– По поводу чего? – говорю я и смотрю на зрителей, которые, в свою очередь, разглядывают меня. Чуть раньше они с интересом обсуждали тему "Моя дочь одевается как шлюха", но сейчас выражение их лиц изменилось. Так обычно смотрят на репортаж о землетрясении где-нибудь в Индии: как ужасно, слава Богу, это случилось не со мной.
Зрительской аудитории меня представили следующим образом: Крис, страдает от болезни "у-него-умерли-мама-и-папа".
– Большинству из нас, к счастью, не довелось пережить того, что выпало на вашу долю. Вы осиротели в возрасте двадцати девяти лет. Скажите, как можно справиться с таким горем? Как вы себя чувствуете?
– Я ни х… не знаю, Триша. Правда ни х… не знаю. Слово х… они заглушают гудочком – "би-и-п".
– Расскажите нам о Сэм, – продолжает Триша, заходя с другой стороны. Мужчина в аудитории стряхивает что-то со своей куртки от спортивного костюма. Я вдруг понимаю, что все в зрительном зале одеты в куртки от спортивных костюмов. И когда бросаю взгляд вниз, то вижу, что на мне тоже спортивная куртка. Почему-то я знаю, что купил ее в "Джей ди спортс" в торговом центре "Блюуотер", хотя никогда там не был. Хорошая куртка, к ней еще прилагается бейсбольная кепка.
– Как по-вашему, каково ей после вчерашнего скандала, когда вы обозвали ее и такой, и разэтакой?
Мои губы шевелятся, но не слышно ни единого слова.
– Вы утверждаете, что любите Сэм. А ей вы говорите об этом?
– Вообще-то нет, – выдавливаю я.
– Ну, тогда, наверное, вы захотите сказать ей это прямо сейчас. Потому что, я полагаю, именно сейчас Сэм ощущает себя нелюбимой.
Сэм под аплодисменты выходит из зрительного зала и садится рядом со мной, но мы не смотрим друг на друга. Следует короткое молчание, Триша дает нам с женой освоиться на сцене. У меня мелькает мысль, что для того, чтобы выяснить отношения, не обязательно вытаскивать их на всеобщее обозрение в утреннем ток-шоу. Правда, эта мысль почти сразу же исчезает.
– Крис? – произносит Триша и в очередной раз тычет микрофоном в мою сторону. – Вы что-нибудь скажете Сэм?
– Да, – отвечаю я, поворачиваясь к жене, которая смотрит на меня. Мне бы взять ее за руку – я раньше видел нечто подобное по телевизору. Но я смущаюсь и бормочу: – Сэм, я тебя люблю и хочу быть хорошим мужем. Если нужно – буду меньше пить, лишь бы у нас все было хорошо.
Раздаются аплодисменты, Триша ждет, пока они смолкнут, затем обращается к Сэм и подносит ей микрофон.
– Сэм? А вы что на это скажете?
Сэм смотрит на меня и берет мою руку. Наконец-то крепко ее сжимает. Затем, глядя мне прямо в глаза, произносит:
– Осторожно, двери закрываются…
Черт. Я просыпаюсь и вижу, как за окном исчезают последние буквы в названии станции. В этот миг я понимаю, что заснул и пропустил свою остановку. Значит, опоздаю еще больше.
Ну спасибо тебе, похмелье! Хорошим же ты оказалось другом…
Когда я вхожу в офис на Бродвик-стрит, опоздав на полчаса, в приемной мне подмигивает красивая женщина.
Перед ней стоит одетый в форму охранник, который слегка мне кивает. Киваю в ответ, попутно удивляясь, почему это другие люди в здании с ним на короткой ноге, называют его по имени, мило с ним беседуют, я же удостаиваюсь только легкого кивка. А ведь мы встречаемся каждый день – не считая выходных и праздников – все три года, что я здесь работаю. Уже не первый раз обращаю внимание, что он смотрит сквозь меня. Знает ли он, что я считаю его никчемным охранником? Неким пережитком прошлого, который годен только на то, чтобы выключать случайно сработавшую пожарную сигнализацию? Мое похмелье подсказывает, что я угадал: знает. И терпеть меня не может.
Неожиданно вспоминаю, что мой отец мертв. Эта мысль отзывается пронзительной болью и жжет, жжет, жжет, ЖЖЕТ, и тогда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на прекрасную подмигивающую девушку.
Она не только подмигивает красивым глазом, обрамленным длинными ресницами, но и показывает кончик языка – задорно и насмешливо. Ее взгляд говорит о том, что она не прочь поразвлечься. Нет, она не потаскушка, просто любит прошвырнуться вечерком, дать себе волю.
В ней чувствуется какое-то легкомыслие. Не пугающая распущенность, а веселое озорство.
И все же в этой красавице есть нечто серьезное. Ясно, что она хозяйка своей судьбы и, без сомнения, добивается успехов на выбранном поприще. Такая девушка уверенно держится с противоположным полом, довольна своим внешним видом и жизненным выбором. Если у нее кто-то есть, она счастлива, хотя и не считает зазорным обращать внимание на других мужчин, А если она свободна, то завязывает отношения, хотя и не стремится их форсировать.
Это Бриджит Джонс, но без заходов; Элли Мак Бил из одноименного сериала, минус психоанализ, героиня "Секса в большом городе", только не помешанная на сексе. Она – это то, что я продаю, то, с чем хотят ассоциироваться рекламодатели. Она – моя, я люблю ее и каждый день выступаю в роли ее сутенера. Или она в роли моего? Мисс "Дорогое воплощение торговой марки" смотрит на всех нас, работников и посетителей, подмигивая из-под названия. Она – журнал "Дерзость".
Глава 7
Взбудораженные репортеры, те, которые спрашивали у офицера полиции, ответственного за связь с прессой: "Предъявили ли ему обвинение?", интересовались неспроста. Они часто задавали этот вопрос почти автоматически – так полагалось. Однако в самом вопросе таился глубинный смысл, придаваемый ему одним из парламентских актов, а конкретно – "Законом об уважении к суду" от 1981 года. "Журналист подпадает под действие закона о неуважении к суду в нескольких случаях. Чаще всего к этому приводит публикация материалов, способных нарушить объективность судебного процесса. К подобным материалам относится, например, поступившая извне информация, которая может повлиять на решение членов коллегии присяжных".*
* Из книги Л. С. Макнэя "Законы, которые необходимо знать журналистам", выпущенной издательством "Баттеруэрт", шестнадцатое издание.
Основной принцип правосудия при любом демократическом режиме заключается в том, что человек считается невиновным до тех пор, пока не доказана его вина. Даже если кого-нибудь обнаружат на месте преступления с окровавленным ножом, только что вытащенным из тела жертвы, то человек все равно будет считаться невиновным в совершении преступления до тех пор, пока коллегия присяжных решит, что это не так.
Именно для того, чтобы принять справедливое решение, виновен подсудимый или нет, присяжным необходимы факты, имеющие отношение к конкретному делу. Подсудимый может иметь двадцать отсидок, а в перерывах между ними грабить банки – присяжные в суде не узнают об этом. Ведь информация о том, что перед ними профессиональный грабитель, способна повлиять на решение суда, способна "нарушить объективность судебного процесса".
Это осложняет жизнь журналистов. Их дело – сообщать факты и новости, и, что бы там о них ни думали, нельзя отрицать, что большинство журналистов не грешат против истины. Однако, предоставив слишком много информации, они нарушат закон об уважении к суду и в свою очередь могут оказаться на скамье подсудимых.
Подобное преступление считается совершенным, если оно отвечает хотя бы одному из двух критериев: во-первых, если публикация может вызвать предубеждение у присяжных или помешать конкретному судебному процессу, а во-вторых, если уголовное дело уже возбуждено. В случае с Кристофером Сьюэллом действует второй критерий – если возбуждено уголовное дело.
"Закон гласит, что дело считается открытым после соответствующей начальной процедуры – если человек арестован, или выдан ордер на его арест, или выписана повестка в суд, или если ему предъявлено устное обвинение".*
* См. предыдущее примечание.
Именно поэтому журналисты спросили офицера, ответственного за связь с прессой: "Предъявлено ли ему обвинение?" Можно было бы спросить: "Начато ли судебное преследование?", но это звучит не так круто. По сути, им хотелось узнать следующее: "Возбуждено ли против него уголовное дело? Нарушим ли мы закон, если опубликуем информацию, способную повлиять на объективность суда присяжных?"
Конечно, в этом конкретном случае они бы его нарушили. Сьюэлл был арестован, и журналисты прекрасно понимали, что могут сообщать только весьма урезанные сведения. Пожалуйста, можно находиться на месте преступления, брать интервью у очевидцев, болтать с полицейскими, выслушивать треп парамедиков – в общем, исписать красивым почерком целые блокноты. Но сообщать миру подробности трагедии было нельзя, тут газетчики оказались связанными по рукам и ногам. Отсюда и краткость сводок новостей.
"Когда начато судебное преследование, о преступлении сообщать не возбраняется, тем не менее необходимо тщательно подбирать слова, дабы никоим образом не дать понять, что находящиеся в руках полиции люди и есть преступники.
Можно рассказать об ограблении почты и добавить, что позднее кого-то арестовали, однако нельзя называть конкретных имен. На объективность суда также способна повлиять информация о внешности арестованных. Например, если журналисты пишут о трех налетчиках, попытавшихся взять банк, нельзя упоминать, что они были высокими, или темноволосыми, или бородатыми, особенно если внешность подозреваемых подходит под это описание".*
* См. предыдущее примечание.
Поначалу о каждом громком преступлении сообщают только основные факты, затем вообще наступает затишье. Возьмем, к примеру, серийных убийц Фреда и Роуз Уэст. Когда стало известно об этом кровавом злодеянии, средства массовой информации были лаконичны: Кромвель-стрит, тела, арестованные мужчина и женщина, подозреваемые предстают перед судом магистратов, который передает их дело в уголовный суд присяжных, – только самые общие сведения.
Неужели журналисты сидели сложа руки и наслаждаясь передышкой, которую получили благодаря "Закону о неуважении к суду"? Конечно же, нет. Они охотились за мельчайшими подробностями этой истории и ждали, когда семейную пару Уэст отправят в тюрьму. Только тогда информация хлынула потоком. Розмари Уэст приговорили к тюремному заключению, а уже на следующий день появились анонсы в газетах – "Смотрите страницы 2, 3,4, 5,6, 8, 10,11 и 12!", специальные репортажи, документальные фильмы. О преступлениях супругов появились книги, лучшая из которых – "Счастливы, как убийцы" – написана Гордоном Берном**.
** Книга "Счастливы, как убийцы", выпущенная издательством "Фейбер энд Фейбер". Берн также написал книгу "Чей-то муж, чей-то сын" об убийствах, совершенных Питером Сатклиффом.
Несомненно, публике трудно переварить такое обилие подробностей сразу, но узнать их можно только после завершения судебного процесса, когда снимаются опасения повлиять на его объективность.
Так что благодаря "Закону об уважении к суду" от 1981 года стране пришлось немного подождать, прежде чем она узнала больше о человеке, убившем Феликса Картера.
Глава 8
Так на чем я остановился? Вы появляетесь на работе…
Да. В лифте я какое-то время любуюсь образом человека, страдающего от похмелья, затем думаю об отце. Вообще-то я вспоминаю, что он умер и что в последний раз мои коллеги видели меня, когда я как обычно покидал офис.
Лифт открывается на этаже, где находится отдел продаж, и первый, кого я вижу, – Джефф, мой руководитель, мой непосредственный начальник собственной персоной.
– Крис, – обращается он к вышедшему из лифта человеку с "дипломатом" в руке, – рад вас видеть. Зайдите ко мне минут так через десять, нужно кое-что обсудить.
Десять минут больше того времени, которое Джефф обычно мне отпускает. Как правило, он говорит:
– Оторвитесь-ка ненадолго. Или:
– Как будете готовы.
Десять минут – это уступка из-за печального события, ведь я недавно лишился отца (на самом деле обоих родителей, но Джефф об этом не знает). Любопытно, сказал ли он остальным членам команды что-нибудь вроде того, что обычно говорил директор школы: "Дети, папа Кристофера умер и теперь на небесах. Поэтому Кристоферу сейчас грустно, и мы все должны поддержать его. Что такое, Адам?.. Нет, то, что его папа умер, совсем не значит, что твой тоже умрет. Ребята, даже не думайте об этом".
Работающие на нашем этаже сотрудники входят в команду продаж для той категории населения, которая объединяет молодых женщин. "Дерзость" покупают молодые женщины, значит, мы – те, кто отвечает за рекламу, – тоже часть команды. Нас четверо – рекламисты из отдела частных объявлений работают не на этом этаже. Мы ютимся в уголке и оттуда убеждаем рекламодателей вложить деньги именно в наше издание, а не в какой-нибудь другой глянцевый журнал из сотни подобных. А я – главный уговаривающий. Менеджер по рекламе журнала "Дерзость". Звучит шикарно, хотя наделе вовсе не так.
Когда я появляюсь, наш отдел ничем не напоминает оживленный улей. Почти все в сборе, пустует только одно место. Кстати, Джефф хочет меня видеть еще и по этой причине: собеседование с новым работником рекламной службы. Итак, если не считать одной вакансии, отдел укомплектован и готов к действию. Грэхэм и Адам ожидающе смотрят, как я приближаюсь.
– Ну, Крис? – спрашивает Грэхэм с сочувствием. – Как прошли похороны?
Ага, значит, все уже известно, и я готов его расцеловать.
– Спасибо, Грэхэм. Знаешь, как это обычно бывает. Все прошло гладко.
– Ну и хорошо. Рад слышать, – произносит Грэхэм, а Адам ему вторит:
– Замечательно!
– Слушай, как только придешь в себя, я тебе такое расскажу… – продолжает Грэхэм.
В этом-то с ним и проблема: отлично справляется с работой, но иногда уж слишком деловой. А я совсем забыл, что деловитость плохо сочетается с похмельем.
– Отлично, Грэхэм. У меня встреча с Джеффом, а потом поговорим, ладно? Чай будешь?
Из всех нас именно Грэхэм рожден для того, чтобы продавать, точно так же, как другие бывают прирожденными убийцами или медсестрами. Дело в том, что при нашей профессии ты либо вкладываешь в нее всю душу, либо стесняешься ее, словно какого-то прыща, который, как ты надеешься, никто не заметит. Грэхэм предан работе душой и телом. Он видит в ней возможность полномасштабного вторжения в чужие бумажники. По утрам он глядится в зеркало, a его отражение улыбается ему и говорит:
– Ты просто чудо, чувак!
В общем, для него это стиль жизни.
Можно подумать, что Грэхэм законченный мудак, и, собственно, почти так оно и есть. Но я не испытываю к нему ненависти, наоборот, Грэхэм мне нравится. Просто он очень хорош в деле, а если у него все отлично получается, то создается впечатление, что и я хорошо работаю. Хотя, честно говоря, я далеко не так успешен, как кажется благодаря Грэхэму. И потому, когда я смотрюсь в зеркало, на меня оттуда глядит не Грэхэм. Я вижу постаревшего Адама.
Адам сделан совсем из другого теста. Полная противоположность Грэхэму. Он попал к нам через агентство, а туда – через раздел "Вакансии" в газете "Гардиан". В мире продажи рекламы это ничто иное, как эквивалент отряда вербовщиков в морской флот в старину. Правда, для того, чтобы заманивать новых рекрутов, вместо дубинок и пьяных угроз используется выражение "работа в средствах массовой информации".
Как и я в свое время, Адам вышел из университета со смутной надеждой заниматься чем-то творческим и вскоре попал в сети "Гардиан". Без сомнения, он думал, что любая работа в средствах массовой информации лучше никакой, возможно, даже предполагал, что, если он начнет с самой нижней ступеньки, ему удастся подняться по карьерной лестнице до желаемой должности. Конечно, Адам заблуждался, а рядом не было никого, чтобы раскрыть ему глаза, а если он считал, что я или Джефф скажем правду на собеседовании, то совершенно напрасно.
Адаму, как и всем нам (за исключением прирожденных продавцов вроде Грэхэма), пришлось столкнуться с суровой действительностью. А заключается она в том, что продажа рекламного места имеет так же мало общего с гламуром средств массовой информации, как награда "Шампунь года" журнала "Дерзость" с вручением премии "Оскар". Время от времени мы встречаемся в лифте с аристократичными, упакованными в одежду от "Прада" представителями редакции, которые появляются обычно часа на два позже нас, держа в руках чашки с двойным кофе-латте за три фунта. Эти воображалы задирают носы еще выше, когда проезжают наш этаж; видно, боятся, что бренные финансовые заботы могут плохо повлиять на их драгоценные творческие способности.
Так что печальные перспективы карьерного роста предстают перед Адамом с каждым днем все яснее. Бедный парень. Увеличивающаяся пропасть между мечтой и реальностью делает его самым слабым звеном моей крошечной команды, к вящему презрению Грэхэма. Тем не менее на лице Адама написано искреннее сочувствие, когда я швыряю на стол "дипломат" и включаю компьютер.
– Поговорим позже, Адам, – обращаюсь я к нему. – Лучше расскажи, как у тебя дела.
– М-м-м… думаю, хорошо, – неуверенно отвечает он.
– Ничего, ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего продавца! – уверяю я. И сразу же вспоминаю, как когда-то журнал комиксов для мальчиков "Бино" печатал историю про малюток, которые жили у человека в черепной коробке и занимались тем, что контролировали и направляли его поведение. После заявления насчет того, что мы еще сделаем из Адама настоящего продавца, трое малышей из отдела управления стыдом в моей собственной голове были уволены за серьезное должностное преступление. Неудивительно, что в этом отделе самая большая текучесть кадров, даже больше, чем в отделе контроля вины, который в свете событий последней ночи работает сверхурочно. Я молю крох из подразделения управления похмельем, чтобы они потрудились на совесть, и иду в кабинет Джеффа.
По дороге туда я решаю использовать несколько минут из великодушно отпущенного Джеффом времени, чтобы приготовить чашку чая, и направляюсь на кухню – тесный закуток, который отгорожен легкими перегородками от остальной части нашего офиса открытой планировки.
Сейчас всего лишь утро понедельника, а на кухне полный бардак. Я чувствую, как во мне закипает подогреваемый похмельем гнев. Кто-то поставил кипятиться чайник, но,"заглянув в него, я обнаруживаю, что воды там еле-еле хватит на одну чашку. В раковине уже лежат две миски с остатками хлопьев и по крайней мере три чайных пакетика. В конечном итоге я выливаю воду в свою чашку и ставлю чайник снова, предварительно наполнив его доверху, на случай, если кому-то захочется чаю. Аккуратно выбрасываю использованный чайный пакетик в мусорное ведро. Вместо того, чтобы бросить грязную чайную ложку в раковину, я споласкиваю ее, затем кладу к другим ложкам. Совсем нетрудно, правда? Если бы все это понимали…
Еще один совет любителям выпить – чесночные капсулы.
Говорят, что чеснок чрезвычайно полезен. Действительно, телевизионная реклама средиземноморской кухни пытается убедить зрителей, что загорелые, с блестящей кожей обитатели солнечных стран живут дольше не потому, что полжизни спят, а потому, что едят много чеснока. Я сам частенько принимал заказы на печатную версию такой рекламы в журнале "Дерзость". Создается впечатление, что особенно любят чеснок женщины. Неудивительно, что большая часть журнала посвящена проблемам на личном фронте.
А еще чеснок – большой друг любителей поддать. Конечно, не в чистом виде – вряд ли даже закаленный ветеран похмелья сможет зажевать хотя бы зубчик на следующий день после пьянки. Скромные чесночные капсулы – вот истинное спасение.