- Потому что он меня любит. Я скушала кучу таблеток, и он хочет, чтобы мне было хорошо. - Она уже развязывает шнурки на своих ботинках. Мыльные пузырьки так приятно щекочутся. И они очень красивые. В них отражается свет, синий с оранжевым. И мне так хорошо, так приятно - а ведь я съел всего пару таблеток. Значит, Звездочке, съевшей целую кучу таблеток, должно быть совсем хорошо. Она снимает ботинки, потом - носки. У нее на коже, на ногах, остался рисунок. Такие вмятинки от носков. Она улыбается и опускает ноги в воду. Ну, как будто мы с ней в воде занимаемся всякими глупостями. Мы с ней любим друг друга. У нас любовь. Мы любим друг друга в воде. Мы в воде, и у нас любовь. Мы...
Прим говорит:
- Я всегда относилась с большим пониманием к маленьким человеческим слабостям и все же позволю себе заметить, что здесь есть люди, которые в отличие от некоторых не упиваются кайфом.
Звездочка говорит:
- Мы не пьем ничего с кофеином. Кофеин - это наркотик. А наркотики - это плохо.
- Тогда, может быть, пива. Или вина.
Звездочка говорит:
- Апельсиновый сок с газировкой.
- Ага, - говорю. - И мне тоже.
Прим говорит:
- Гари, милый, принеси апельсиновый сок с газировкой. И лед.
Гари говорит:
Сейчас, только скручу косячок.
- Тогда я сама принесу. - Прим говорит: - И заодно поищу ботинки. Они, наверное, где-то в коробке. В кладовке, на втором этаже. Или знаете что? А пойдемте все вместе поищем.
Звездочка говорит:
- И устроим пикник.
- Наверху. Среди старого хлама. - Прим говорит: - Классная мысль.
- Прим, будь любезна, окажи мне любезность и передай мне любезное масло.
Прим говорит:
- И что это значит?
- Это я разговариваю как положено разговаривать на пикнике.
- А по-моему, ты надо мной издеваешься.
- Нет, я все правильно делаю. Я разговариваю как положено разговаривать на пикнике.
Прим обнимает себя за плечи. У нее тонкие руки и роскошная грудь, и когда она обнимает себя за плечи, грудь поднимается под блузкой, и ожерелье у нее на шее переливается золотом в золотом солнечном свете.
Звездочка говорит:
- Он не издевается, Прим. Просто пытается разговаривать так, как ты. Потому что он хочет быть чем-то похожим на тебя. Да, Ствол?
- Да, - говорю. - Ты вся такая богемная женщина.
Прим корчит рожу, скосив глаза к носу.
- Ах, Ствол, какой ты, оказывается, проказник. Ты меня прямо смущаешь.
- Я совсем не хотел никого смущать, - объясняю я. - Я просто хотел, чтобы мне передали масло, потому что если я буду за ним тянуться, ну, сам, я измажу футболку джемом.
Прим вздыхает. Наверное, я все же ее обидел. Но она берет масло и передает его мне. Оно немного подтаяло, масло. Потому что на улице жарко, а мы сидим на лужайке у дома, потому что у нас тут пикник. Мы сидим на одеяле, расстеленном на траве, и я мажу хлеб маслом, а потом буду мазать хлеб джемом. Но сначала намажу маслом. Прим вообще ничего не ест. Только пьет. Она уже совсем пьяная. И поэтому обидчивая.
Звездочка говорит:
- Какой сегодня хороший день, правда, Ствол?
- Да, - говорю. - Замечательный день.
Звездочка говорит:
- Замечательный день, правда, Прим?
Прим снова вздыхает и говорит:
- Знаешь, Стейси, по-моему, твоему другу все-таки следует извиниться за богемную женщину.
Я затихаю.
Звездочка смотрит на меня. Ее нижняя губа слегка оттопырена и дрожит, как у ребенка, который выронил изо рта конфету.
Я смотрю на Прим.
- Прости меня, Прим, - говорю. - Я сказал глупость. Ты не богемная женщина.
Она алкоголичка. Алкоголь - нехороший наркотик, от него люди тупеют.
- Все нормально, Ствол. - Прим говорит: - Наверное, мне тоже следует извиниться. Сегодня я выпила лишнего. Вот мне и ударило в голову. Знаете, как говорится, вино, выпитое в больших количествах, вызывает раздражение, гнев и множество бед. А я за обедом сегодня уговорила бутылку красного. Надо как-то себя ограничивать. Прости меня, Ствол. Пожалуйста.
Я смотрю на нее. Мне ее жалко. Она такая хорошая, Прим.
- Все нормально, Прим, - говорю. - И ты меня тоже прости. Ну, за то, что я сказал.
- И я тоже хочу попросить прощения, - говорит Звездочка. - Что я пришла в гости, вся на таблетках, и затеяла этот пикник, и совсем ничего не ем, потому что я вся на таблетках, и мне совершенно не хочется есть.
- Тогда я тоже должна извиниться, - говорит Прим. - Что сорвалась на вас обоих. Потому что мне было обидно, что я столько всего наготовила, а вы сидите, носы воротите.
- А я извиняюсь за нас обоих, что мы воротим носы, - говорю я. - Просто я не привык к такой изыскнутой пище. Нет, не изыскнутой, а изысканной - во. Ты прости, если тебе не понравилось, что я назвал твое угощение изыскнутым, то есть изысканным. И еще я хочу попросить прощения, что я пришел к тебе в дом без ботинок, с ногами, стертыми в кровь, и испачкал тебе весь ковер. И что назвал твоего бойфренда злым волшебником. И что собирался уйти, потому что твой Гари меня напугал. То есть он не пугал, просто я сам его испугался. И что я назвал тебя алкоголичкой. Ну, про себя.
Прим говорит:
- Я об этом не знала.
- И что меня унесло, когда я опустил ноги в воду, и что я хвалился, как мы со Звездочкой друг друга любим, и тебе стало завидно, потому что ты злишься и раздражаешься из-за вина, и еще ты не ешь таблетки и не знаешь, какой это кайф, а я все болтаю, болтаю и никак не могу замолчать, и...
Прим откашливается:
- Да, по-моему, надо заканчивать со взаимными извинениями. Единственный вывод, который напрашивается сам собой: нам всем следует существенно сократить потребление своих наркотиков, я бы даже сказала, свести их до минимума.
Гари говорит:
- Ничего, если я раскурюсь косячком?
Прим кивает.
- Конечно, милый.
Мы со Звездочкой тоже киваем.
Мы, собственно, тоже не прочь раскуриться.
Гари скручивает косяк. Он совсем молодой парень. А Прим - она уже взрослая тетенька и еще алкоголичка. И вот завела себе Гари, молодого любовника. Впрочем, это их дело. Главное, Гари скручивает косячок, ну, который с веселой травкой, и мы сейчас будем его курить.
- Я отойду в туалет.- Прим говорит: - Гари, милый, только не стряхивай пепел на мой ковер.
Под конец долгого трудного дня.
Мы хорошо потрудились - быть такими, какие мы есть, это действительно очень непросто, - и заслужили хороший отдых. После парочки косячков, ну, которые с веселой травкой, мы еще покурили какие-то сонные сигареты с чем-то коричневым, я не знаю, что это было, но нам жутко хочется спать. Да и вообще пора спать. Прим говорит, что мы со Звездочкой можем лечь вместе. В одной кровати. Кровать большая, с такими столбиками по углам. Обои в комнате из красного бархата, и на стене есть картина. Не плакат, а всамделишная картина. На ней нарисован горящий корабль. Мы со Звездочкой раздеваемся. Я снимаю ботинки, которые мне дала Прим, ну, дала поносить, потому что теперь я остался вообще без ботинок. Мои ботинки совсем испортились, пока мы шли сюда, к Прим. Я так думаю, они просто стерлись, пока мы шли, потому что идти было долго, и я стер все подошвы, а потом стер и ноги, потому что, когда мы сюда пришли, на ногах была кровь. И я испачкал в крови весь ковер, ну, в гостиной, где мы сидели сначала. Когда пришли.
Я проснулся, а где - я не знаю. Где-то, где я не знаю где. Интересно, а Звездочка тоже здесь? Хорошо бы, она была здесь, потому что, если ее здесь не будет, тогда я пропал. Один, без нее, я вообще ничего не могу. Мы со Звездочкой - как две части одного человека, только я - его худшая часть, потому что я более мутный, а Звездочка - лучшая часть, она более адекватная, но ее адекватности все равно не хватает на нас обоих, потому что тот человек, которого мы составляем вдвоем, он какой-то совсем уже неадекватный.
Я кричу:
- Звездочка.
Да, вот она, здесь. Лежит рядом. Под одеялом, которое белое. И свет в комнате тоже белый, потому что сейчас очень раннее утро, и в этом белом утреннем свете, под белым одеялом она похожа на мертвое тело, которое уронили с грузовика. Я трясу ее за плечо, ну, чтобы разбудить, и она садится на постели и начинает чесаться спросонья.
- Звездочка, - говорю. - Я не знаю, где мы.
Звездочка говорит:
- О господи.
- Что?
Звездочка говорит:
- Я не знаю, где мы.
- Ага, - говорю. - Я вот тоже не знаю. Поэтому я тебя и разбудил. Когда мы ложились спать вечером, мы были у тебя дома, и я лежал, и смотрел на стену, и стена была синей, потому что они у тебя все синие, ну, стены. А сейчас я проснулся, посмотрел на стену, и она была красной. Я сначала подумал, что это кровь, ну, типа сосуды в глазах полопались, вот я и вижу все красным. А потом я подумал... потом я подумал, что я в гробу, и гроб накрыт крышкой, которая отделана изнутри красным бархатом. Ну, то есть я умер, и меня положили в гроб.
- Это просто обои, Ствол. Обои из красного бархата. - Звездочка говорит: - Это не гроб. Это комната. Но я не знаю, где она, эта комната, и как мы здесь оказались.
- И что нам делать?
- Быстрее выбираться отсюда.
Сейчас утро, но утро раннее. Вокруг все тихо, не слышно ни звука. Мы со Звездочкой лежим на кровати. Она теплая, Звездочка. А мне страшно. И ей тоже страшно. Мы лежим, укрывшись одеялом с головой. Не хотим ничего делать. Боимся даже пошевелиться. В комнате холодно, и если нога вылезает из-под одеяла, ноге сразу становится холодно. Занавески на окнах раздвинуты, и утренний свет проникает в комнату, и поэтому здесь светло, но когда мы будем выбираться отсюда, мы пойдем по темным коридорам, где темно и нет солнца. Звездочка зажигает свечу, которая стоит на столике у кровати. Она нам понадобится, свеча. Сейчас мы оденемся, только не будем...
Голос говорит:
- Да.
Это не Звездочкин голос, и не мой тоже.
Сейчас мы оденемся, только не будем надевать ботинки...
Голос говорит:
- Да.
Ну, вот опять. Этот голос.
Мы с ней оделись...
Голос говорит:
- Да.
Мы с ней оделись, но ботинки надевать не стали, решили их не надевать, потому что подумали, что этот голос, ну, который сказал, что сказал, мы подумали, что лучше, чтобы он нас не слышал, потому что, если мы будем шуметь, он нас схватит. Поэтому мы не будем шуметь. Мы потихонечку пробираемся к двери, мимо картины, которая на стене, ну, на которой горящий корабль, и выходим из спальни. Выходим в коридор, который за спальней. Здесь темно, потому что нет окон. И здесь очень много вещей. Они навалены на столах. Просто горы вещей. И еще здесь есть стулья. Они стоят ножками кверху, ну, как будто они тут сдохли, и их оставили разлагаться. А на стене висят чучела мертвых зверей. Они не целые, звери, а только головы. Их отрезали и зачем-то повесили на стенку. Звездочка держит свечу, которую она взяла в спальне. Со столика. Мы тихонько спускаемся по лестнице, и на стене пляшут тени. Это из-за того, что свеча горит очень неровно.
Голос говорит:
- Да.
Мы со Звездочкой держимся за руки, ну, чтобы было не так страшно. Здесь столько вещей, в них легко заблудиться. И еще этот голос... Мы прижимаемся друг к другу еще теснее, я чувствую носом ее холодную щеку, наши коленки бьются друг о друга при каждом шаге, пока мы спускаемся вниз по лестнице, в этом доме, где мы оказались, не знаю - как. Нам здесь не нравится, очень не нравится. Надо скорее выбираться отсюда. И вот мы уже у входной двери. Она очень холодная, потому что на улице холодно, а дверь наполовину стеклянная, только стекло не прозрачное, а мутно-белое. Звездочка пытается открыть дверь, но она не открывается. Что за черт? Дверь не открывается. Нам не выйти отсюда.
Голос говорит:
- Да.
Мы со Звездочкой держимся друг за друга, стоим перед дверью. Не знаем, что делать. А потом начинаем подпрыгивать на месте. Зачем мы прыгаем?! Не надо прыгать. А то пол проломится, и мы упадем в подвал, а там, в подвале, подземный склеп, куда злой волшебник затаскивает мертвецов и выпускает из них всю кровь. Кровь вытекает из мертвецов и стекает по трубам еще дальше вниз, в яму, где собралось целое озеро крови.
Злой волшебник.
Теперь я вспомнил.
- Звездочка, - говорю. - Я все вспомнил. Как мы здесь оказались. И чей это голос. Я вспомнил.
- Что, Ствол? Что ты вспомнил?
- Про злого волшебника, - говорю я шепотом. - Мы были у тебя дома, занимались... ну, этим самым, и вдруг появляется он, злой волшебник. Он нас заколдовал. Заставил курить эти сонные сигареты, от которых мы сразу заснули и все забыли.
Звездочка пожимает плечами. Одной рукой Звездочка обнимает меня, а в другой держит свечу. Свеча капает воском на красный ковер. Мы отходим от двери, которая наполовину стеклянная. То есть я не хочу никуда отходить, это Звездочка хочет и тянет меня за собой. Она какая-то странная. По-моему, она меня даже не слушает. Ну, что я говорю. Она поднимает свечу повыше, и дрожащий свет пламени ложится на дверь в какую-то комнату. Дверь то проступает из сумрака, то опять исчезает. Звездочка открывает дверь, ну, которая то появляется, то исчезает, и мы заходим в гостиную, где сплошные растения в горшках и ядовитый плющ. Там есть удобный кожаный диван, и кресло из кожи ящерицы, и еще одно кресло - в самом дальнем углу, а в центре комнаты стоит низкий столик, полированный, с резными ножками, и на нем раскрошено печенье с малиновым джемом и кокосовой стружкой, и еще там стоит железный сундучок, не то чтобы очень большой, но отрезанная голова мертвеца туда поместится. Звездочка подносит свечу к сундучку с головой мертвеца. Там что-то написано, на сундучке. Свет дрожит, и поэтому читать неудобно.
Там написано: "Мятный Пинкертон".
- Наверное, его так зовут.
Звездочка говорит:
- Кого, Ствол?
- Злого волшебника. Да, я вспомнил. Его так зовут. А это - его сундучок, а внутри - голова мертвеца.
Звездочка молчит, ничего не говорит. Все правильно. Мы не в той ситуации, чтобы разговаривать разговоры. Сейчас надо сосредоточиться и придумать, как из всего этого выпутаться.
- А это что? - Я показываю пальцем. Звездочка опускает свечу, чтобы посмотреть, на что я там показываю. Это шкура с какого-то освежеванного животного. На ней еще даже не высохла кровь. И мы стоим прямо на ней. Босиком. Для Звездочки это уже слишком. Она бросается к двери, выбегает в коридор. Я бегу следом за ней и догоняю уже в другой комнате, то есть не в комнате, а в кухне. Звездочка роется в ящике, где ножи, выбирает самый большой, самый острый, и отсветы пламени пляшут на лезвии, и еще до того, как закончится утро и настанет день, злой волшебник будет пронзен этим самым ножом. Голос по-прежнему говорит то, что он говорил, только теперь это слово звучит повсюду, как будто Мятный Пинкертон превратился в летучую мышь и летит прямо на нас, чтобы снова нас заколдовать, только он не летит... потому что, я вспомнил... я вспомнил, что он сейчас должен быть наверху. В своей спальне. Куда мы со Звездочкой и идем.
Мы со Звездочкой поднимаемся наверх и врываемся в хозяйскую спальню, и там на кровати лежит какая-то девушка. Злой волшебник ее связал. Наверное, собирался ее помучить. Но ничего. Сейчас мы ее спасем.
Девушка на кровати пытается повернуть голову. У нее не особенно получается, потому что она хорошо связана и почти не может пошевелиться. Она молчит, ничего не говорит. У нее во рту кляп.
Мы бросаемся ее развязывать. Только это не девушка, как выясняется, а уже взрослая тетенька. У нее дряблый животик... такой, весь в морщинках... и смешной пусик, ну, как будто он нам улыбается... типа рад, что мы здесь. Мы снимаем с нее веревки, а она вырывается, и бьет кулаком по кровати, и вынимает кляп у себя изо рта, и кричит:
- Гари. Гари. Иди сюда. Убери этих придурочных. Блин.
Открывается дверь. Тут есть еще одна дверь, и она открывается. И входит он. В зеленом смокинге и красно-коричневых шелковых брюках. Чешет свою заостренную бородку. Курит косяк. Ну, который с веселой травкой.
Мятный Пинкертон.
Нас уже нет. Мы несемся по лестнице вниз. Свеча мигает и гаснет. Мы бежим в темноте. По коридору, через кухню. Там тоже есть выход на улицу. И эта дверь открывается, она открывается, и мы выбегаем наружу, и бежим без оглядки, бежим, бежим в синем утреннем свете.
Как хорошо снова выйти на улицу, где на большом синем небе встает большое оранжевое солнце. Мы пробегаем квартала два-три и уже больше не можем бежать, потому что нам надо сесть отдышаться, и мы садимся прямо на бордюр у дороги. Мы так сильно бежали. Боялись, что этот Мятный Пинкертон бросится нас догонять. Мы со Звездочкой сделали все, что могли.
Мы с ней сделали все, что могли, но не сумели спасти ту девушку. Ну или тетеньку. Мы со Звездочкой очень старались, но наши старания не увенчались успехом. Проще сказать, ничего у нас не получилось. Можно было бы, конечно, пойти в полицию и сказать этим... ну, которые с ананасами на головах... в общем, все им рассказать, только это ничего не даст, наоборот, будет хуже. Они скажут, что мы наркоманы, и нас посадят в тюрьму, и начнут разбираться, чего и как. Они разберутся, что мы едим стразы, а по сравнению со стразами ешки - это так, леденцы, а кислота по сравнению со стразами - это вообще приз за первое место в конкурсе ясных мозгов, и когда они это узнают, ну, которые с ананасами на головах, они будут к нам относиться как к двум дебилам, как будто у нас вообще нет мозгов и мы ни во что не врубаемся, но ведь это неправильно. Мы очень даже врубаемся. И мозги у нас есть.
Это несправедливо. То, как они к нам относятся. Эти, которые с ананасами на головах, и вообще... В свингующих шестидесятых всех тоже пугали, что от ЛСД начинаются необратимые повреждения мозга, но никаких повреждений мозгов не случилось. Потом, в ускорявшиеся девяностые, всех пугали, что необратимые повреждения мозга бывают от экстази, ну, от ешек - и опять никаких повреждений мозгов не случилось. Теперь нас пугают, что это бывает от стразов. Ну, повреждения мозга и памяти. Нас называют дебилами. Говорят, мы ущербные. Но ведь мы не ущербные. Мы очень даже нормальные. И вообще мы со Звездочкой любим друг друга, и это главное.