В это время донесся до его слуха крик петуха: Балыка вздрогнул и схватился на ноги. "Пивень кричит! - изумился он вслух. - Первые пивни или третьи? Заснул я, вероятно… но не помню, как ночь миновала: или светает, или часа два до свету… Пора! - он решительно встал, застегнулся и стянул свой жупан поясом. - Пойду до Ходыки, достучуся. Нельзя томиться дальше в неведении: если это его особистое дело, да; пусть таится, а если мое… найпаче громадское, какая-либо новая напасть, то он должен мне сказать непременно… Да и за Галину потолкую докладнее… Нужно обмирковать эту справу со всех сторон!"- И Балыка, надевши шапку кунью и шубу да взявши в руки высокую палку, проворно вышел из своего будынка на двор, а через калитку в браме - на улицу и направился к Житнему торгу, где находился дом Федора Ходыки.
Несмотря на необычайно раннюю пору, часа три ночи, не больше, привратник сразу отворил калитку на стук старого войта. Войдя во двор, Балыка заметил стоявшего на ганку хозяина. "Значит, он тоже не спал всю ночь, значит, совершилось что-либо ужасное…" И он быстро, с возраставшею тревогой подошел к своему будущему свату.
- А, любый сват, - воскликнул Ходыка, торопливо протягивая руки к приблизившемуся войту, - сам бог тебя принес… Я было собрался к тебе…
- Что такое? Что случилось? - спросил, задыхаясь от усталости и волненья, старик.
Ходыка обнял его и шепнул в это время на ухо:
- Важная новость… Тут не место… пойдем в светлицу.
Балыка, охваченный ужасом, так как тайна касалась, очевидно, его, машинально вошел в светлицу, освещенную тускло одной сальной свечой, и, не снимая ни шубы, ни шапки, забывши даже перекреститься перед образом, остановился столбом среди комнаты и молча ждал от Ходыки какого-то страшного приговора…
Притворивши за собой плотно дверь, сват подошел к нему и тихим, но выразительным голосом произнес:
- Мелешкевич бежал из тюрьмы, от катов, и теперь он здесь.
У Балыки мысли были настроены совершенно в другую сторону: он ждал известия, или что его сын убит и товары ограблены, или что другие два сына зарезаны татарами, а воевода хочет сейчас конфисковать все его имущество, или, наконец, что пришел универсал - покарать самого войта на горло… И вдруг - Мелешкевич! Старик даже не сообразил сразу, о ком речь, и переспросил машинально: - Мелешкевич?
- Да, Мелешкевич Семен, мой воспитанник, что в чужие края якобы для науки отбыл, а вышло, что на гвалты да на разбои… Тот, что приговорен был к смертной каре, кого мы считали мертвым… И вот этот разбойник от Фемиды бежал, и завтра здесь!
Теперь только сообразил Балыка, о ком говорил ему сват, и первое сознание, что жданная им беда касается не его головы и не его семейства, охватила его радостью: он облегченно вздохнул и, произнесши с крестным знамением: "Слава богу", - опустился в изнеможении на канапу.
Ходыку поразило это восклицание.
- Чему же ты радуешься? - произнес он смущенно. - Тому ли, что этот распаскудженный пьяница и разбойник жив? Или тому, что этот злодий явился сюда на наши головы для новых гвалтов, для новых злочинств?
- Я радуюсь тому, что господь милосердный отвел от меня горе, а о том блазне у меня и думок не было.
Балыка снял теперь шапку и снова перекрестился на образ.
- А! Ты вот чего! - успокоился в свою очередь и Ходыка. - Правда, что всякие страхи могли залезть в голову. Ну, раздевайся же да подсаживайся сюда: на потуху их выпьем бадьяновки да потолкуем-обмиркуем по всем артикулам сие событие.
Ходыка вынул из шаховки флягу с красноватой жидкостью, два пугара и несколько сухих, как дерево, пряников; потом придвинул к столу кресло и пригласил к беседе свата, успевшего уже скинуть шубу и прийти несколько в себя.
Подбодривши себя доброй чарой настоялки, Ходыка начал:
- Конечно, благодарение богу, не глад, не трус, не избиения первенцев и не хищение добр на нас упало, но и прибытие сего аспида - не есть дело безпечное, а есть страх, потребующий многих осторог и пыльных деяний, ведь он, тобто лиходей наш, прибыл сюда, чтоб отомстить тебе, войту, за то, что ты продал его родовые маетки, а мне за то, что я их купил…
- Оно таки правда, что мы тогда чересчур поспешно и необачно это дело спроворили. Я был против, - заметил Балыка.
- Не о том речь, - возразил нетерпеливо Ходыка. - У магистрата были все належные доводы и свидоцтва, да, наконец, против суда идти судом не возбраняется; против статута можно биться статутом, проторы и убытки можно пошукивать - это не страшно… Но ворвавшийся к нам напастник хочет не этой дорогой идти… Я это узнал от вирогидного человека, каковый подслушал в вышгородской корчме его речи, его умыслы с какими-то потайными лиходеями; я доведался, что этот разбойник имеет намерение меня огнем сжечь, пустить по ветру все мои мийские дворы, а у тебя, свате, хочет выкрасть Галину, гвалтом опозорить ее и соромом покрыть седую голову батька…
- Что-о? - Войт вскочил на ноги и потряс в исступлении кулаками. - Мое родное дитя? Мою единую утеху? Голову размозжу… Задушу вот этими руками. Где он?
- Не горячись вельмы, свате! - Ходыка усадил снова своего гостя. - Нашего ворога еще в Киеве не обретается… Он опоздал к браме и, вероятно, подночевует в ближней корчме… Но сегодня ранком он появится. Да беда не в том, а в том, что появится он тайным способом и будет переховываться со своими лиходеями. Коли б он тут стал очевисто, не было бы и горя: его бы и воевода забил зараз в железа и увязнил, как ведомого злочинца, что утек от шибеницы: злочинство ведь учинено в соседней, дружеской державе, и Речь Посполитая повинна, за силой трактатов, выдать разбойника до рук кары, да и помимо воеводы можно б партикулярно… - И глаза Ходыки сверкнули зеленым лучом.
- Так что же его делать? - растерялся Балыка.
- А вот что: нужно нам, не гаючи ни минуты часу, принять меры, обеспечить и себя персонально, и свои маетности да рухомости. Я приставлю по десять стражников к своим дворам и добрам, а тебе, свате мой любый, советую, не дожидаючи даже света божьего, увезти Галину в скрытное, место, да увезти так, чтобы никто о таковом не смог и домыслиться…
- Да, да, ты прав, - шептал, кивая головою, возмущенный и ошеломленный дерзостью блазня старик.
- Увезть беспременно, - продолжал Ходыка, - во-первых, разбойник не найдет до своей жертвы тропы, а пока он будет ее дошукиваться, и скрутить его скрутим; а во-вторых, Галина не будет смущена тем, что этот шельмец жив. А известно, что разум жиночий, невзираючи на длинный их волос, короток, а дивочий - короче комариного носа: шельмовствам и злочинствам своего коханого дивчина не поверит, хотя бы на ее очи положили и квыты, и документы, и декреты суда…
- О, не поверит, ничему не поверит!
- Так вот, ведлуг всего вышереченного, нужно Галину зараз же куда-либо увезть!
- От шкода, она у меня сегодня просилась в Печеры погостить тыждень-другой у своей тетки в Воскресенском монастыре, да я накричал на нее, чтобы про Печеры выкинула она из думок, что я туда ни за что и никогда ее не пущу. Боялся, видишь ли, чтоб там не настренчили ее поступать в черницы. Уже не раз она мне толковала про эту дурость.
- А слышал ли кто иной, как ты грымал на свою дочку и как воспретил въезд ей в Печеры?
- Да, кажется… Богдана и нянька.
Ходыка задумался; Балыка не сводил с него глаз. Наконец Ходыка ударил себя по лбу рукой и произнес:
- А, нашел! - Потом, потянувшись к уху войта, стал ему что-то шептать, жестикулируя при этом рукой, и дальше продолжал уже вслух - Только отвезть нужно так, чтобы из челяди никто о том не дознался.
- Так, так, это ты разумно. Так я зараз же домой и велю запречь сани, - засуетился старик.
- Нет, свате, это не приведет к доброму скутку,- остановил его Ходыка, - ведь твой же возничий, твой машталир вернется назад и расскажет всем, куда завез панну; мы лучше учиним нижеследующее: я велю запречь свою каруцу, ты усадишь в нее няньку с Галиной и за брамою уже возничему скажешь, куда ехать. А я тут дам ему строгий наказ: чтобы, по выконании потребы, он, не вертаючись назад, прямовал бы до Переяслава к моему сыну, а в лысте ему напишу задержать и коней и машталира у себя до моего вызова.
- Это ты, свате, чудесно придумал, - одобрил войт предложение Ходыки и, успокоенный насчет своей нежно любимой дочки, заключил его в объятия.
Минут через десять из брамы Ходыки выехала громоздкая каруца, запряженная четверней встяж, и скрылась в предрассветной темноте ночи…
VII
Проснулась Богдана на другой день рано утром и тотчас же вспомнила свою вчерашнюю беседу с Балыкой, его непонятный гнев и его усиленную защиту Ходык. Теперь и сообщение няни, провожавшей ее вчера домой, приняло в глазах Богданы большее значение и заставило ее призадуматься.
Быстро схватилась она с постели, оделась по-праздничному и вышла в соседнюю светлицу.
Обширная светлица, в которую вошла Богдана, была чисто и красиво убрана. Все в ней блестело, и всюду была видна хлопотливость зажиточной хозяйки. Ясное солнце, пробивавшееся сквозь узорчатые окна целыми столбами золотых лучей, придавало ей еще более веселый и приветливый вид. В правом углу комнаты стоял большой дубовый стол, покрытый чистым белым, как снег, обрусом. Возле стола хлопотала полная, пожилая женщина с чрезвычайно веселым и добродушным лицом; одета она была в темный, но богатый мещанский костюм; голова ее была повязана сверх очипка длинной белой намиткой, а на шее красовалось несколько низок доброго намиста и дорогой, золотой крест. На столе уже стояли в блестящих оловянных мисках вареники с сыром в сметане, пироги с потрибкою и жареная колбаса; а посреди всех блюд лежала только что испеченная золотистая паляныця возле горлатки, из которой поднимался ароматный пар.
При скрипе двери, отпертой Богданой, пожилая женщина, пани Мачоха, быстро обернулась, и по лицу ее разлилась приветливая улыбка.
- Это ты, дочка? - произнесла она ласково. - Чего же так рано схватилась?
- Ого, рано! Уже я, мамочко, и службу божью проспала, - ответила почтительно Богдана, целуя матери руку.
- Бог простит; вон и я собиралась пойти сегодня к Константину и Елене, да вот и не пошла, согрешила. А тебе б еще поспать…
- Да не спится больше, ненечко, - улыбнулась светлой улыбкой Богдана.
- Не спится! Ох-ох! Теперь только и высыпаться, пока у неньки родной живешь, а пойдешь замуж… Ге-ге! Малжонок так не пожалеет, да и хлопоты обсядут головку! - Пани Мачоха ласково провела рукою по пышным волосам своей коханой дочки - Ну, садись же снидать; вот тебе варенички, вот пирожки, а вот и палянычка прямо из печки. Только, может, сперва горяченького чего, меду или подогретого пива?
И мать, и дочь уселись за стол. День был праздничный, спешить було некуда, а потому можно было и поболтать; разговор, естественно, перешел тотчас же на вчерашнее посещение Богданой Балык.
- А как же, она мне сама о том вчера рассказывала, вот я и хочу сбегать узнать, правда ли это и что еще говорил пан войт Гале, когда мы ушли?
- Так, так, сбегай, дочко, расспроси обо всем. Жаль мне бедную Галочку! Чтоб такое дитя тихое да ласковое отдавать в это коршуново гнездо. А еще батько! Ох-ох! - пани Мачоха с сожалением покивала головою. - Когда б жива была покойница, никогда бы не допустила до этого.
- А как она любила Семена и хотела видеть его с Галей в паре.
- Не в Семене, дочко, дело. Тут бы уже и мать родная рук не подложила. Что ж делать, когда умер он: с богом не валчить,- пани Мачоха развела руками, - ну, потужила- потужила дивчина, та й годи.
- Галя сказала, что не пойдет теперь ни за кого, что…
- Э, дочко, нет! - перебила Богдану мать. - То уже дурныци, дивочии прымхи… Замуж идти надо. Надо, - повторила она безапелляционным тоном, опуская полную руку на стол, - и Балыка хорошо делает, что еще за живота хочет отдать дочку. Только, конечно, не след бы ее отдавать за такого придурковатого да в такую гаспидскую семью. Можно было б отыскать хорошего зятя. Да Галочку не то что горожанин, а всякий вельможный пан с радостью взял бы за себя. А что Семен? Покойник, прости меня господи, - пани Мачоха подняла молитвенно к потолку глаза и глубоко вздохнула, - не зажил доброй славы. Сын почестных родителей, а чем стал? И гультяем, и пьяницей, и розбышакой! Пусть простит господь его душу, а только, думаю, ему теперь должно быть добре солоно на том свете.
Богдана только что хотела возразить что-то, но в это время входная дверь с шумом распахнулась.
Пани Мачоха быстро оглянулась, и вдруг страшный крик вырвался из ее груди; нож, которым она резала паляныцю выпал из ее рук и со звоном покатился на пол. Она поднялась с места, подалась вперед и тут же, словно подкошенная, тяжело опустилась снова на лаву. Бледная помертвевшая Богдана также поднялась невольно с места, да так и застыла, устремив на двери полный ужаса взгляд.
В дверях стоял Семен Мелешкевич.
- Мертвец! Мертвец! - вскрикнули они вне себя и бросились было бежать из хаты, но Семен заступил им дорогу.
- Постойте, не пугайтесь, прошу вас на бога, выслушайте меня! - заговорил он как можно более спокойным голосом. - Не мертвец я, и не думал умирать, это нарочно распустил такой слух по всему городу Ходыка для того, чтобы захватить все мои маетки. Да вот, - он перекрестился на образа, - покрой меня сырая земля, если я не Семен Мелешкевич, киевский горожанин и ваш добрый знаемый, что отбыл два года тому назад в чужие края.
Слова Семена и его знакомый голос отчасти успокоили перепуганных насмерть женщин.
- Прочитай молитву, - произнесла дрожащим голосом пани Мачоха.
Мелешкевич исполнил ее требование.
- Ну, теперь верю! Господи боже мой, вот уж никогда не думала повидать тебя!
- Не думал и я повидать святой наш город и наших славетных горожан, а вот же привел господь спастись из когтей этого проклятого коршуна Ходыки! - ответил Семен почтительно, целуя руку пани цехмейстровой и целуясь попросту с Богданой.
Хотя пани Мачоха в глубине души еще побаивалась Семена, но любопытство превозмогло в ней страх.
- Так это ты, голубе наш? - произнесла она радостно. - А мы тебя здесь уже давно похоронили; каким же образом, откуда появился ты? Что случилось с тобой?
- Все расскажу, все расскажу вам, паниматко, только скажите вы мне сначала, правда ли то, что Балыка задумал выдать свою Галю за Ходыкиного сына Панька?
- Ох, сынку! Кажется, что-то похоже на то, - пани цехмейстрова сокрушенно покачала головой, - все в городе поговаривают об этом. Сдружился совсем старик с Ходыкою: то он к нему, то Ходыка к ним.
- Вчера он приезжал даже с своим сыном, - добавила Богдана. - Ну и дурень же, господи боже ты мой! Мы с Галей со смеху чуть боков не порвали. А пан войт, как услыхал, что мы над Паньком смеемся, - страх божий как рассердился! Да так раскричался, то я от перепугу домой убежала и не знаю, что уже у них там дальше было.
- Этого только еще не доставало! - вырвалось с отчаяньем у Семена. - Там засадили ни за что ни про что в тюрьму, насилу вырвался, насилу сбил копейку, чтобы возвратиться домой да посчитаться с напастником, который ограбил меня, а тут еще отымает этот грабитель и последнюю мою радость…
Семен закрыл лицо руками и опустился на лаву.
- Да ты, сынку, не журысь, не убивайся, - произнесла участливо пани цехмейстрова, опуская руку на его плечо. - Бог даст, все гаразд будет.
- И пан войт, - продолжал с горечью Семен, отымая руки от лица, - обещал выдать за меня дочку, а теперь… Эх, видно, нет ничего на этом свете святого, видно, все можно за гроши купить!
- Нет, нет, ты это, сыну, даремно! Ну как же про тебя было ему и думать, коли все в городе знали, что ты богу душу отдал, а оприч того, выбач уже на слове, недобрые про тебя и чутки прошли…
- И они могли поверить им?! - вскрикнул Семен, подымаясь с места.
- Поверить не поверить, а все-таки… - пани цехмейстрова замялась и затем продолжала живо - Ну да теперь, когда ты здесь, на мою думку, все гаразд буде. Пан войт одумается; я попрошу своего швагера, старца Мачоху, поговорить с Балыкой… Он святой жизни, мешкает как отшельник у Ерданского монастыря… Его поважает весь Подол… Хе, еще до заговен загуляем у тебя на весельи… А пока то да се, я внесу сейчас доброго меду, да колбаски зажарю, да пирогов свеженьких достану.
- Спасибо, спасибо, паниматко, только мне не до еды, - попробовал было возразить Семен; но пани цехмейстрова не дала ему докончить.
- Не до еды! Еще что выдумал! Такой свет ехал, с утра, верно, и маковой росинки во рту не было, и чтоб я тебя выпустила голодным из хаты? Ни за что! У меня все в одну хвылынку будет готово!
И пани цехмейстрова торопливо вышла из светлицы.
Семен не удерживал ее. Молча прошелся он по хате и затем остановился перед Богданой.
- Так, значит, и Галя поверила тем чуткам про меня, что распустил по городу этот добрый приятель мой? - произнес он едко, покусывая губы.
- Грех тебе, Семене, и на минуту подумать такое, - ответила с упреком в голосе Богдана. - Галя чуть рук на себя не наложила, когда услыхала, что ты умер.
- А потом и поласылась на шляхетство да на маетки?
- Бога ты не боишься, Семене! - воскликнула Богдана и всплеснула руками. - Да так тужить по тебе, как Галя, должно быть, и мать родная не тужила бы! Она в монастырь решила пойти; каждый день вот просилась у пана войта.
- Господи! Так она, значит, любит меня? Не забыла? Не зрадыла? - заговорил быстро Семен, горячо сжимая руки Богданы.
- Стоишь ли ты еще такого кохання? - усмехнулась Богдана.
- Счастье мое, радость моя! - Семен запнулся; от прилива радостного волнения лицо его зарделось, глаза заискрились; на минуту он остановился, чтоб перевести дыханье. - А как же Балыка с Ходыкой? - произнес он, овладевши своим волнением.
- Галина и не знает о том, что ее батько задумал.
- Так, значит, ее силой?
- Ну, силой-то Галю не сломишь, разве обманом. До вчерашнего дня я думала, что брешут люди, а вчера мне про замиры войта сказала сама няня.
- Голубка моя бесталанная! - вскрикнул Семен. - Так тебя хотят обмануть, погубить на всю жизнь? Ну, теперь это им не удастся! Если ты меня любишь - со мною будут иметь дело! - Лицо Семена приняло вдруг какое-то озабоченное выражение. - А не знаешь ли, Богдана, куда это они все уехали сегодня? - произнес он встревоженным тоном.
- Уехали? - изумилась Богдана. - Откуда ты это взял?