- Нет, - сказал Ричард Гордон. - Я даже испытываю некоторое удовольствие от вашего соседства.
- Вот как, - сказал профессор Мак-Уолси.
- Вы были когда-нибудь женаты? - спросил Ричард Гордон.
- Да.
- Ну и чем кончилось?
- Моя жена умерла во время эпидемии инфлюэнцы в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
- Зачем вы хотите опять жениться?
- Я думаю, на этот раз будет удачнее. Я думаю, может быть, я теперь сумею быть лучшим мужем.
- И для этого вы выбрали мою жену?
- Да, - сказал профессор Мак-Уолси.
- Скотина! - сказал Ричард Гордон и ударил его по лицу.
Кто-то схватил его за руку. Он вырвал руку, и кто-то с силой хватил его по голове около самого уха. Он увидел, что профессор Мак-Уолси все еще стоит у стойки, весь красный, моргая глазами. Профессор Мак-Уолси потянулся за другим стаканом, потому что его пиво расплескал Гордон, и Ричард Гордон занес руку, чтобы ударить его еще раз. В эту минуту что-то опять взорвалось над самым его ухом, и все огни в баре ярко вспыхнули, закружились и потом погасли.
Потом он увидел, что стоит на пороге бара. В голове у него был звон, и переполненная комната не стояла на месте, а слегка кружилась, и его тошнило. Толпа смотрела на него. Широкоплечий молодой человек стоял с ним рядом.
- Слушайте, - говорил он, - нечего вам тут скандалить. Довольно, что эти пьяницы дерутся тут целый вечер.
- Кто меня ударил? - спросил Ричард Гордон.
- Я вас ударил, - сказал дюжий молодой человек. - Этот господин - наш постоянный посетитель. Нечего вам бесноваться по-пустому. Нечего затевать тут драки.
Нетвердо стоя на ногах, Ричард Гордон увидел, что профессор Мак-Уолси отделился от толпы у стойки и идет к нему.
- Мне очень жаль, - сказал он. - Я вовсе не хотел, чтоб вас били. Я вполне понимаю ваши чувства…
- Скотина! - сказал Ричард Гордон и шагнул к нему. Это было последнее, что он мог вспомнить, потому что дюжий молодой человек стал в позицию, слегка опустив плечи, и двинул его снова, и на этот раз он повалился ничком на цементный пол. Дюжий молодой человек повернулся к профессору Мак-Уолси.
- Теперь все в порядке, док, - сказал он гостеприимным тоном. - Больше он к вам не будет приставать. А чего он, собственно, хотел?
- Я должен отвезти его домой, - сказал профессор Мак-Уолси. - Он оправится?
- Еще бы.
- Помогите мне втащить его в такси, - сказал профессор Мак-Уолси. Они подхватили Ричарда Гордона с двух сторон и с помощью шофера уложили его на сиденье допотопного фордика.
- Вы уверены, что он оправится? - спросил профессор Мак-Уолси.
- Когда захотите привести его в чувство, дерните его как следует за уши. И спрысните водой. Как бы только он не начал драться, когда придет в себя. Смотрите, чтобы он не схватил вас, док.
- Нет, - сказал профессор Мак-Уолси. Голова Ричарда Гордона, неестественно запрокинутая, лежала на сиденье, и при каждом дыхании из горла у него вырывался хриплый, прерывистый шум. Профессор Мак-Уолси подложил ему руку под голову и поддерживал ее, чтобы она не колотилась о стенку машины.
- Куда ехать? - спросил шофер.
- На другой конец города, - сказал профессор Мак-Уолси. - Мимо парка. Потом по той улице, где торгуют краснобородками.
- Роки-Род? - спросил шофер.
- Да, - сказал профессор Мак-Уолси. У первого кафе, которое попалось им по дороге, профессор Мак-Уолси велел шоферу остановиться. Он хотел зайти купить сигарет. Он осторожно опустил голову Ричарда Гордона на сиденье и пошел в кафе. Когда он вернулся и хотел снова сесть в машину, Ричарда Гордона там не оказалось.
- Где он? - спросил он шофера.
- Вон идет по улице, - сказал шофер.
- Догоните его.
Когда такси поравнялось с Ричардом Гордоном, который, шатаясь, шел по тротуару, профессор Мак-Уолси вылез и подошел к нему.
- Садитесь, Гордон, - сказал он. - Мы едем домой. Ричард Гордон посмотрел на него.
- Мы? - сказал он, покачнувшись.
- Я хочу, чтобы вы сели в такси и поехали домой.
- Убирайтесь к черту.
- Вы все-таки сядьте, - сказал профессор Мак-Уолси. - Я хочу, чтоб вы благополучно добрались до дому.
- Где ваша банда? - спросил Ричард Гордон.
- Какая банда?
- Ваша банда, которая избила меня.
- Это вышибала. Я не знал, что он хочет вас ударить.
- Врете, - сказал Ричард Гордон. Он нацелился кулаком в красное лицо человека, стоявшего перед ним, но промахнулся. Он потерял равновесие и упал на колени, потом медленно встал. Он ободрал колени о камень тротуара, но не заметил этого.
- Становитесь, будем драться, - сказал он запинаясь.
- Я никогда не дерусь, - сказал профессор Мак-Уолси. - Садитесь в такси, я с вами не поеду.
- Идите к черту, - сказал Ричард и пошел по улице.
- Пусть идет, - сказал шофер. - Ничего с ним не случится. Он уже вполне оправился.
- Вы думаете?
- Конечно, - сказал шофер. - Он уже как ни в чем не бывало.
- Я все-таки неспокоен за него, - сказал профессор Мак-Уолси.
- Без драки вы его не заставите сесть, - сказал шофер. - Пускай идет. Он в полном порядке. Это что, ваш брат?
- В некотором роде, - сказал профессор Мак-Уолси.
Он смотрел, как Ричард Гордон, пошатываясь, шел по улице и наконец скрылся в тени больших деревьев, ветви которых спускались так низко, что вросли в землю, точно корни. В мыслях профессора Мак-Уолси при этом было мало приятного. Это смертный грех, подумал он, тяжкий и незамолимый грех, и величайшая жестокость, и если даже формально все это в конце концов может быть узаконено религией, я сам не могу себе этого простить. С другой стороны, хирург не может прерывать операцию из страха причинить пациенту боль. Но почему все эти операции в жизни делаются без наркоза? Если бы я был лучше, чем я есть, я позволил бы ему избить меня. Ему бы стало легче от этого. Бедный, глупый человек. Бедный, бездомный человек. Мне не надо было отпускать его, но я знаю, что это для него слишком тяжело. Я полон стыда и отвращения к самому себе, и я жалею о том, что сделал. Все это еще может обернуться очень скверно. Но не нужно думать об этом. Я сейчас опять прибегну к наркозу, который спасал меня семнадцать лет, но теперь уже скоро мне не понадобится. Хотя возможно, что это уже стало пороком и я только придумываю для него оправдания. Но, во всяком случае, я к этому пороку хорошо приспособлен. Если б только я мог как-нибудь помочь этому бедному человеку, которого я обидел.
- Отвезите меня назад, к Фредди, - сказал он.
Глава двадцать третья
Катер береговой охраны, ведший на буксире "Королеву Кончей", шел узким проходом между рифом и островами. Во время прилива поднялся легкий северный ветер, и катер качало на волнах, но белая лодка легко и послушно шла за буксиром.
- Если ветер не покрепчает, все будет в порядке, - сказал командир катера береговой охраны. - Лодка очень легка на ходу. Хорошие лодки строил покойный Робби. Вы что-нибудь поняли из того, что он говорит?
- Он просто заговаривается, - сказал помощник. - Он в бреду.
- Умрет, вероятно, - сказал командир. - Такая рана в живот. Как вы думаете, этих четырех кубинцев он убил?
- Кто знает? Я его спрашивал, но он не понял, о чем я говорю.
- Может, еще раз попытаться его расспросить? Пойдем взглянем, как он там.
Оставив рулевого у штурвала, они вошли в командирскую каюту за штурвальной рубкой. Там на железной койке лежал Гарри Морган. Глаза у него были закрыты, но он открыл их, как только командир тронул его за плечо.
- Как вы себя чувствуете, Гарри? - спросил его командир. Гарри посмотрел на него и ничего не сказал.
- Что-нибудь вам нужно, скажите? - спросил его командир.
Гарри Морган смотрел на него.
- Он вас не слышит, - сказал помощник.
- Гарри, - сказал командир. - Может, вам дать чего-нибудь?
Он смочил полотенце водой из графина, укрепленного в гнезде у койки, и приложил его к растрескавшимся губам Гарри Моргана. Они были сухие и черные. Глядя на него, Гарри Морган заговорил.
- Человек, - сказал он.
- Понимаю, - сказал командир. - Говорите, говорите.
- Человек, - сказал Гарри Морган очень медленно, - не имеет не может никак нельзя некуда. - Он остановился. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
- Говорите, Гарри, - сказал командир. - Расскажите нам, кто это сделал? Как это все случилось?
- Человек, - сказал Гарри, пытаясь что-то объяснить, глядя прямо на него своими узкими глазами.
- Четыре человека, - сказал командир, желая помочь ему. Он снова смочил ему губы, выжимая полотенце, так что несколько капель попало в рот.
- Человек, - поправил Гарри; потом остановился.
- Ну, хорошо. Человек, - сказал командир.
- Человек, - сказал Гарри снова, очень медленно, без всякого выражения, с трудом шевеля пересохшими губами. - Как все идет теперь как все стало теперь что бы ни было нет.
Командир посмотрел на помощника и покачал головой.
- Кто это сделал, Гарри? - спросил помощник. Гарри посмотрел на него.
- Не надо себя морочить, - сказал он. Командир и помощник оба наклонились над ним. Вот сейчас он скажет. - Все равно что на машине переваливать через горы. По дороге там, на Кубе. По всякой дороге. Везде. Так и тут. Как все идет теперь. Как все стало теперь. Ненадолго да конечно. Может быть. Если повезет. Человек. - Он остановился. Командир опять покачал головой, глядя на помощника; Гарри Морган посмотрел на него без всякого выражения. Командир снова смочил Гарри губы. На полотенце остался кровавый след.
- Человек, - сказал Гарри Морган, глядя на них обоих. - Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. - Он остановился. - Все равно человек один не может ни черта.
Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это.
Он лежал неподвижно, глаза его снова открылись.
- Пойдем, - сказал командир помощнику. - Вам правда ничего не нужно, Гарри?
Гарри Морган посмотрел на него, но не ответил. Он ведь сказал им, но они не услышали.
- Мы еще зайдем, - сказал командир. - Лежите спокойно.
Гарри Морган смотрел им вслед, когда они выходили из каюты.
В штурвальной рубке, глядя, как небо темнеет и от маяка Сомбреро ложится на воду светлая дорожка, помощник сказал:
- Страх берет, когда он вот так начинает бредить.
- Жалко парня, - сказал командир. - Ну, теперь мы уже скоро будем на месте. В первом часу мы его доставим. Если только не придется убавить ход из-за лодки.
- Вы думаете, он выживет?
- Нет, - сказал командир. - Хотя - кто знает.
Глава двадцать четвертая
Большая толпа собралась на темной улице за железными воротами, преграждавшими доступ в бухту, где прежде была база подводного флота, а теперь гавань для морских яхт. Сторож-кубинец получил распоряжение никого не пропускать, и толпа напирала на ограду, чтобы сквозь железный переплет заглянуть в темное пространство, освещенное огнями яхт, стоявших у причалов. Толпа была спокойна - насколько может быть спокойна толпа в Ки-Уэст. Яхтсмены, работая плечами и локтями, протолкались к воротам и хотели пройти.
- Эй! Входить не разрешается, - сказал сторож.
- Что еще за новости? Мы с яхты.
- Никому не разрешается, - сказал сторож. - Отойдите от ворот.
- Не валяйте дурака, - сказал один из молодых людей и, оттолкнув его, пошел к пристани.
Толпа осталась за воротами, и маленький сторож смущенно и беспокойно прятал от нее свою фуражку, длинные усы и попранный авторитет, жалея о том, что у него нет ключа, чтобы запереть ворота; а яхтсмены, бодро шагая к пристани, увидели впереди и потом миновали группу людей, ожидавших у причала береговой охраны. Они не обратили на нее внимания и, минуя причалы, где стояли другие яхты, вышли на причал номер пять, дошли до трапа и при свете прожектора поднялись с грубо сколоченных досок причала на тиковую палубу "Новой Экзумы".
В кают-компании они уселись в глубокие кожаные кресла, у длинного стола с газетами и журналами, и один из них позвонил стюарду.
- Шотландского виски с содовой, - сказал он. - А тебе, Генри?
- Тоже, - сказал Генри Карпентер.
- Зачем поставили этого остолопа у ворот?
- Понятия не имею, - сказал Генри Карпентер. Стюард в белой куртке принес два стакана.
- Поставьте пластинки, которые я вынул после обеда, - сказал Уоллэйс Джонстон, владелец яхты.
- Простите, сэр, я, кажется, их убрал, - сказал стюард.
- А, черт бы вас побрал, - сказал Уоллэйс Джонстон. - Ну, тогда поставьте Баха из нового альбома.
- Слушаю, сэр, - сказал стюард. Он подошел к шкафчику с пластинками, вынул один альбом и направился с ним к патефону. Раздались звуки "Сарабанды".
- Ты сегодня видел Томми Брэдли? - спросил Генри Карпентер. - Я его видел вечером на аэродроме.
- Я его терпеть не могу, - сказал Уоллэйс. - Как и эту потаскуху, его жену.
- Мне Helene нравится, - сказал Генри Карпентер. - Она умеет наслаждаться жизнью.
- Ты это испытал на себе?
- Конечно. И остался очень доволен.
- Ни за какие деньги я бы не стал с ней связываться, - сказал Уоллэйс Джонстон. - И зачем она вообще здесь живет?
- У них здесь прекрасная вилла.
- Очень славная эта гавань, уютная, чистенькая, - сказал Уоллэйс Джонстон. - А правда, что Томми Брэдли - импотент?
- Не думаю. Про кого это не говорят. Он просто лишен предрассудков.
- Хорошо сказано. Она, во всяком случае, их лишена.
- Она удивительно приятная женщина, - сказал Генри Карпентер. - Она бы тебе понравилась, Уолли.
- Едва ли. Она - воплощение всего, что мне особенно противно в женщине, а Томми Брэдли - квинтэссенция всего, что мне особенно противно в мужчине.
- Ты сегодня очень решительно настроен.
- А ты никогда не бываешь решительно настроен, потому что в тебе нет ничего определенного, - сказал Уоллэйс Джонстон. - У тебя нет своего мнения. Ты даже не знаешь, что ты сам такое.
- Не будем говорить обо мне, - сказал Генри Карпентер. Он закурил сигарету.
- Почему, собственно?
- Хотя бы потому, что я разъезжаю с тобой на твоей дурацкой яхте и достаточно часто делаю то, что ты хочешь, и тем избавляю тебя от необходимости платить за молчание матросам и поварятам и многим другим, которые знают, что они такое, и знают, что ты такое.
- Что это на тебя нашло? - сказал Уоллэйс Джонстон. - Никогда я никому не платил за молчание, и ты это знаешь.
- Да, верно. Ты для этого слишком скуп. Ты предпочитаешь заводить таких друзей, как я.
- У меня больше нет таких друзей, как ты.
- Пожалуйста, без любезностей, - сказал Генри. - Я сегодня к этому не расположен. Слушай тут Баха, ругай стюарда и пей шотландское с содовой, а я пойду спать.
- Какая муха тебя укусила? - спросил Джонстон, вставая. - Что это ты вдруг стал говорить гадости? Не такое уж ты сокровище, знаешь ли.
- Знаю, - сказал Генри. - Завтра я буду в самом веселом настроении. Но сегодня нехороший вечер. Разве ты никогда не замечал, что вечера бывают разные? Может быть, когда человек богат, они все одинаковые?
- Ты разговариваешь, как школьница.
- Спокойной ночи, - сказал Генри Карпентер. - Я не школьница и не школьник. Я иду спать. К утру я повеселею, и все будет хорошо.
- Ты много проиграл? Оттого ты такой мрачный?
- Я проиграл триста.
- Вот видишь! Я сразу сказал, что все дело в этом.
- Ты всегда все знаешь.
- Но послушай. Ты же проиграл триста?
- Я больше проиграл.
- Сколько еще?
- Много, - сказал Генри Карпентер. - Мне вообще за последнее время не везет. Только сегодня я почему-то задумался об этом. Обычно я об этом не думаю. Ну, теперь я иду спать, а то я тебе уже надоел.
- Ты мне не надоел. Зачем ты хамишь?
- Потому что я хам и потому что ты надоел мне. Спокойной ночи. Завтра все будет хорошо.
- Ты ужасный хам.
- Приходится мириться, - сказал Генри Карпентер. - Я, например, всю жизнь только это и делаю.
- Спокойной ночи, - сказал Уоллэйс Джонстон с надеждой в голосе.
Генри Карпентер не ответил. Он слушал Баха.
- Неужели ты в самом деле пойдешь спать, - сказал Уоллэйс Джонстон. - Нельзя же так поддаваться настроению.
- Не будем об этом.
- Почему, собственно? С тобой уже это бывало, и все обходилось.
- Не будем об этом.
- Выпей еще и повеселеешь.
- Я не хочу больше пить, и я от этого не повеселею.
- Ну, тогда иди спать.
- Иду, - сказал Генри Карпентер.
Вот как обстояло дело в этот вечер на яхте "Новая Экзума", состав команды двенадцать человек, капитан Нильс Ларсен, пассажиры: владелец, Уоллэйс Джонстон, тридцать восемь лет, магистр искусств Гарвардского университета, композитор, источник доходов - шелкопрядильные фабрики, холост, interdit de sejour в Париже, хорошо известен от Алжира до Бискры, и один гость. Генри Карпентер, тридцати шести лет, магистр искусств Гарвардского университета, источник доходов - наследство после матери, в настоящее время двести в месяц из опекунского совета, прежде - четыреста пятьдесят, пока банк, ведающий фондами опекунского совета, не обменял одно надежное обеспечение на другое надежное обеспечение, затем на ряд других, не столь надежных обеспечений, и в конце концов на солидную недвижимость, которая оказалась и вовсе ненадежной. Еще задолго до этого сокращения доходов о Генри Карпентере говорили, что, если его без парашюта сбросить с высоты пяти тысяч пятисот футов, он благополучно приземлится за столом какого-нибудь богача. Правда, за свое содержание он платил полноценной валютой приятного общества, но хотя такие настроения и реплики, как в этот вечер, прорывались у него очень редко, и то лишь в последнее время, друзья его уже давно стали чувствовать, что он сдает. Они почувствовали это безошибочным инстинктом богачей, которые всегда вовремя угадывают, когда с одним из членов компании неладно, и тотчас же проникаются здоровым стремлением вышвырнуть его вон, если уж нельзя его уничтожить; и только это заставило его принять гостеприимство Уоллэйса Джонстона. По сути дела, Уоллэйс Джонстон, с его несколько своеобразными вкусами, был последним прибежищем Генри Карпентера, и своими честными попытками положить конец этой дружбе он, сам того не зная, избрал лучший способ самозащиты: появившаяся у него за последнее время резкость выражений и искренняя неуверенность в завтрашнем дне придавали ему особый интерес и привлекательность в глазах Джонстона, тогда как, постоянно уступая, он бы ему, вероятно, давно надоел - принимая во внимание его возраст. Так Генри Карпентер отодвигал свое неизбежное самоубийство если не на месяцы, то, во всяком случае, на недели.
Месячный доход, при котором ему не стоило жить, был на сто семьдесят долларов больше того, на что должен был содержать свою семью рыбак Элберт Трэйси, пока его не убили три дня тому назад.