После этих слов майор хлопнул в ладони, и два солдата внесли на шесте в палатку и положили к ногам генерал-губернатора тихо повизгивающую, связанную черную свинью. Чтобы своим визгом свинья не нарушила торжественности момента, на рыло ее был надет намордник. Представители русской стороны, несмотря на необычность подарка и повизгивание свиньи, сохраняли на лицах приличествующую случаю серьезность. Только Роман, стоявший у входа, прыснул и, зажав рот, убежал в свою палатку, чтобы там вволю посмеяться. Дабы не было кривотолков, У-бо, со своей стороны, добавил, что черная свинья считается в Китае очень почетным подарком.
Подождав немного, пока русские смогли в достаточной степени оценить подарок и полюбоваться им, майор опять хлопнул в ладоши. На этот раз солдаты внесли ящики со сладостями, приготовленными из мака, и мешок рису.
- Это, - объяснил майор, - скромный, очень скромный подарок от самих послов.
На этом эффектном жесте майор закончил свое слово, в продолжение которого гусайда хранил молчание, почесывая длинной костяной палочкой широкую спину. Муравьев кивнул Шишмареву, тот подал знак казакам, стоящим у входа, и они внесли и поставили перед генералом столик, а на него - поднос с бутылкой красного вина, изюмом, миндальными орешками, конфетами, печеньем и винными ягодами. Началось угощение. Когда выпили по стопочке вина и гости попробовали европейских сластей, гусайда что-то буркнул майору. Тот встрепенулся и сказал, что амбань просит запретить майору Языкову стрелять из пушек по вечерам, когда в лагере играют зорю.
Это была уже работа У-бо, он успел сообщить в Айгунь фамилию командира 14-го батальона.
- Лучше бы даже вовсе задвинуть ваши пушки в сарай, - продолжал майор. - Ведь в Айгуне тоже есть тридцать орудий, однако мы не показываем их вам, чтобы не пугать вас напрасно.
В Айгуне стояла всего одна мортирка, об этом русские офицеры знали, но они сохраняли на лицах серьезность, а заглядывавшему в палатку Роману Шишмарев незаметно погрозил пальцем, чтобы он не нарушил торжественный разговор.
Беседа проходила чинно. Шишмарев наполнял стопки, генерал потчевал гостей. Но вот недалекий гусайда полез в карман расшитой на груди курмы, достал кисет, набил трубочку и закурил. Муравьев тотчас же приказал подать четыре трубки и табак. Пришлось Венюкову и Травину, до этого не курившим, для поддержания русского престижа тоже закурить вместе с генералом и Шишмаревым.
Часа через полтора вино было выпито, блюдо с угощением опустело, и казаки принесли подарки для посольства. Молчаливый гусайда и оратор майор получили золотые часы, а их секретарь офицер - серебряные. Каждому вручили также по отрезу сукна. Гусайда тут же послушал, как его часы тикают, и остался доволен, на его угрюмом лице появилась почти детская улыбка. Он положил часы в карман, но через некоторое время снова вынул их и послушал. Часы шли, гусайда успокоился и вновь спрятал их.
В дар айгуньскому амбаню генерал послал кубок из позолоченного серебра. Когда наделяли подарками китайских унтер-офицеров - бошек, к ним пристроился и У-бо. Хотя он не входил в состав посольства, но и он получил вместе со всеми отрез и две плитки серебра. Все это сразу исчезло в его бездонном кармане.
Но вот наделили плитками серебра и солдат, и посольство направилось к берегу.
- Ваше высокоблагородие, - лукаво улыбаясь, шепнул Роман капитану Дьяченко. - Посмотрите внимательно на их пики.
- А что такое? - не понял капитан.
- Да они деревянные, даже железных наконечников нет.
Дьяченко пригляделся. Действительно, охрана посольства была вооружена пиками, не имевшими металлических наконечников. Но зато концы пик были окрашены в серую краску, под железо.
- А У-бо хвалится, - продолжал Роман, - говорит, что превыше Дайцынского государства на всем свете никого нет.
Когда джонки отчалили, Шишмарев сказал генералу:
- Видите, Николай Николаевич, они ни словом не обмолвились о том, что мы строим в этом году станицы по Амуру. Значит, согласны с вашими письмами.
- По-видимому, так, но и об официальном трактате, который бы разграничил обе страны, они не сказали ни слова.
- Что же вы думаете предпринять?
- Пока ничего. Китайцам нужен договор так же, как и нам. Но меня сейчас беспокоят не китайцы, а наши отставшие баржи и паромы. Нет каравана барж с грузом, нет переселенцев…
Июнь окончился проливными дождями, но строительные работы на Усть-Зейском посту продолжались. Вытянулась улица будущей Усть-Зейской станицы, построенная линейцами 13-го батальона по проекту их капитана. Стянулся к Зее весь 14-й батальон и торопливо возводил для предстоящей зимовки свой лагерь.
Приезжали курьеры из Иркутска. Курьером прибыл и молодой инженер сотник Вячеслав Кукель. Его, как специалиста, генерал-губернатор сразу же, в день приезда, послал осматривать строящиеся казармы 14-го батальона. Многое Кукелю не нравилось, но он стеснялся делать замечания. На следующий день сотник инспектировал работу 13-го батальона.
- Боже мой! - воскликнул он, обращаясь к Дьяченко. - Вы уже построили восемнадцать домов, а я привез план, и там все не так. Вдруг все придется ломать!
- Не придется, - успокоил его Яков Васильевич.
- Как же, план начерчен и утвержден в Петербурге!
- А где он, этот план? Любопытно было бы взглянуть.
- Я передал в канцелярию, господину Шишмареву. Прошу вас, капитан, пойдемте, посмотрим.
В маленькой палатке, где жили Шишмарев и Венюков, как раз рассматривали отлично исполненный прямо-таки изящный план. Венюков водил по нему карандашом и объяснял Шишмареву:
- Это - дома колонистов. Здесь церковь. Смотрите-ка, больница. Канцелярия, сотенное правление. - Увидев Дьяченко, он сказал: - Взгляните, Яков Васильевич, какой отменный план нам прислали.
- А что я вам говорил! - обрадовался Кукель.
Капитан склонился над планом, минуту-другую рассматривал его и рассмеялся. Заулыбался и Венюков.
- Что вы смеетесь, господа! - удивился Кукель.
- Извините, сотник, но этот дурацкий чертеж можно повесить как картинку, но как план он не годен, - резко сказал Дьяченко.
- Почему же, я принимал участие…
- Видите ли, - стал объяснять Венюков, - здесь не тот рельеф. План не учитывает, что местность ограничивается Амуром и Зеей. Для вашего плана нужен ровный плац, вроде Семеновского, но не наша местность.
- Да порвите вы его, - сказал Дьяченко, торопясь на работу.
- Нет, нет, я доложу все-таки Николаю Николаевичу.
- Докладывайте, - отмахнулся Яков Васильевич и вышел.
План рвать не стали, но строительство продолжалось так, как начал его 13-й батальон.
Молодой Кукель после этого случая старался не замечать Дьяченко, а Венюков сказал ему:
- Ох, Яков Васильевич, не спорьте без нужды с приближенными самого генерал-губернатора. Старший брат нашего молодого инженера один из любимчиков Николая Николаевича, ему прочат должность начальника штаба.
Утром 7 июля вестовой вызвал Дьяченко к Муравьеву. "Неужели опять по тому плану", - подумал капитан.
У генеральской палатки собрались почти все офицеры, находившиеся на посту. Не успел капитан спросить кого-нибудь, зачем их вызвали, как Шишмарев пригласил всех в палатку.
Генерал нетерпеливо переступал с ноги на ногу, ожидая, когда офицеры войдут. Как только Шишмарев доложил, что все вызванные в сборе, Муравьев возбужденно стал говорить:
- Главная задача сплава сего года - переселение казаков. Они должны положить начало будущему Амурскому казачьему войску и землепашеству в сем крае. Переселение из-за нераспорядительности разных лиц задерживается, - сказав это, генерал глазами-буравчиками прошелся по лицам офицеров и более других задержал свой взгляд на пунцовом лице войскового старшины Хильковского. - Я решил принять срочные меры… Задача по строительству новых станиц с сего дня возлагается на линейные батальоны. Сейчас господин Шишмарев прочтет вам соответствующий приказ.
Начальник путевой канцелярии, страдавший дальнозоркостью, полез было в карман за очками, но не нашел их там и, отставив в сторону руку с приказом, чересчур громко для небольшого помещения палатки, начал читать:
"Приказ по первому отделению Амурской линии… 7 июля 1857 года, номер три. Усть-Зейский пост.
Войска Амурского отряда для пособия к устройству переселяющихся казаков распределяются следующим образом: 13-й линейный батальон, под командою капитана Дьяченко, переходит на Кумарский пост и содействует в работах всей первой сотне Амурского конного полка…"
- Это значит, - перебил Шишмарева генерал, повернувшись к Дьяченко, - что вверенный вам 13-й батальон возводит все намеченные нами станицы - от станицы Толбузиной до Зейского поста. Продолжайте, Яков Парфентьевич.
"На Усть-Зейском посту остаются: артиллерия, две роты 14-го батальона, пешие казаки, оставшиеся от сплава, и мастеровые горного ведомства, под личным начальством заведующего первым отделением линии майора Языкова", - продолжал Шишмарев.
Офицеры застыли в ожидании - приказ определял их дальнейшую работу и судьбу. Кому-то придется ехать дальше, кому-то возвращаться, а кое-кому и зимовать на Амуре.
"На Бурее и до Хингана располагаются две другие роты под начальством войскового старшины Хильковского, на которого возложено устройство поселений третьей сотни Амурского конного полка".
Услышав это, Хильковский от неожиданности крякнул и насупился. В этом году он вообще не собирался выезжать на Амур. Свою задачу он видел в том, чтобы набрать необходимое количество переселенцев-казаков и отправить их. На Усть-Стрелочном карауле генерал пригласил его ехать с собой, и Хильковский, польщенный, не стал да и не смел отказываться. А теперь вот надо добираться до самого Хингана, смотреть там за строительством станиц. Ни продовольствия с собой, ни одежды войсковой старшина из дома в Цурухайтуе не брал. Но это было не самое главное. Главное же - вокруг Цурухайтуя паслись его огромные табуны без хозяйского присмотра. Хильковский скупал и продавал пушнину, и теперь, за месяцы, проведенные на Амуре, терял большой доход. Уплывали доходы и от "подарков", которые можно было получить, набирая переселенцев на будущий год.
"Войска, оставляемые в этом порядке для пособия казакам, должны не только помогать им в постройке зимнего их помещения, но и во всех хозяйственных их работах… - звучал голос Шишмарева. - 13-й линейный батальон должен сверх того рубить и сплавлять лес на Усть-Зейскую станицу…
Генерального штаба поручик Венюков с находящимся в его ведении топографом производит подробные съемки и осмотр местности для заселения казаками от Хинганского хребта до реки Зеи".
"Хорошо, - подумал Венюков, - увезу Жилейщикова с глаз генерал-губернатора".
Унтер-офицер Жилейщиков никак не мог из-за своего скромного звания пристроиться на какую-нибудь баржу и поэтому опоздал, и прибыл только что вместе с Кукелем. Узнав об этом, генерал приказал Венюкову разжаловать топографа в рядовые и высечь. Приказания Михаил Иванович не выполнил, он сразу отправил Жилейщикова на съемки и наказал не показываться на глаза губернатору. Ну, а теперь им предстояло уходить вниз по реке.
Далее приказ определял порядок возвращения осенью 13-го батальона в Шилкинский завод, а двух рот 14-го батальона на Усть-Зейский пост. До этого было еще далеко, и офицеры зашевелились, но, когда приказ был дочитан, генерал-губернатор вдруг сказал:
- Добавьте, Яков Парфентьевич, еще один пункт… - и стал диктовать: - Во всех местах поселения казаков от Хинганского хребта до Усть-Стрелочного караула должны быть заготовлены регулярными войсками по ста сажен дров для пароходов, и количество это должно пополняться по мере расходования оного пароходами так, чтобы при открытии навигации будущего года находились налицо сполна, а на Усть-Зейском посту триста сажен, на самом берегу Амура. Все, приступайте к выполнению.
В тот же день солдаты 13-го батальона были сняты с работы и начали собираться на новое место.
- Ну что, Игнат, поедешь поближе к дому? - спрашивал Кузьма Сидоров.
- Поближе, да не домой, - вздыхал Игнат.
Возле солдат, загружавших баржи, вертелся Убошка.
- Совсем уезжаешь? - спрашивал он.
- Совсем, - отвечали солдаты.
Низа Амура или верха?
Кому куда…
- А капитана куда?
- Наш капитан с нами, вверх.
Довольный Убошка, подхватив полы халата, потрясывая косой, спешил к следующей барже.
Быстро погрузившись, первая и вторая роты 13-го батальона потянули бечевой свои баржи против течения. Две роты 14-го батальона на веслах поплыли вниз.
- Гляди ты, какой-то месяц пожили, а уже не хочется уходить, - говорил Кузьма, придерживая руль.
- Что поделаешь, на то мы и солдаты, - отозвался капитан Дьяченко. - Поступил приказ - поднимайся и иди.
- Так-то оно так, - согласился Сидоров, - да любопытно бы посмотреть, как тут дальше пойдет. Мы здесь немало понастроили.
Игнат с другими солдатами тянул бечеву и рассказывал:
- Тренькаю я вечером на балалайке, а подпоручик Прещепенко подошел и слушает. Я вскочил, а он говорит: "Сиди, играй, я тоже люблю музыку, гитару вон с собой вожу". Послушал еще, а потом говорит: "Хорошо играешь". Я тут осмелел, прошу: "Ваше благородие, не напишете мне домой письмо?" - "А ты что, неграмотный?"- "Да где ее учить было. Деревенька у нас небольшая, школы нет". - "Ну, говорит, подойди завтра - напишем".
- Написал? - интересуются солдаты.
- Написал, все слово в слово. Во грамотный! И поклоны…
- Глашеньке-то своей передал?
- Передал, да… А потом я говорю: "Ваше благородие, научили бы меня хоть читать да писать…" А он засмеялся и отвечает: "Эх, Тюменцев, Тюменцев, глупая ты голова. Да если собрать все пятаки, что мой родитель заплатил за мою грамоту, собрать да разложить в ряд. Отсюдова до самого моря-океана хватит".
- И зачем тебе, Игнат, грамота? Раз в год письмо родителям написать!
- Не, я ведь Глаше хочу письмо когда-нибудь отправить. А другому человеку разве скажешь, что ей одной написать надо. Это ж только ей. Другому неудобно.
Хлюпал мокрый песок под ногами солдат, взлетали с посвистом кулички, когда баржа приближалась, и, покружившись, садились чуть подальше, а потом опять взлетали. Вели баржу за собой, словно лоцманы.
- Здесь-то берег ровный, идти спорко, а вот начнутся скалы, там держись: ни на веслах проехать - течение шибко сильное, ни бечевой пройти, - говорил кто-то из бывалых солдат. - Там, ребята, натерпимся.
- Ужин бы скорей! - мечтательно произносил кто-то позади Игната.
- Придумал, ужин ему. Еще и солнце не село, да и смены нам не было. Знай тяни!
- Да я тяну. А кишка, вон, кишке: "бур да бур".
Шли бечевой роты 13-го батальона туда, где две другие роты уже воздвигали новые станицы. Шли, разговаривали про самое земное. И не думали, что они первопроходцы и творят они великое дело: застраивают и обживают для России и для своих потомков край немеряных расстояний, землю зверей и птиц, тайги да гор, степей и рек. А скажи им это кто-нибудь сейчас, они бы не поняли, ответили:
- Ты не болтай, знай тяни!
9
"Колыбель Амура: Усть-Стрелочный пост, 24 июня 1857.
Здравствуйте, мои милые сестры, милая Мери, милые птенцы!"
Михаил Александрович обмакнул перо, но задумался, и густые чернила капелькой собрались на конце аккуратно обрезанного пера. Пошел уже пятый месяц, как он покинул свой дом в Селенгинске, приняв предложение только что созданной Амурской компании сплавить в Николаевск-на-Амуре сорок две баржи со ста пятьюдесятью тысячами пудов казенного груза. Оттуда он должен отправиться в Америку, чтобы заказать пароходы для компании, и уж потом через Европу и Петербург вернуться в Забайкалье.
Когда знакомые удивлялись этому решению, он запальчиво восклицал: "Да! Я очертя голову бросаюсь в это предприятие! После двадцатилетнего страдания в душных тюрьмах и безысходных тайгах Сибири отрадно наконец выглянуть из-за гробовых досок на свет божий, подышать вольным воздухом. А каков маршрут! Ингода, Шилка, потом Амуром на край Азии, Аян, Нюёрк, Англия, Франция, Кронштадт, Петербург. Этот маршрут достаточен, чтобы потрясти самую апатичную натуру!"
Была и другая причина, толкнувшая на дальнее путешествие человека, носившего клеймо государственного преступника, участника декабрьского восстания Михаила Бестужева. Он надеялся поправить материальное положение семьи. Жить приходилось за счет собственного хозяйства да "сидеек" - двухколесных безрессорных экипажей, которые изобрел и сам изготовлял на продажу блестяще образованный выпускник морского корпуса, морской, а потом гвардейский офицер и, наконец, ссыльный поселенец, один из пяти братьев Бестужевых. А семья на его плечах была не малая: три сестры, разделившие с ним и братом Николаем изгнание, жена Мария и двое малышей.
Медленно покачивалась большая лодка, покрытая войлоком, чуть слышно шуршал о войлок мелкий дождь, а Михаил Александрович, вслушиваясь в этот успокаивающий шум, представлял лукавые глазенки трехлетней Лены, видел ее, так похожую на жену - коренную сибирячку Марию Николаевну, и словно слышал, как Леночка требует называть ее не Леной, а Лолой. Так ее назвала как-то сестра Мария, и Лена, наверно, из-за звуков этого имени, сразу полюбила его. Вот лица Коли, годовалого малыша, сколько ни пытался Михаил Александрович, представить не мог. Коле исполнилось всего полгода, когда пришлось выезжать в Читу, готовить караван. И сейчас одни письма, кои он старается отправить, откуда только возможно, хоть ненадолго приближают его к семье. А из Селенгинска уже давно нет ни одной весточки.
Михаил Александрович склонился над бумагой и старательно вывел: "Уф! Наконец добрались мы по истоки заветной реки…"
Перо его задержалось над граненым флаконом чернил, и он вспомнил, как ежегодно в Читинском остроге, только чувствовалось приближение весны, когда сам воздух заставлял думать о воле, в казематах начинали обсуждать планы побега. Самым реальным казался замысел общего бегства по Шилке и Амуру. На пустынном Амуре не достанут никакие стражники. По Амуру, а потом морем можно достичь дикого запада Америки и стать там вольными колонистами. А построить судно и пересечь на нем Восточный океан они смогут.
Боже мой! Чего только не умели делать узники Читинского острога! Загорецкий и старший брат Михаила Николай, казалось, из ничего, да и на самом деле из всякого хлама: старой кастрюли, картона, обрезков жести изготовляли собственной конструкции часы. По сооруженным Николаем и Фаленбергом солнечным часам проверял свои карманные сам комендант острога генерал Лепарский. Обнаруживались вдруг искусные плотники, механики, токари. А повести судно могли моряки - братья Бестужевы.
"…Заветной реки", - мысленно повторяет Михаил Александрович и продолжает письмо: "После 25-дневного плавания, - но сразу вычеркивает последнее слово и пишет: - не плавания, нет, а таскания барж по мелям - так что можно сказать без метафор, что мы не плавили груз, а перетащили его на плечах рабочих…"