* * *
Одна оскорбленная леди как-то сказала мне: "Как вы смеете его сравнивать?"
У каждого своя любовь, и сравнения существуют только внутри этого факта.
Теперь назад к…
В этот момент дверь в конце коридора так громко хлопнула, как будто на прием по случаю объявления Моизи нагрянула полиция, так громко она хлопнула о стену, но это была не полиция, а нечто похуже. Это было явление дистиллята змеиного яда в форме человека (?) женского пола по имени Мириам Фигнер. Я узнал, что это вошла она, по неподражаемой и неописуемой пронзительности голоса. Я знаю, что это дело писателя - описывать то, что он видит, слышит, чувствует или придумывает, но обстоятельства, при которых я сейчас пишу, делают для меня невозможным остановить это мгновение, описав голос Фигнер при ее появлении: самое большее, что я могу сделать, это заметить, что, вероятно, ничего похожего не было слышно за пределами зрительских мест древнеримского Колизея в дохристианскую эру, когда упавшего гладиатора вот-вот должен был пронзить трезубец победителя.
Моизи не двинулась с места, ноя крепко держал ее, как будто она бежала к ней, и крикнул:
- Моизи, ты ведь не приглашала ее, скажи, что не приглашала!
- Кого, кого не приглашала?
- Фигнер, на объявление!
- Ах, она пришла, она здесь? Свет такой слабый, я -…
- Она только что вошла со всей своей стаей сопровождающих гиен, и у дверей сейчас ужасная суматоха.
- Ах, только что вошла… Она, должно быть, пропустила мое объявление, мне придется повторить для нее.
- Не надо! - закричал я Моизи, но она с удивительной силой вырвалась от меня и пошла к Фигнер, а Фигнер пошла ей навстречу. Я уверен, что Фигнер умышленно приблизилась к порогу комнаты именно в тот момент, что и Моизи, чтобы им никто не мешал обняться так, как будто это было их заветное желание. Свеча давала еще достаточно света, чтобы я мог увидеть, как Моизи протягивала свою тонкую руку к Фигнер, как бы вежливо приглашая ее войти, а потом возникла эта сумасбродная стычка, но прежде, чем я расскажу вам о ней, позвольте уверить вас, что я вполне осознаю достойное сожаления сходство между фамилией Фигнер и словом "фигурист". Поверьте мне, если я скажу вам, что фигурист и Фигнер - это две крайности, фигурист - это любовь, а Фигнер - ее противоположность. Ну и Бог с ней. Вот что теперь происходило на приеме по случаю объявления Моизи. Фигнер выбросила свои тощие руки высоко вверх в колеблющейся полутени у порога, лицо ее было искажено от отвращения, и она начала издавать громкий свистяще-шипящий звук, который все продолжался, и продолжался, и продолжался. Я буду слышать его всегда. Это было ужаснее, чем шипение любого звероящера, какого только можно себе вообразить из тех, что царили когда-то на земле.
И все же казалось, что Моизи ничего не слышит.
Постепенно он прекратился, как все в конечном счете прекращается, и в тот самый момент, как он затих, свеча окончательно погасла, и в комнате наступила полная темнота, даже не просто темнота в комнате и коридоре, a сгусток темноты.
И дальше, что потом?
До тех пор я не понимал, как ужасно люди боятся темноты, особенно полной и внезапной, даже если свет, который ей предшествовал, исходил всего лишь от свечи, мигавшей перед тем как угаснуть.
Гости пришли в движение. Они спотыкались и падали друг на друга в паническом бегстве к двери на Бликер-стрит, все, кроме Моизи, Фигнер и меня.
Фигнер чиркнула спичкой и прекратила свое шипение. А Моизи, которая, казалось, так и не заметила ни этого шипения, ни бегства гостей, повторила свое объявление с небольшим изменением.
- Мир рассудка перестал быть устойчивым для меня. Когда-то он был таким, теперь - нет. У меня закончились все мои краски, льняное масло и пинен все вышли, кисти стерлись до патрона на занозистых ручках. Так обстоят дела, хотя сказать, что они обстоят, могло бы показаться шуткой, если бы это не было временем, когда…
- Ссссссссс!
- Поскольку о делах в таком состоянии нельзя сказать, что они обстоят, или даже стоят. Однако…
- Ссссссссс!
- Однако, при любых обстоятельствах, прежде, чем капитулировать, природа всего сущего требует сопротивляться до последнего.
Сколько это могло бы продолжаться - предмет для размышления, но в этот момент стая сопровождающих Фигнер гиен, почувствовав, вероятно, что она записала на свой счет победное очко, начала тянуть ее обратно по коридору на улицу, иногда чиркая спичками, и это напомнило мне как колония муравьев тащит свою царицу, и одновременно - что это некорректное утверждение, потому что в этот момент я ни о чем не думал: об этом я думаю сейчас, задним числом, о большом плодовитом насекомом, что-то вроде матки гигантского странствующего муравья, которую с жужжанием тащат в свою колонию злобные создания, как на снятой через лупу фотографии - я видел ее в "National Geographic".
* * *
В прошлом месяце я получил письмо-отказ от журнальчика под названием "Это", и редакторша нацарапала на нем "Бессвязность есть, но нет". Ну и прекрасно.
А что касается связности, я всегда стараюсь писать логично.
* * *
Я остался один с Моизи, то есть, я хочу сказать, что я тогда остался один с Моизи. Мы не могли видеть друг друга, но наши руки касались.
- Это Фигнер была на приеме? Она слышала объявление? Кто свистел в свисток? Свет был таким слабым -…
- Милая, ты не помнишь?
- Они все?
- Что?
- Ушли, не дождавшись просьбы?
- Нет, нет, если ты имеешь в виду Тони.
- Я имею в виду и Джейн тоже.
- Конечно, и я думаю, актриса.
- Но она потеряла сознание, она, она потеряла, она упала на пол, я думаю, намерения у нее были хорошими, но она упала!
- Моизи, дорогая, все повторяется, а это тот случай, когда все повторится в слухах и сплетнях. Время, на это потребуется какое-то время, а также помощь "Life", "Fortune" и "People" , но о приеме сообщат, и в конце концов -…
- Да, я знаю, я знаю. Итак, прием закончился.
Я подумал, что подхватил от Чарли жар, потому что заговорил стихами.
- Вечер прошел, и погашены свечи.
Не очень смешно, но потом:
- Ступай, дорогой, мне надо помолиться. Это лучше делать одной.
Так она выставила и меня, мягко.
Весь обратный путь до прямоугольника с крючками я пел ту песню, от которой я плачу. Вы помните? "Killing Me Softly with His Song…"
* * *
Я уверен, вы уже поняли, что в настоящее время нет никаких условий для приведения вещей в порядок.
Не распространяясь насчет этого замечания, позвольте мне включить краткий отчет очевидца о столкновении Моизи и Фигнер еще в одном случае - за месяц или около того до приема по случаю объявления.
Это была выставка портретов Дона Бакарди в музее возле того места, что когда-то называлось "Коламбас Серкл" , а может, и сейчас так называется.
Я пошел с Моизи.
Мы пробыли там меньше пяти минут, любуясь портретами, когда началась большая суматоха у одного из лифтов, который только что приехал. Я понял причину и повернул Моизи к ней спиной.
Да, это была Фигнер, с сопровождением.
Она едва вышла из лифта, а может, еще и не вышла, когда раздался ее феноменально пронзительный голос:
- О господи, выставка реалистических портретов, и это когда в моду вошли мои непортреты!
Вариации этого крика эхом отдались от ее свиты. Это произвело охлаждающий эффект на большой зал, хотя он был забит до отказа, и жара тел было бы достаточно, чтобы обогреть его даже без ради…
Извините. Радиаторы еще существуют?
Следующее, что дошло до меня, что в этом холоде великий мастер слова - кто это был, Ишервуд? Да, конечно, Кристофер - подошел прямо к Фигнер, как бы не подозревая об опасности, и сказал громким, очень чистым и ясным голосом:
- Я не ослышался, вы сказали - непортреты?
- Ссссссссс!
(Эхо от ее свиты.)
- Что такое непортреты, может, вы объясните это понятие, это портреты, которые не портреты, и если это так, то что это такое?
- Ссссссссс!
(Эхо от ее свиты.)
И в этом случае свита утащила ее со сцены, как насекомые с жужжанием тащат тяжелую матку, предназначение которой - продолжение ее ядовитого рода.
* * *
Могу сказать, что прошло целых десять минут, пока у лифта, на котором Фигнер прибыла и уехала со своей свитой, не рассеялся запах серы.
Моизи, казалось, ничего не заметила.
И только в метро, после долгой задумчивой тишины между нами, она произнесла:
- Я думаю…
- Что?
- Фигнер.
- Да?
- Склоняется к…
- Чему?
- Своего рода реалистическим автопортретам.
- Я знаю, но - будучи введена в заблуждение.
- В заблуждение? Нет. Я думаю, мир рассудка - самое подходящее для нее место.
Я уверен, вы поняли, почему я счел нужным вставить этот отчет о предыдущем столкновении, таким, каким оно было или не было, в мою записную книжку с голубой сойкой.
В моей практике редко встречается последовательность. Когда я пытаюсь быть последовательным, мои мысли путаются, а пальцы дрожат, но это три оставшиеся страницы моей последней "голубой сойки", и у меня такое чувство, что время от меня убегает быстрее, чем приходит ко мне, и поэтому целесообразно, конечно, рассказать, наконец, о причине столь яростных отношений между Фигнер и Моизи. Я расскажу плохо, но расскажу. Как могу.
Около двух лет назад художник-преподаватель Тони Смит отозвался с похвалой на лекции в Хантер-Колледже о работе и характере Моизи. Ссылка была в том роде, что чистейший художник из всех сейчас рисующих - это Божье дитя по имени Моизи, и что она терпит такие условия существования, которые невозможно вынести, потому что в ее таланте главные выдающиеся качества - чистота и простота, и они сделали для нее психологически невозможным выставляться при жизни. Этот отзыв о Моизи и ее работе был замечен одним дружески к ней настроенным человеком из "Village Voice" , и был напечатан, со ссылкой на Смита, в этой газете. Моизи никогда не упоминала эту публикацию, никогда, но это был первый случай реальной поддержки, полученной ею, и поэтому, как я заключил из ее объявления прошлым вечером, Топи Смит (Хантер-колледж, Саут-Ориндж, Нью-Джерси и мир западного искусстве) стал для нее - Богом.
Я чувствую, что ко мне приближается некое замешательство, и если бы я сидел в самолете, сейчас обязательно бы объявляли: "Пристегните ремни, мы приближаемся к району турбулентности".
(Я никогда не был в самолете, но "живой негр на льду" летал часто, и он рассказывал мне об этих объявлениях, которые всегда так забавляли его, что он надрывался от хохота, как он говорил.)
А теперь я должен ненадолго прервать этот труд, хотя никогда не забываю о вероятности того, что какая-нибудь оплошность, какое-нибудь "внезапное метро" могут остановить его ход навсегда, как остановили мистера Восемьдесятсемь в Белвью.
Отдохните, отвлекитесь, восстановите свои силы, если можете, призыв все еще: "En avant ".
* * *
Я считаю, что из человеческой природы просто неустранимо - объяснять любые недостатки в своих любовниках неким посторонним влиянием, а не самым обыденнейшим фактом - несоответствием требований к любовнику. Такое предположение кажется поначалу совершенно недопустимым, и поэтому ты связываешь его со всякими внешними вещами типа высокой температуры и расстроившегося приема у Моизи.
Это позволяет тебе делать все достойные попытки - и еще много недостойных - излечить его от соблазна. Я боюсь, "соблазн" - тут слово неподходящее, но делать нечего, пускай остается. Я уверен, вы понимаете, что оно означает. А потом тебе приходится принять ту самую обычную правду жизни - если предположить, что в жизни правда существует - что его просто захватило что-то новое и более привлекательное, чем то, что давал ему ты, и что это "потом" - это, вероятно, тот момент, когда ты перестаешь быть молодым, даже если волосы на твоих висках еще преждевременно не побелели, а удар от этого не углубил морщины на твоем лице.
Я совершенно не чувствовал себя молодым, когда вошел к Фебу и осмотрел все, включая мужской туалет, и нигде в этом оазисе шика на Восточной Четвертой улице не нашел ни следа Чарли и Большого Лота на их свидании с водкой и чили.
После такого собачьего обнюхивания окрестностей я спросил у бармена, не были ли здесь Большой Лот с длинноволосым мальчиком.
- Большой Рот?
- Лот.
- Никогда о такой не слышал.
Мне лишь слегка полегчало от того, что бармен у Феба ничего не знал о Большом Лоте, который, я считал, известен во всех модных местах подобного типа по всему городу, а бармен даже отнес его к женскому роду.
Итак, на сознательном уровне было уже невозможно продолжать поиски дальше по Восточной Четвертой, но на подсознательном, который для меня более привычен, можно было еще поискать поближе к Бауэри. На улице меня сильно напугал высокий оборванный урод, ведший сзади меня на металлической цепи, которая больше, чем на обычный поводок, походила на орудия пыток, выставляемые в садомазохистских секс-шопах, сопротивляющуюся собаку. Высокий безумец внезапно сорвал цепь со скулящей собаки и начал хлестать ею бедное создание - очевидно, за отказ идти с ним рядом. Все происходило прямо под фонарем, и я видел, что собака покрыта шрамами, старыми и новыми, я ее длинная морда была без волос и вся в крови.
- Перестаньте, перестаньте, или я заявлю на вас!
Избиватель собак мгновенно поднял над головой цепь, готовясь хлестнуть ею и меня, но пока цепь еще была в воздухе, я стремительно перебежал через улицу к яркому свету, разлитому над тротуаром и площадкой перед освещенным входом в далекий офф-бродвейский театр под названием "Трак и Вохауз", что значит "Обмен и Склад".
В этом защищенном светом месте я посмотрел на другую сторону улицы и увидел, что громадная полудохлая собака снова была на цепи и покорно трусила за своим драчуном-хозяином, поворачивая за тот угол, куда и я собирался идти.
Неясные мысли посещали меня, вроде, - "Да, вот так и бывает", имея в виду отношения между двумя безнадежными живыми существами. Я постоял и смутно пораздумывал на эту тему, а потом оставил ее, как слишком негативистскую и себяжалеющую, потому что сердце мое знало, что два безнадежных живых существа, если они живут вместе, более склонны не обижать, а защищать друг друга.
(Хоть что-то прекрасное в ужасном мире.)
До меня стало доходить, что в театре с таким странным названием полным ходом идет спектакль или прогон, и что недавно в нем произошел необъяснимый взрыв и пожар, положившие конец предыдущему спектаклю.
Внизу, на тротуаре, под ярко освещенным входом в театр дорогу мне загораживала фигура бомжа, вытянувшегося горизонтально поперек всей ширины тротуара, будто его поместили сюда как пророка гибели готовящегося в театре спектакля, но у него хватило сознания, чтобы приподнять голову и спросить:
- Мелошью не поделишься?
- Извините, но после уплаты налогов… - что, наверное, прозвучало жестоко, но должно было изображать юмор.
А потом раздался треск открываемой пинком двери, и коротенький, коренастенький человечек вылетел из театра, выкрикивая себе самому:
- Ужасно, просто ужасно!
Он был в шубе такого фасона и размера, что она делала его похожим на медведя-недоростка или на ондатру-переростка.
И человечек в шубе, и бомж находились на моем пути, так что я принужден был колебаться еще какое-то время, в течение которого коротышка продолжал выкрикивать себе и ночному воздуху:
- Клянусь, это так ужасно, что невозможно поверить.
Потом он отметил мое присутствие, обратившись прямо ко мне:
- Вы понимаете меня?
Я сказал:
- Да, - без интереса, но он продолжал стоять на моем пути, а теперь еще пытался схватить меня за руку:
- Поверьте, я не хотел браться за режиссуру, но я чувствовал себя обязанным, потому что все сценические движения казались совершенно неуместными. Актеры без конца двигались по сцене, по всей видимости, желая придать пьесе некоторую оживленность, пьеса очень разговорная, и мне нравился режиссер, но я не мог принять его манеру - пытаться оживить ее, и кто-то сказал мне, что когда я взялся за режиссирование, примадонна заявила директору театра: "Почему мною должен руководить этот всеми заброшенный старик?"
Он казался стареющим, с плохим зрением. Он поднял лицо и сменил очки.
- Мы с вами нигде до сих пор не встречались?
В ответ на его пристальный взгляд я тоже стал разглядывать его и сказал:
- Да, у Моизи несколько лет назад. Вы тогда были в бесчувствии.
- Действительно?
- И да, и нет. Я хочу сказать, вы…
- Пытался?
- Вы оскорбили моего друга, поместив свою руку на то, что было его территорией.
- Ах, я…
- Я объяснил своем любовнику, что это автоматический жест, по привычке.
Его внимание рассеялось, и я попытался освободить руку из его захвата, но он, сжав ее еще крепче, сказал:
- Вы сказали - Моизи?
- Да, я был там в тот вечер, и…
- Как Моизи?
- Вам интересно, или вы просто так спрашиваете?
- Интересно.
- Не очень хорошо.
- У меня сложилось такое же мнение.
- Так вы были там?
- Да, там, где мы встретились.
- Я имею в виду сегодня.
- Нет, я не был у Моизи с тех пор, как этот ваш восточный человек сказал, что он впечатает меня в штукатурку вместе с моей улыбкой.
- Он не был восточным человеком. Я думаю, мне пора идти.