляется вперед, вижу свою собственную руку, тянущуюся к оружию, которая резко отдергивается, когда боек начинает движение вперед.
Отец оказался не таким уж и непогрешимым. На каком-то этапе он забыл что-то почистить или как следует проверить. Или, может, он все сделал правильно, да патрон был слишком старым или холостым. В общем, револьвер не стреляет. Вообще. Боек только щелкает. С тем же успехом Брайан мог воспользоваться собственной игрушкой.
Но его уже не остановить. Едва я успеваю подумать: "Слава Богу, можно вздохнуть спокойно!", как он вновь спускает курок, барабан револьвера вращается… Неужели и на этот раз осечка? Разве мог отец хранить в обувной коробке только холостые патроны? Сомневаюсь, поэтому я хватаю револьвер, стараюсь его отнять, повторяя при этом:
– Не надо, Брайан!
– Оставь меня в покое! – кричит он и пытается выдернуть пушку из моих рук, которые мертвой хваткой вцепились в рукоять оружия; под нашими крепко сжатыми пальцами петля для ремешка болтается, словно сошедший с ума метроном.
Неожиданно подскакивает Феликс, его руки тоже вступают в борьбу. А он сильный парень, сейчас видно, как напрягаются его знаменитые грудные мышцы, когда он тянет оружие к себе. Мы все трое с рычанием пытаемся отобрать друг у друга револьвер, а в следующую секунду певец уже между нами, стиснут нашими телами.
И тут раздается выстрел. Как и следовало ожидать.
На этот раз – не холостой. Звук выстрела слегка приглушен нашими телами, но все же в комнате он такой реальный и громкий.
Борьба прекращается. Мы замираем, понимая, что в кого-то из нас попала пуля. Не могла не попасть. Револьвер держали так, что промахнуться было нельзя.
Я думаю: "Может, она попала в меня. Может, именно это ощущаешь, когда в тебя стреляют: оцепенение. Через миг мое тело взорвется от боли, когда центральная нервная система почувствует серьезность ранения".
И тут Феликс делает шаг назад от нашей маленькой группы.
Смешно, всю жизнь его выбирали первым. Могу поспорить, что он никогда не суетился у кромки школьного футбольного поля, страстно желая, чтобы его не оставили в запасе. На дискотеках ему не приходилось сидеть у стенки только потому, что не нашлось партнерши для последнего, медленного танца, девчонки, которую можно было бы после потискать. Во взрослой жизни публика выбрала его своим кумиром, продюсеры фильма выбрали его для главной роли… Пока он поднимался до самых высот, его все время выбирали первым.
Так что не стоит удивляться, что пуля выбрала именно его.
Феликс делает шаг назад и тяжело опускается на диван, который, как все дорогие диваны, издает тихий свистящий звук. Секунду или две в комнате слышно только это шипение, затем револьвер падает на пол, мы с Брайаном смотрим друг на друга широко распахнутыми от ужаса глазами, а потом медленно – очень медленно – переводим взгляды на диван.