- Что??! - вскрикнул он, отступая невольно назад. - Семен Мелешкевич?
- Он самый.
- Кто сказал тебе?
- Вот эти самые очи, которые сидят здесь во лбу, - ответил оборванец, указывая пальцем на свои глаза.
- Да ты обознался!
- Если ошибаюсь в том, что вижу перед собой вашу милость, значит, ошибся и в тот раз, - ответил спокойно нищий.
Тон его был настолько уверен, что для Ходыки не оставалось уже сомнения в правдивости переданного известия. Он прошелся в волнении по комнате и снова остановился перед незнакомцем.
- Но где ты видел его, когда, как? - произнес он встревоженным голосом.
- Где? В доминиканском шинку, что стоит на Вышгородской дороге. Когда? Сегодня перед вечером, а так, как я вижу теперь вашу милость.
- Как же это случилось? Садись да рассказывай все без утайки, - произнес нетерпеливо Ходыка, усаживаясь в глубокое кресло, стоявшее у стола, на котором лежали кипы всевозможных бумаг и несколько книг в толстых переплетах.
Незнакомец поместился против Ходыки и рассказал ему обстоятельно всю сцену, происшедшую несколько часов тому назад в шинке.
Молча слушал его Ходыка, опустив голову и тяжело дыша.
- Да каким же образом вырвался он из тюрьмы? - вскрикнул он, когда незнакомец умолк.
- Не знаю, я сейчас же улизнул, чтобы предупредить вашу милость, а хвалился он, что прибудет в Киев для того, чтобы посчитаться кое с кем за батьковское добро, так я воротарю шепнул, чтоб запирал поскорее браму… Его-то сегодня не пропустят, а ваша милость обмиркует…
- Гм! Черт побери! - Ходыка поднялся с места и прошелся по комнате. Лицо его ясно выражало досаду, смущение и тревогу.
Незнакомец внимательно следил за своим патроном.
- Досадно, черт побери! - пробормотал снова Ходыка ив недоумении развел руками. - И принесла же его нелегкая, да еще в такую минуту! Нет, это, видно, сам дьявол помогает ему, если он успел выдраться из тюрьмы, - произнес он вслух, останавливаясь у стола.
- Да он в его помощи, пожалуй, и не нуждается, - ответил с усмешкой нищий, - может, и силою выдрался: кулачища ведь - во! Как ковальские молоты: как начнет благодарить нас…
- Ну, это еще посмотрим! - Тонкие губы Ходыки искривила едкая улыбка, а в глазах мелькнул злобный огонек, - С одними-то кулаками далеко не уйдешь!
- Правдивое слово. С вельможным паном он начнет тягаться по судам, а со мной найдет расправу и покороче, ведь я на него везде клеветал, и в магистрате свидетелем был… а, правду сказать, не очень бы мне хотелось с ним стыкаться…
- И напрасно, напрасно, - произнес живо Ходыка. - Эх, ты, голова! Не нашелся что сделать! Вот если бы ты догадался тогда же в шинке завести с ним сварку, а там и драку, чтоб он тебе ребра полатал или глаз выбил, вот это было б дело, тогда бы мы его на гарячим вчинку сразу же запакували в тюрьму, а оттуда бы он здесь у нас на глазах не скоро выдрался.
По лицу незнакомца скользнула ироническая улыбка.
- Хитро придумано, - ответил он. - Только ведь и мне моя шкура, хоть и плохенька, - он взглянул с улыбкой на свою непрезентабельную фигуру, - а недешево стоит. Я и то служу верой и правдой, не жалею ее ни в дождь, ни в непогоду, сколько уже побоев принял, сколько греха на душу взял.
Ходыка презрительно усмехнулся.
- Ну, грехи-то, я думаю, не очень обважуют твою душу: добрая веревка еще раз выдержит…
- Оно, положим, как будто я их на плечах и не чую, - ответил незнакомец, передергивая с усмешкой плечами, - а все ж нам правду добрые люди говорят, что на том свете будешь за них расплачиваться, так хотелось бы хоть на этом свете погулять. А то вот трудишься, как пес, не спишь, голодаешь, а на какой конец?
- Не беспокойся, супликовать не будешь… заработаешь больше, чем простым шахрайством и злосвидоцтвом.
- Забудьте, вельможный пане… на милость… - оборванец вздрогнул и побледнел сразу.
- Да ведь я выручил тебя от петли за ложное свидоцтво на брата, будто он представил подложные грамоты на дворянство; ведь тебя за это и по сю пору виселица ожидает…
"Хорошее дело, ложное свидоцтво, - пронеслось в голове Юзефовича, - сам я с Василем подделывал, только он не заплатил мне по уговору…"
- А я мало того что вырвал тебя из рук ката, - продолжал внушительно Ходыка, - но еще приблизил к себе, доверием почтил… вон и за разные права ты от меня получаешь, а все недоволен.
- Нет, я повек, до сырой могилы вашей милости.
- То-то ж… а какие-нибудь побои тебе в тягость. А я все о тебе печусь. Уже говорил и с Грековичем. Хоть ты и не вельмы благочестив и благообразен, - Ходыка окинул фигуру Юзефовича насмешливым взглядом, - да так и быть, тебя уже постригут в униатские попы и дадут еще богатый приход в придачу… Ну что, доволен?
- Довеку не забуду вашего благодийства! - вскрикнул радостно незнакомец и бросился целовать руку Ходыки.
- То-то ж, а ты уже усумнился.
- Слаб человек, а только…
- Что еще только?
- Коли уж приход, так надо к приходу и попадью с посагом.
- Ишь, чего еще заманулось! Ну гаразд, будет и то, сосватаем. Только теперь не время: прежде всего нам надо справиться с Семеном, а не то он всему помешает. Тут не только то, что он начнет за свою спадщину волокиту, это ниц! Но если он не даст мне породниться с Балыкою, так ведь и с Грековичем не легко будет уладить дело… Разумеешь?
- Разумею, разумею, - Юзефович мотнул несколько раз головою.
- Так вот что, - Ходыка снова уселся в свое кресло и жестом пригласил Юзефовича поместиться напротив. - Так вот что, - продолжал он, - первым делом никому, даже и самому Грековичу, ни слова о том, что Мелешкевич возвратился в Киев.
- Я-то буду молчать, да ведь он сам прятаться не станет, сейчас же стругнет к Балыке увидеться с коханкой.
- Дьявол! - процедил сквозь зубы Ходыка.
- Да, кроме того, у него много здесь в Киеве друзей и приятелей, сейчас же раззвонят. Так уже сразу нашлось у него трое приятелей, народ тоже не абы-какой, прости на слове, а уж так и твою милость, и брата твоего пана Василия очестили, что мне и слушать было солоно.
- Гм… Что ж они говорили? - произнес живо Ходыка.
- Да всего и не пересчитаешь… Говорили, что и пришлецы, и татарчуки, и коршуны, и грабители… Грабят, обирают всех, нарушают их старожитние и неотзовные права… Про Мелешкевича тоже вспоминали, что купил, мол, Ходыка каким-то тайным способом за такие гроши все его добро…
- А, вот оно что! - Глаза Ходыки заискрились. - А ты их знаешь? - произнес он быстро.
- Еще бы, все наши, киевские… Старый цехмейстер Скиба, пьяница Чертопхайло и молодой бунтарь Щука.
- Тем лучше. А еще чего-нибудь не говорили они?
- Как же, ремствовали на теперешние порядки, на воеводу, вспоминали Наливайка и Лободу.
- Ого-го-го! - протянул значительно Ходыка.
- А тот молодой Щука похвалялся перевернуть всю Речь Посполитую, да советовал, выбачай на слове, с твоей милости начать.
- Гаразд, гаразд! - Ходыка злобно усмехнулся и потер свои костлявые руки. - Запомним и это: стыдно оставаться у таких доброчинцев в долгу. Однако, - он сразу переменил тон, - надо прежде всего позбыться Семена; потому-то я и говорю тебе, не рассказывай пока никому, чтобы хоть полдня не доведалась об этом дочка Балыки, а я постараюсь ее вырядить куда-нибудь из Подола…
- Не лучше ли выкрасть? Надежнее и вернее.
- Ну, ты уже сейчас за крадижку! Хе-хе-хе! Не забываешь старого? - усмехнулся Ходыка. - Ты следи вот мне неотступно за этим гультяем, не спускай его ни на минуту с глаз; чтобы я знал повсякчас, где он, что думает и что делает? Тут найважнише, чтобы он не сорвал нам всю справу с Балыкой, а посему неукоснительно надо поскорее упрятать этого гультипаку. Вот если бы подбить его на какую-нибудь бунтарскую штуку или поймать на какой-либо зраде… Или хоть на розмове недоброй про унию, про пана воеводу. Уж если его приятели об этом говорили, так он, я думаю, в этом не поступится им… Гм! - Ходыка многозначительно повел бровью. - Можно было б и свидков найти…
- Разумею, - Юзефович усмехнулся и одобрительно кивнул головою. - Только на все это, вельможный пане, нужно денег. Не подмажешь - не поедешь. А в моем чересе,- добавил он со вздохом, - сухо теперь, как в Буджанской степи.
- Однако же скоро высыхает он! - Ходыка слегка поморщился. - Ну да по случаю этой наглой потребы на тебе двадцать коп литовских, только смотри, чтоб дело было сделано.
- Жизни своей не пожалею! - вскрикнул Юзефович. - А только, вельможный пане, не лучше ли его без долгих затей отправить в Днепр, ракам на сниданье… De profundis… Хе-хе! И баста!
- Уж не ты ли собираешься это сделать? - произнес с насмешливой улыбкой Ходыка, смеривая взглядом тщедушную фигуру Юзефовича.
- Фе! - Юзефович сделал пренебрежительную гримасу. - Я на такую грубую работу не здатен, для этого есть хамские руки. Только разумная голова, пане Ходыко, ценится дорого, - подчеркнул он, - а тяжелых кулачищ можно найти досхочу, особо коли позвонить в серебряный звон.
- Верно, верно, - Ходыка прищурил глаз, - только ты забываешь, что у всякой пары кулаков есть свой язык, а язык дурня все равно что колокол на дзвонице: кто его за веревку дернет, тому он и зазвонит. Ты следи за этим псом неотступно… А если с ним ненароком что и случится…
- Все в руце божией, - вздохнул клиент.
- Ты только приходи и сообщай…
- Слушаю вельможного пана, - Юзефович встал с места и низко поклонился своему властителю.
- А теперь ступай, - произнес тот. - Ключ от потайной фортки у тебя?
- Здесь, - Юзефович ударил рукою по карману.
- Гаразд, - заключил Ходыка, - помни же мой наказ и являйся каждый вечер сюда. Слуге моему Ивану можешь довериться, конечно, не во всем. Если что там затеешь, то помни, что на свою лжешь голову…
Проводив до сеней своего ночного посетителя и замкнув за ним двери, Ходыка возвратился назад в свою светлицу. Несмотря на поздний час, он и не подумал ложиться спать. Хотя при Юзефовиче он и старался скрыть свое беспокойство, но известие о прибытии Мелешкевича страшно взволновало его. Положим, за позов он действительно не тревожился. "Черта лысого выиграет у него этот ланец дело: поплатится за неправильную продажу магистрат, а не он; да и то когда! И внуки злотаря поумирают до тех пор! - Ходыка самодовольно улыбнулся. - Да он, Ходыка, не только в магистрате, а и в самом задворном королевском суде проведет всякого и вывернет всякий закон так, как ему понадобится… Но дело в том, что ведь этот харпак проклятый раззвонит тотчас по всему Подолу, как обошел его Ходыка… А как отнесется к этому войт? Да и дочка его, когда пронюхает о возвращении Семена, упрется, заартачится, и тогда изволь-ка уломать ее! А если придет в дурную голову этого блазня мысль самому расправиться?.. Гм… гм…"
И принесла же нелегкая этого ланца и как раз в самую горячую пору! Ходыка в досаде зашагал по комнате… "И как раз в самую горячую пору! - повторил он снова про себя. - Ну, принес бы его дьявол хоть на неделю позже, и тогда вся справа была б уже покончена, а то на тебе! Ух, и стоит же ему тот Семен на пути, как дырка в мосту", - прошипел уже вслух Ходыка и еще быстрее зашагал по комнате.
"Галину, Галину нужно упрятать немедленно и избавиться от ее коханца. Напрасно я не подбил… Гм! Без этого не удастся женить Панька, а женитьбу эту надо уладить во что бы то ни стало… Раз то, что и Балыкины добра - весьма лакомый кусок, только закрыл бы старик глаза, так он, Ходыка, все их себе привлащит. Сыновья старшие от первой жены… Го-го! Разве ему трудно будет доказать, что все добра и маетки Балыки от второй жены, значит, принадлежат одной Галине… - Ходыка усмехнулся и уверенно кивнул головой. - Го-го! Обделывал он и не такие дела! Да и, кроме сего, ему необходимо породниться с Балыкой. Во-первых, на имя невестки можно будет безопасно вести торговые дела, а с этим Юзефовичем опасно, может донести, и тогда он, как шляхтич… Гм! Ведь и у брата через эту торговлю чуть не сконфисковали все добра и маетности. А во-вторых, породнившись с Балыкой, он volens-nolens притянет упрямого старика на свою сторону. Тогда уж как-никак, а не будет он больше на перешкоде ему стоять, придется за зятя руку держать. О, тогда уж он запанует полновластно в магистрате, станет сам войтом… Первым магнатом в Киеве. Ух! Даже голова кружится при мысли о том, чего он может достигнуть!"
Ходыка остановился у стола и перевел дыханье.
"Неслыханное богатство… сила… величие… Шляхетское достоинство уже есть. Соединиться с Грековичем и там впереди, чем черт не шутит, сенаторское кресло! Ух!"
Глубокий вздох вырвался из груди Ходыки. От прилива страсти желтое лицо его покрылось жарким румянцем, глаза заискрились, бескровные губы раздвинулись в какую-то алчную улыбку. И чтоб такой блазень стал ему на дороге и помешал довести до конца взлелеянное в душе дело? Нет, нет! Не будь он Федор Ходыка, коли уступит ему!
- Бороться ты хочешь со мною? - прошипел он вслух угрожающим тоном и устремил в темную глубину комнаты загоревшийся злобою взгляд. - Добро, и поборемся! Но только помни, что Федор Ходыка никогда не останавливается на полпути, а коли что, так не побрезгает и средством, которое вернее всех позовов и судов!
VI
Сердитый и возмущенный вошел Балыка в свою опочивальню. Ложиться он и не думал, а стал ходить из угла в угол.
- Блажит дивчина, - ворчал он, разговаривая сам с собою, что всегда с ним случалось, когда его что-либо выводило из колеи душевного равновесия. - "Я ему дала слово", га? Бавылысь, товарышовали с детства - не больше, и вдруг - слово, а теперь еще - в монастырь! Так, примха дитячья, а с дытыной нужно и поступать как с дытыной… Да и грех даже такому неразумному давать волю… Ох, уж эта мне мать игуменья! Не кто, как она надыхнула ей такие думки. "Дозвольте, тату, мне отговеться…" Знаем мы, куда идешь! Еще-то и жить не начала и не расцвела, и вдруг бы в келию! Жартует! Подсылала и няню, и Богдану, чтоб я отпустил ее на отговенье… И на их я нагрымал, что пока жив, не пущу дочку в Печеры, и тебе, доню, отрезал!
Вот только как начнет плакать, так слезы ее ржавчиной ложатся на сердце и жгут… Да вот и сейчас чувствую, будто что жжет… Люблю ее, квиточку, ох, и люблю ж! Вся в мать покойницу; такая ж тихая да унылая, словно вижу горлинку… Ох! Когда бы она не плакала. Говорят, впрочем, что девичьи слезы - роса, взойдет солнце и росу высушит… Только нужно время, поволи. Не наседать же сразу, она ведь упрямством в меня пошла…
"Ни за кого не выйду замуж!" Вздор, нисенитныця, и слушать не хочу! Над Паньком смеешься? Это все эта дзыга Богдана, все она… Всякому квитку пришьет! Что ж, Панько ничего себе… смирный, не хитрый хлопец, а сердцем добрый и не пошел шахрайством в свой род: правда, зорь с неба срывать не будет, зато ж не будет и верховодить над жинкой… Она станет головою в семье… Ходыка выделит сына и заживут себе любязно… Он иногда ляпнет что-нибудь потому, что его засмеяли, затуркали в великоразумной семье, запугали и держат в черном теле, а он потом вылюднеет…
Даймо, что коли б не нужда мийская, то с Ходыкою б я не роднился: уже вельмы это хижое кодло всем далось в знакы… Грабительством да разбоями прославилось. И хоть этот Федор, кажись, одумался, а все-таки… эх, потреба в нем великая, один только он, со своей натоптанной головой, может за права наши заступиться и потягаться с ясновельможными!
Ах, времена тяжкие наступают, ополчишеся врази на нас, замышляют отнять и дóбра наши, нажитые потом да кровью, и права, наданные зайшлыми королями, посягают даже на наши святыни… Как же нам не поступиться для спалетного блага своим сердцем. Да коли придут великие зусылья, так я для своего родного города не пожалею ничего, даже шкуры своей! А она? О, она не меньше батька любит народ, только молода еще, не понимает всего, но против воли моей, против воли всех она не пойдет…
Несколько успокоившись, Балыка прилег было наконец на своей пуховой, высоко взбитой, с целой горой подушек постели; но сон не слетал на его очи: сердце его ныло тоскливо от щемящего чувства, а думы, словно рой пчел, кружились вокруг его головы и не давали успокоенья…
Теперь ему засел гвоздем в голову вопрос, что такое у Ходыки случилось, что его ночью пыльно потребовали домой?
И чем дальше он стал по этому поводу думать, тем глубже вонзалась тревога холодными шипами в его грудь… Он схватился с постели и зашагал порывисто, нервно по своей светлице.
"Что бы это могло быть за известие? - стоял перед ним неотвязно вопрос; и как не силился войт, но разрешить его не мог. - Очевидно, что-нибудь наглое и очень тревожное: разве бы осмелился слуга по пустякам беспокоить такое лицо, да еще где - у войта! Если бы у него случилось какое несчастье… ну, пришла бы весть про смерть, что ли… так все-таки не пугали бы ночью. Детей с ним, кроме Панька, теперь нет, да и не подложишь под мертвого руки… А может быть, известие от Степана… о моем товаре… и о моем сыне Дмитре? Ой, так! Ходыка успокаивал тут, что Степана он ради Дмитра послал дозорцем к нему, что он его вызволит от всякой беды даже из пекла, что на него можно положиться, как на каменную гору… Да все ведь может случиться в дороге…"
- Господи! Отведи и помилуй! - сложил он руки перед образом Спаса, озаренным лампадой. - Только все же, чего его потребовали? Товару бы прийти еще не время, а если грабеж в дороге, так ему за чужой товар горя мало, а своим-то он перестал вести торг, бо его б за такие дела, как шляхтича, не погладили…
"Да, для товару еще рано, рано… Но что, если его сын после грабежа привез моего Дмитра израненного разбойниками в дороге, умирающего".
- Святая покрова крый нас от бед и несчастий! - воскликнул он громко, взглянув на другой образ, и сделал глубокий земной поклон. - Всеблагая, всенепорочная предстательница за нас грешных и недостойных… - шептал он, переводя наполненные слезами глаза с одного образа на другой…
В изнеможении он опустился в глубокое кресло: в висках у него стучало, в ушах слышался шум, в сердце - тупая боль.
"Нет, не то, - пришло ему в голову возражение, - райцу позвали гвалтом домой, значит, там что-то зараз творится… Пожар?"- мелькнула у него мысль, и он бросился к окнам, но они были заперты тяжелыми ставнями на болты с прогонычами… Балыка выскочил на ганок; но на небе не было видно зарева: оно было ясно и сверкало при легком морозном воздухе мириадами звезд. Свежая, бодрящая ночь немного успокоила расходившиеся у старика нервы и освежила пылавшее от прилива крови чело; Балыка постоял немного на крылечке и снова возвратился в свою светлицу, показавшуюся ему угрюмой от нагоревших восковых свечей; он срезал особенными ножницами обуглившиеся фитили и уселся снова. Мысли его приняли более спокойное течение.
"Что будет, то будет, - от бога не уйдешь!"- успокоил он себя этим афоризмом и задумался уже так себе, беспредметно; это бесформенное сплетение усталых мыслей перешло бы, вероятно, вскоре в грезы сна и в полное забвение, если б не эта тяжесть на сердце, не гнет какого-то предчувствия…
Время ползло лениво, тоскливо…
Старик начинал уже в кресле дремать.