Но доктор Вокорбей, несомненно, был в состоянии их просветить.
Они появились во время приема.
- Господа, я вас слушаю! Чем вы больны?
Пекюше ответил, что они здоровы, и, объяснив цель визита, сказал:
- Мы хотим, во-первых, понять высшую атомность.
Врач густо покраснел, затем осудил их желание изучать химию.
- Я не отрицаю ее значения, поверьте! Но в наше время ее суют повсюду! Она оказывает на медицину плачевное влияние.
И зрелище окружающих предметов подтверждало вескость его слов.
На камине валялись бинты и пластыри. Ящик с хирургическими инструментами стоял посреди письменного стола, таз в углу был наполнен зондами, а у стены находилась модель человека без кожных покровов.
Пекюше поздравил доктора с ее обладанием.
- Анатомия, должно быть, прекрасное занятие?
Г-н Вокорбей стал рассказывать, какое удовольствие получал он в прежнее время от вскрытий; и Бувар его спросил, каковы соотношения между внутренностями женщины и мужчины.
Желая их удовлетворить, врач вынул из библиотеки анатомический атлас.
- Возьмите его с собою! Вам дома будет удобнее рассмотреть.
Скелет удивил их выступающей челюстью, глазницами, ужасающей длиною рук. Им не хватало пояснительного текста; они снова пошли к Вокорбею и по руководству Александра Лота изучили строение костяка, поражаясь спинному хребту, который, как сказано там, в шестнадцать раз крепче, чем если бы творец создал его прямым.
Почему именно в шестнадцать раз?
Запястные мускулы привели в уныние Бувара; а Пекюше, ревностно изучая череп, упал духом перед клинообразной костью, несмотря на то, что она похожа на "турецкое седло".
Что до сочленений, то их скрывало чрезмерное количество связок, и они занялись мышцами.
Но прикрепления было неудобно находить, и, дойдя до позвоночных отростков, они бросили читать дальше.
Пекюше сказал тогда:
- А не взяться ли нам снова за химию, хотя бы только для того, чтобы употребить на пользу лабораторию?
Бувар запротестовал, и ему как будто припомнилось, что в качестве учебных пособий для жарких стран фабрикуются искусственные трупы.
Он написал Барберу, и тот снабдил его нужными сведениями. За десять франков в месяц можно было иметь одну из моделей г-на Озу, и через неделю почтальон из Фалеза выгрузил перед их воротами продолговатый ящик.
Взволнованные, они перенесли его в пекарню. Когда доски были сняты, выпала солома, соскользнула папиросная бумага, появилась модель.
Она была кирпичного цвета, без волос, без кожи, и пестрила бесчисленными жилками, синими, красными и белыми. Это совсем не было похоже на труп, а скорее на весьма безобразную, очень чистую и пахнущую лаком игрушку.
Они сняли грудную клетку и увидели легкие, напоминавшие две губки; немного в стороне - сердце вроде большого яйца, грудобрюшную преграду, почки, весь кишечник.
- За работу! - сказал Пекюше.
Весь день и вечер ушли на это.
Они оделись в халаты, как студенты в анатомических театрах, и при свете трех свечей разнимали картонные части. Вдруг раздался удар кулаком в дверь. "Отворите!"
Это был г-н Фуро в сопровождении стражника.
Хозяева доставили себе удовольствие показать Жермене покойничка. Она тотчас же побежала с этой новостью к бакалейному торговцу, и все село решило, что они укрывают в своем доме настоящего мертвеца. Фуро, уступая народному волнению, явился удостовериться в происшедшем. Любопытные собрались во дворе. Когда Фуро вошел, модель лежала на боку, мышцы лица были вынуты, и чудовищно выпуклый глаз производил жуткое впечатление.
- Что вас привело сюда? - спросил Пекюше.
Фуро пробормотал:
- Ничего, решительно ничего.
И, взяв одну часть со стола, спросил:
- Что это такое?
- Мышца трубачей, - ответил Бувар.
Фуро промолчал, но насмешливо улыбался, завидуя тому, что они развлекаются по способу, находящемуся вне его компетенции.
Оба анатома сделали вид, будто продолжают свои исследования. Люди, скучавшие за порогом, проникли в пекарню, и так как произошла небольшая давка, то стол задрожал.
- Это уж слишком! - крикнул Пекюше. - Освободите нас от публики!
Стражник выпроводил любопытных.
- Прекрасно, - сказал Бувар, - нам никого не нужно.
Фуро понял намек и спросил, имеют ли они право, не будучи врачами, владеть подобным предметом. Впрочем, он снесется с префектом.
- Что за страна! Нигде не найти таких дураков, дикарей и ретроградов, как здесь.
Сопоставив самих себя с другими, они утешились; они честолюбиво мечтали пострадать за науку.
Доктор тоже их навестил. Он раскритиковал модель за чрезмерное отступление от природы, но воспользовался случаем, чтобы прочесть лекцию.
Бувар и Пекюше были очарованы, и по их просьбе господин Вокорбей дал им на время несколько томов из своей библиотеки, утверждая, впрочем, что они всего этого не одолеют.
В "Словаре медицинских знаний" они заинтересовались примерами ненормальных родов, долговечности, тучности и запоров. Отчего не довелось им видеть знаменитого канадца Бомона, обжор Тарара и Бижу, больную водянкой из Эрского департамента, пьемонтца, у которого желудок действовал через каждые три недели, Симона де Мирпуа, умершего от окостенения, и того ангулемского мэра, чей нос весил три фунта!
Мозг навел их на философские размышления. Они очень хорошо различали внутри прозрачную перегородку, состоящую из двух пластинок, и шишкообразную железу, похожую на красную горошину; но были там еще ножки и желудочки, дуги, столбы, бугры, узлы и всевозможные волокна, и foramen Пакиони, и тело Паччини, словом - непролазная куча вещей, на изучение которых не хватило бы их жизни.
Иногда, увлекшись, они совершенно разнимали труп, и затем не знали, как собрать его части.
Это была трудная задача, особенно после завтрака, и они вскоре засыпали, Бувар - клюя носом, выпятив живот, Пекюше - опустив голову на руки, положив локти на стол.
Часто в эту минуту господин Вокорбей, заканчивая свои первые визиты, приоткрывал дверь.
- Ну, почтенные собратья, как подвигается анатомия?
- Превосходно, - отвечали они.
Он задавал им вопросы, и ему было приятно сбивать их с толку.
Когда им надоедал какой-нибудь орган, они переходили к другому, и таким образом забросили поочередно сердце, желудок, ухо, кишки, потому что покойник им опротивел, как ни старались они заинтересоваться им. Наконец доктор застал их в ту минуту, когда они его укладывали обратно в ящик.
- Браво! Я этого ждал.
В их возрасте нельзя браться за такие занятия. Улыбка, сопровождавшая эти слова, глубоко их задела.
По какому праву считает он их неспособными к науке? Разве знание принадлежит этому господину? Можно подумать, что сам он стоит гораздо выше их! Приняв его вызов, они ездили за книгами даже в Байе.
Недоставало им физиологии, и один букинист раздобыл для них знаменитые в ту пору сочинения Ришерана и Аделона.
Все общие места относительно возрастов, полов и темпераментов показались им чрезвычайно значительными. Им очень приятно было узнать, что в зубном камне есть три вида микроскопических животных, что центром для вкуса служит язык, а для ощущения голода - желудок.
Они жалели, что лишены способности жевать жвачку, как это умели делать Монтегр, г-н Госс и брат Берара, - тогда бы они лучше поняли пищеварительный процесс. Пищу они пережевывали медленно, размельчали ее, пропитывали слюною, мысленно сопутствуя пищевому комку на его пути во внутренние органы, и следовали за ним даже до его конечных результатов, исполненные методической добросовестности, почти благоговейного внимания.
В намерении вызвать искусственное пищеварение, они положили кусок мяса в склянку с желудочным соком утки и две недели носили эту бутыль подмышкой, чем достигли только того, что от них стало дурно пахнуть.
На глазах соседей они бегали по большой дороге в мокрой одежде, на солнцепеке. Этим способом они проверяли, уменьшается ли жажда при увлажнении кожи. Домой они возвратились задыхаясь и оба - с насморком.
Они живо разделались со слухом, голосом, зрением, но Бувар приналег на органы размножения.
Его всегда поражала сдержанность Пекюше по этой части. Неведение приятеля в этой области было столь поразительно, что Бувар вызвал его на откровенность, и Пекюше, краснея, сделал ему наконец такое признание.
Шутники затащили его некогда в дурной дом, но он оттуда бежал, сохраняя себя для женщины, которую ему предстояло полюбить. Благоприятный случай ни разу не представлялся, так что из-за ложной стыдливости, денежных затруднений, страха перед болезнями, упрямства, привычки - он в пятьдесят два года и несмотря на жизнь в столице еще не утратил целомудрия.
Бувар насилу этому поверил, затем расхохотался, как полоумный, но перестал смеяться, заметив слезы в глазах у Пекюше, ибо у того все же бывали увлечения: он был влюблен поочередно в некую канатную плясунью, в невестку одного архитектора, в какую-то конторщицу и, наконец, в молоденькую прачку, на которой уже собрался жениться, когда вдруг узнал, что она беременна от другого.
Бувар сказал ему:
- Можно еще вознаградить себя за потерянное время. Не огорчайся. Я беру это на себя… если хочешь.
Пекюше ответил со вздохом, что об этом больше не приходится думать, и они снова принялись за физиологию.
Правда ли, что покровы нашего тела непрерывно испускают тонкий пар? Это доказывается тем, что вес человека понижается с каждой минутой. Если ежедневно пополнять убыль и удалять избыток, то здоровье будет поддерживаться в совершенном равновесии. Санкториус, изобретатель этого закона, употребил полвека на каждодневное взвешивание своей пищи и своих выделений и взвешивал сам себя, отдыхая только тогда, когда записывал свои вычисления.
Они попытались последовать примеру Санкториуса. Но так как оба не могли уместиться на весах, то начал опыт Пекюше.
Он разделся, чтобы дать свободу испарениям, и стоял на площадке совершенно голый, обнажив, несмотря на стыдливость, свое очень длинное смуглое туловище цилиндрической формы и короткие ноги с плоскими ступнями. Сидя на стуле подле него, Бувар читал вслух.
Ученые утверждают, что животная теплота выделяется вследствие сокращения мышц и что можно повысить в тепловатой ванне температуру воды, двигая грудною клеткой и тазовыми частями.
Бувар пошел за ванною, и, когда все было приготовлено, погрузился в нее, запасшись градусником.
Обломки винокуренных принадлежностей, выметенные в дальний угол комнаты, вырисовывались в сумраке темною горкой. По временам скреблись мыши. В воздухе держался застоялый запах ароматических трав, и, чувствуя себя тут очень уютно, друзья благодушно беседовали.
Однако Бувару стало немного свежо.
- Пошевелись! - сказал Пекюше.
Он начал шевелиться, нимало этим не повлияв на термометр.
- Мне положительно холодно.
- И мне не жарко, - ответил Пекюше, тоже чувствуя озноб. - Но шевели тазовыми частями, шевели.
Бувар изгибал бедра, раздвигал ноги, покачивал животом, сопел, как кашалот, затем смотрел на градусник: ртуть опускалась все ниже.
- Ничего не понимаю. Я все-таки двигаюсь.
- Мало.
И он снова принимался за гимнастику.
Она продолжалась три часа, после чего он опять схватился за градусник.
- Как! Двадцать градусов? До свиданья! Я вылезаю.
Вошла собака, помесь ищейки и дога, с рыжей шерстью, с отвислым языком, шелудивая.
Что делать? Колокольчика не было. Их прислуга была глуха. Они стучали зубами, но не смели шевельнуться из боязни, что собака их укусит.
Пекюше придумал выкрикивать угрозы, делая страшные глаза.
Тогда собака залаяла и принялась прыгать вокруг весов, а Пекюше, ухватившись за веревки и согнув ноги, старался подняться как можно выше.
- Ты не то делаешь, - сказал Бувар.
И он начал посылать собаке улыбочки, произнося ласковые слова.
Собака несомненно их поняла. Она старалась приласкаться, положив ему лапы на плечи, царапая его когтями.
- Вот тебе и на! Она утащила мои штаны.
Собака легла на них и замерла.
Наконец с величайшими предосторожностями друзья решились: один - сойти с площадки, другой - вылезть из ванны. И когда Пекюше был снова одет, у него вырвалось такое восклицание:
- Ты, душа моя, будешь нам полезна для опытов!
- Для каких опытов?
Можно было впрыснуть ей фосфор, а затем запереть в погреб, чтобы посмотреть, пойдет ли у нее огонь из ноздрей. Но как впрыснуть? И к тому же им бы не продали фосфора.
Они раздумывали, не дать ли ей подышать газом, не поместить ли ее под воздушный колокол, не напоить ли ядами. Все это, пожалуй, не так уж смешно. Наконец они остановились на намагничивании стали посредством контакта со спинным мозгом.
Бувар, преодолев волнение, подавал на тарелке иголки Пекюше, а тот втыкал их в позвонки.
Иголки ломались, выскальзывали, падали на землю. Он брал другие и вонзал их быстро, наудачу. Собака разорвала свои путы, как бомба вылетела в окно, пронеслась через двор, сени - и появилась в кухне.
Жермена закричала, увидев ее всю в крови, с веревками на лапах.
В ту же минуту вошли погнавшиеся за собакой хозяева. Она исчезла в один прыжок.
Старая служанка их разбранила:
- Опять дурь на вас нашла! И хороша моя кухня, нечего сказать! Собака может от этого взбеситься! В тюрьму сажают людей, которым до вас далеко.
Они вернулись в лабораторию, чтобы испытать иголки.
Ни одна не притягивала даже мельчайших металлических опилок.
Потом их начало тревожить предположение Жермены. Собака могла впасть в бешенство, неожиданно вернуться, броситься на них. На следующий день они отправились наводить повсюду справки и затем, в течение нескольких лет, сворачивали с дороги в поле, чуть только появлялась собака, похожая на ту.
Остальные опыты не удались. Вопреки авторам, голуби, которым они пускали кровь при наполненном и при пустом желудке, издыхали в одинаковый срок. Котята, погруженные в воду, погибли через пять минут. А гусь, которого они напичкали мареною, сохранил совершенно белые надкостные пленки.
Их мучил вопрос о питании.
Чем объяснить, что из одного и того же сока получаются кости, кровь, лимфа и вещества испражняемые?
Но нет возможности проследить превращения питательного вещества. Человек, употребляющий всегда одну и ту же пищу, не отличается в химическом отношении от того, кто ее разнообразит. Воклен подсчитал все содержание извести в овсе, который клевала курица, и нашел большее количество в скорлупе ее яиц.
Следовательно, происходит созидание вещества. Каким образом? Это совершенно неизвестно.
Неизвестно даже, какова сила сердца. Борелли считает ее равною той, какая требуется для подъема ста восьмидесяти тысяч фунтов, а Киэль определяет ее приблизительно в восемь унций, из чего они заключили, что физиология (согласно одному старому изречению) - это медицинский роман. Оказавшись не в силах ее понять, они в нее не поверили.
Месяц прошел в праздности. Затем они вспомнили о своем саде.
Лежавшее посредине засохшее дерево мешало им. Они его обтесали. Это упражнение их утомило. Бувару очень часто приходилось отдавать кузнецу инструменты в починку.
Однажды, когда он шел туда, его остановил человек с холщовым мешком на спине и предложил ему альманахи, книги духовного содержания, образки, а также "Спутник здоровья" Франсуа Распайля.
Эта брошюра так понравилась Бувару, что он обратился к Барберу с просьбой доставить ему капитальный труд того же автора. Барберу его прислал и указал в своем письме аптеку, откуда следовало выписывать лекарства.
Ясность учения их увлекла. Все болезни происходят от червей. Они портят зубы, гложут легкие, расширяют печень, разрушают кишки и производят в них шум. Лучшее средство избавиться от них - камфора. Бувар и Пекюше ее облюбовали. Они нюхали, жевали ее и раздавали в виде папирос, болеутоляющей воды в склянках и пилюль. Даже взялись излечить одного горбуна.
Это был ребенок, повстречавшийся им однажды на ярмарке. Мать-нищенка приводила его каждое утро. Они натирали горб камфарной мазью, прикладывали на двадцать минут горчичник, затем покрывали мягчительным пластырем и, чтобы не потерять пациента, угощали его завтраком.
Как раз в то время, когда мысли у них были направлены в сторону глистов, Пекюше заметил на щеке у г-жи Борден странное пятно. Доктор давно уже лечил его горькими микстурами; круглое вначале, как монета в двадцать су, оно расширялось, образуя розовый ободок. Бувар и Пекюше изъявили желание вывести его. Г-жа Борден согласилась, но потребовала, чтобы смазывания производил Бувар. Становилась перед окном, расстегивала верхние пуговицы на лифе и подставляла щеку, глядя на Бувара взором, который был бы опасен, не присутствуй при этом Пекюше. Несмотря на страх перед ртутью, они пользовали ее каломелем, применяя его в допустимых дозах. Через месяц г-жа Борден была исцелена.
Она принялась их рекламировать, и управляющий налогами, секретарь городской управы, сам мэр, все жители Шавиньоля начали сосать камфору.
Однако горбун не выпрямлялся. Управляющий выбросил папиросу - она усилила его припадки удушья. Фуро стал жаловаться на пилюли, от которых у него разыгрался геморрой; у Бувара появились желудочные боли, а у Пекюше - жестокие мигрени. Они утратили веру в Распайля, но заботливо это скрывали, чтобы не потерять престижа.
Большое усердие обнаружили они также в оспопрививании, научившись делать надрезы на капустных листьях; приобрели даже пару ланцетов.
Они вместе с врачом навещали больных, затем наводили справки в книгах.
Авторы указывали не те симптомы, которые они только что наблюдали. Названия же болезней - латинские, греческие, французские - это какая-то мешанина из всех языков.
Их насчитывается тысячи, и Линнеева классификация с ее родами и видами очень удобна, но как устанавливать виды? Тут они увязли в философии медицины.
Они раздумывали над археем Ван Гельмонта, витализмом, броунизмом, органицизмом; спрашивали у доктора, отчего происходит золотуха, где гнездится заразный миазм и как отличить во всех болезненных явлениях причину от ее следствий.
- Причина и следствие перепутаны, - отвечал Вокорбей.
Его нелогичность им надоела, и они стали посещать больных совсем одни, проникая в дома под предлогом человеколюбия.
В глубине комнат, на грязных тюфяках лежали люди, одни - с перекошенными лицами, другие - с опухшими, ярко-красными и желтыми, как лимон, или же лиловыми; с ущемленными ноздрями, дрожащим ртом; с хрипами, икотой, потом, запахом кожи и старого сыра.
Бувар и Пекюше читали рецепты их врачей и очень поражались тому, что средства успокоительные бывают подчас возбудительными, рвотные - слабительными, что одно и то же лекарство подходит для различных болезней и что недуг исчезает под влиянием противоположных способов лечения.
Тем не менее они давали советы, ободряли больных, имели смелость пользоваться стетоскопом.