- Да, о том, чтет мы поверили, - не дослушав и с прежним вниманием глядя на подругу, подтвердила Надя.
- Ну, о фашистах мы с тобой одного мнения! Есть предложение перейти к текущим вопросам. Пока пианист за работой, - Женя подняла палец и прислушалась к плывущим по дому фугам, - я проберусь к нему в комнату и чего-чего раздобуду из его бельишка.
История с тайником, окрещенная девушками "акцией", немного рассеяла Надины тягостные думы. Было любопытно осуществлять затею - похищать, прятать, приводить в порядок вещи, отвлекать внимание матери, "стоять на стреме", пока тайком пришивается какая-нибудь пуговица или разыскиваются по чуланам старые башмаки Бориса. Потом Наде прискучила глупая игра, она затосковала.
Который раз уже принимала она решение уехать домой. Но неожиданно отец Жени, вернувшись из города, сообщил о своем разговоре по телефону с Извековым: в Москву вот-вот должен был приехать Павел. Новость захватила Надю. Первое время ее нельзя было узнать - так ожило все в ней, осветилось. Если кто мог доискаться, где находится сейчас мама, то только один Павел. Он был старшим, но, однако, казался Наде настоящим ровесником. Женитьба на Маше делала его в представлении Нади еще больше ровней. С ним можно было о чем угодно толковать и всегда столковаться. Надя ждала его как избавленье. Ей думалось - она будет с ним неразлучна в дружных розысках матери.
Но прошел день, прошел другой, а Павел не появлялся. Надя опять съездила в город и отсидела в очереди к междугородному телефону. Разговор с отцом не состоялся. У него были военные обязанности - сказали ей и обещали передать, чтобы он известил Комкова, когда ждать Павла. Комков возвратился на дачу поздно вечером. Никаких известий он не привез. Говорил с Надей нежно, утешая ее по-отцовски. От этой ласки ей становилось больнее. Она не верила никому: чудилось - ее жалеют, как жалеют сирот. Ночью она втихомолку плакала. Страх обступал ее. Она одна. Мать погибла. Отец, конечно, уходит на фронт. Павлу не до нее. Да и смешно его ждать: он молодой, такие нужны в армии, если ей нужны даже пианисты. Павел знает оружие и сам отличный стрелок. Нет, нет! Ее обманывают. Ей некого ждать. Она одна.
Поутру, изломанная бессонной ночью, Надя нехотя умывалась, когда за дверью послышался решительный возглас Жени:
- И совершенно незачем тебе идти! А Надя вообще другое дело!
Дверь распахнулась.
- Ты готова? Чудесно! - восклицала Женя. - Кончай прическу. На работу! Все население. Да, да!.. Что так смотришь? Приходил комсомолец-активист - я его знаю, парень - во! Все дачники, все колхозники - на рытье щелей. От каждого дома, разумеется - кто работоспособен.
- Что это - щели?
- Ну, понимаешь, такие ямы. И в них укрытия.
- Укрытия?
- Как ты не понимаешь! Если вдруг налеты, то чтобы было, где спрятаться, копают такие… ну, такие…
- Налеты?
- Ты как ребенок. Это же современная война! Проходили у вас, в вашей деревенской десятилетке, о противовоздушной обороне?
Деревенская десятилетка задела Надю за живое.
- Я вижу, в вашей столичной десятилетке предмет проходили основательно. Поэтому и не можешь объяснить, что это за щели.
- И я и Борис поняли без объяснений. И ни к чему вовсе ирония. В конце концов будет ясно на практике. Но мама и я против того, чтобы шел Борис. Он не сможет играть после земляной работы. Будут дрожать пальцы. А мы с тобой пойдем. Пойдешь, Надя? Не отказывайся.
- И не думаю отказываться, - ответила Надя, принимаясь старательно укладывать волосы.
Ей вспомнилось, как она вдруг поняла, что с войной все должно быть по-другому. Уже давно, ах, как давно наступило для нее это другое! И если теперь все пойдут копать какие-то щели, значит, и она должна пойти со всеми.
Часом позже, снарядившись и напутствуемые домашними, под маршевый хор мальчиков из "Кармен", сыгранный Борисом, подруги отправились на работу.
Путь туда начинался сразу за дачными участками - яровым полем овса с викой, за ним по луговому склону к оврагу, по жердинкам через ручей и вверх к деревне, за которой тянулась полоса соснового леса кое-где с ельником. На подходе к опушке стал попадаться разномастный народ - кто с дач, кто из колхоза. К подругам подбежал тонконогий подросток. Он поздоровался и ломавшимся голоском озабоченно доложил, что в его молодежной бригаде не хватает как раз двоих работников до десятка и он включает девочек в ее состав. На вопрос Жени - почему в бригаде должен быть десяток, он ответил, что у него в наличии четыре лопаты, а когда будет пять, - он кивнул на заступ в руках у Нади, - тогда - посменно - пятерка грабарей роет, пятерка передыхает.
- Почему же, - спросила Женя, - не могут посменно рыть четверки?
- Потому что щель сооружается покоем, и если на покое поставить пять работников, то как раз будет в точку, четырех же мало.
- А что такое "покой"? - не унималась Женя.
- Покой - это буква "пы", - сказал бригадир и разъяснил, что на поперечине "пы" размещаются трое грабарей и копают самое щель, а на обеих ножках "пы" - по одному, и они роют спуски в щель.
Хотя инженерно-вычислительно нарисованная картина не совсем убеждала, но со стороны стиля она показалось подружкам блестящей. Они засмеялись, и Женя решила:
- Идем на "пы", согласны!
Щели копались в лесу, шагах, в полусотне от опушки, на таком же отстоянии друг от друга. Та, на которую пришли Надя с Женей, была только-только в зачине - колышки размечали ее план, снят был слой дерна, отброшены вырванные молодые елки. Просторное место хорошо затенялось соснами, и в тени отдыхала вся дружина работников, как видно - старшеклассники школы.
- Товарищи, стыдно! - сам будто стыдясь, укорил их бригадир и показал на лопаты, холостяком торчавшие в земле.
Кое-кто из ребят, посмеиваясь, начал подниматься. Женя, отобрав у Нади лопату, заняла позицию на крайнем колышке. Бригадир расставил взявшихся за инструмент товарищей и заявил, что ненадолго пойдет на соседнюю щель перенимать опыт грабарей, которые хотят вызвать бригаду на соревнование.
Что затем произошло, было похоже на обрыв киноленты, тут же склеенной по совершенно другому сценарию.
Не успели землекопы в полную силу взяться за работу, как в лесу послышалась пронзительная команда: "Ложись!" Со всех ног примчавшийся бригадир что было духу вытолкнул дискантом: "Воздушная тревога!" Губы его оттопырились, и на верхней вдруг затемнел пушок. Из колхоза донесся звон рельса. Суматоха кинувшихся под деревья ребят быстро улеглась. Какую-то минуту казалось - лес вслушивался в тишину. Потом его накрыл с неба громовой раскат.
Надя лежала ничком под тяжело нависшими лапами старой ели. Озноб пробегал с плеч к поясу. Билась кровь в висках. Из всех мыслей не отступала одна: вот так же оборвалась жизнь мамы. В таких ударах грома. В таком содрогании земли… Гулу неба воплем отзывается лес. Все ближе, ближе грохот. Наверно, это бомбы. Сейчас конец. Конец Надиной жизни… Вот… вот кто-то грозно кричит рядом: "Не подыматься!"
Как будто тише гул. Но тянутся и вот-вот остановятся жестокие минуты. Кто ж это крикнул?
Надя выглядывает из-под согнутого локтя. Бригадир лежит почти вплотную к ней. Странно, что она не заметила его прежде. Да и не мог он кричать басом. У него мальчишеский, чуть не детский голосок.
- А самолетами не пахнет! - слышит она другой голос и смелее поднимает голову.
Парнишка виден неподалеку. Подоткнув кулаком голову, он хитрым глазом смотрит на бригадира. Вдруг подскакивает, на четвереньках перебегает к елке, растягивается на земле.
- Мой отец еще утром говорил, что нынче проверка зениток на готовность.
Он усмехается, но бригадир режет в ответ сурово (и в самом деле - настоящим басом):
- А дисциплину, соблюдать надо? Сказано - ложись, лежи.
Гул уже укладывается в глубокой лесной постели. Тише и точно ярче становится вокруг, и все резвее слышится перекличка голосов, и Женя, вынырнув на свет, задорно спрашивает:
- Ты, поди, смерть как боялась, Надя? Признавайся!..
На диво слаженно пошло дело у землекопов после отбоя учебной тревоги. Поспорив, кому становиться с первой сменой, кому со второй, подруги поладили на том, что начин - за Надей. Орудовать заступом она научилась в школьном саду. Вынимать грунт было, конечно, потруднее, чем перекапывать лунки под яблонями. Зато все скорее проходило волнение и уже забивался испуг. Бригадир похаживал с топориком. Было весело подзывать его, когда лопата наткнется на неподатливый корень. Он подойдет, гекнет, как дровокол: "гек, гек!" - и начальственно прикажет: "Продолжай".
Первая передышка была Наде приятна. Вторая чересчур быстро пролетела - не хотелось вставать с земли. На третьей заломило поясницу, плечи, зажгло ладони. Надя пошла на опушку - там, в мелком ельнике, была гуще тень и могло хоть немного подуть ветерком.
Только перед ней открылась поляна, как она увидела шествующих от деревни к лесу двоих молодцов. В них было что-то схожее, но, заслонившись от солнца, в одном она признала Бориса и тотчас - по явному отличию от него - угадала другого. Она сорвалась с места. Оба замахали ей.
- Наконец-то, Павлик! - выкрикнула она, с разбегу влетев в раздвинутые его руки.
Она дала себя расцеловать. Радость, которой не было удержу, вырвавшись, подняла за собой всю горечь, причиненную ожиданием встречи. Но Надя подавила в себе упреки.
- Где ты был во время тревоги?
- Отсиделся на станции. Ждали градобития, но и не покапало, - смеясь, сказал он. - А ты? Крепишь оборону? Похвально. Здорово как получилось! А то Борис говорит: "Идем, покажу, в каком они лесу". Да лес-то велик!
По своему обыкновению разговаривать с Надей слегка покровительственно, на веселой нотке, Павел думал и это свидание провести на полушутках. Надо было девочку ободрить. Но она слишком насторожилась, и он понял, что Шутливость оскорбила бы ее. Борис, решив посмотреть, где же работает сестра, оставил их вдвоем. Они сделали всего несколько медленных шагов, и Надя задала вопрос, к которому Павел был готов:
- Что с мамой? Не узнал?
Он взял ее под руку и повел прямо поляной, не глядя и не думая - куда. Он рассказывал о своих московских походах в самых тщательных подробностях, даже в лицах, к чему уже вовсе не был способен. Стараясь убедить Надю в том, чему не верил сам, он видел, что и она ему не верит. Соломинкой, за которую он наконец ухватился, была история с молодой заболевшей артисткой. Он стал расписывать встречу со студентами - в красках, которые ему не поддавались, и Надя уже не могла больше слушать.
- Павлик, зачем ты… Тебе ведь трудно говорить неправду.
Он остановился, повернул ее лицом к себе. Она глядела в упор и с таким грустным изумлением, будто не узнавала его. Он отвел глаза, попробовал перейти на свой обычный язык:
- Послушай, козявка, ты дерзишь. Как-никак я прихожусь тебе дядюшкой.
Тон не был принят. Павел вернулся к убеждению:
- Я не считаю, а говорю тебе факты. Администратор театра успел из Бреста выехать. Это проверено. Не станут же в Комитете болтать попусту. А раз так, то ясно…
Он сделал паузу. Не было ничего ясного. Но отступать он не любил и продолжал бы доказывать недоказуемое, если бы Надя мягко не положила ему на грудь руку.
- Ты не думаешь - мама могла погибнуть?
- Ни в коем случае! - словно в отчаянии, воскликнул он и, чтобы она опять не перебила его, заговорил как никогда быстро: - Я не деревянный. Столько прошло дней и все прочее. Но возьми ты в толк. Связь перегружена. Телеграф завален. Поезда - сообрази только - потоком хлынули к фронту. Туда, понимаешь, туда, на фронт! А не сюда, не к нам. То есть оттуда идут тоже, но насколько реже, с какими задержками! Всюду пробки. Какие массы людей бросились оттуда к нам, на восток! И что ты думаешь, беженцев будут отправлять в первую очередь? Как бы не так! Когда еще погрузят весь театр! Ну, а если бы вся труппа, предположим, вернулась в Москву и мамы твоей с труппой не оказалось бы, тогда… ну, тогда… Но ведь никто из труппы пока не приехал.
- Ты говоришь - администратор?.. - немного охладила его Надя.
- Но он еще тоже не вернулся! Известно, что выехал из Бреста. Уж не он один, конечно. Весь коллектив! Скорее всего, Аночка тоже с ним.
- С администратором?
- Ну, да.
- Мама?
Вопросы звучали неожиданно игриво. Рассуждение о поездах как будто нашло у Нади отклик. По дороге в Москву, глядя в окно вагона, она каждый встречный поезд провожала мыслью, что он - туда, где мама. Это мог быть такой же дачный поезд, в каком ехала Надя, - все равно он шел туда. Все поезда шли в одном направлении, куда, обгоняя их, стремилось чувство Нади. В рассуждении Павла обнаружился странный резон. Очевидно, резон обмана. Она даже улыбнулась, как улыбаются, когда хотят сказать: хорошо придумано!
Павел сразу подхватил едва заметное колебание в настроении Нади. Торопясь, он начал посвящать ее в трудности своей командировки, которых не требовалось сгущать - их было много. Терпеливое молчание Нади пугало его. Он скоро примолк. Тогда она спросила:
- Ты меня жалеешь?.. Ведь и мне тебя жалко. Но зачем буду я скрывать от тебя, что мне страшно… ужасно как страшно за маму?
Она спохватилась - не обиден ли ее упрек. Но взглянула на Павла и вдруг обняла его: такое славное, желтоватое, залепленное веснушками лицо его густо налилось краской.
Она проводила его до деревни, и он дал слово, что они едут вместе домой не позже чем послезавтра.
Сутки за этим свиданием были труднее всех, проведенных Надей в Подмосковье. Утрачивались надежды. Оставалось смирять тоску и готовиться встретить неминуемый удар. Она старалась держать себя в руках и обещала Жене быть больше на людях. Как ни тяжело было идти на другой день копать щели, она пошла.
Ее немного развлек этот поход нечаянным знакомством с драматургом Пастуховым: живых драматургов она еще не видала. Выяснилось, что, в общем, драматурги ничем не отличаются of прочих достаточно солидных людей. Надю только удивило, что именно этот толстоватый медлительный человек сочинил ужасно смешную роль барыньки-вертушки - роль, в которой мама имела необыкновенный успех на тульской сцене. Откуда взялась в его массивной голове подобная легкомысленная фигура? И, пожалуй, еще одна странность задержала на нем внимание Нади: знаменитый (как уверяла Женя) театральный автор ходит по дачам и разыскивает сбежавшую собаку. Разумеется, любовь к животным - качество положительное. Но вот, например, Надя с Женей и столько людей идут рыть землю, а он занят собакой! Возможно, впрочем, он просто стар? Да, кажется, он уже стар… Бригада явилась на работу полностью. Дело, однако, двигалось вяло - копнут, копнут, да и посидят. И Надя больше посасывала вздувшиеся за ночь водяные мозоли на ладонях, чём бралась за лопату.
Домой она возвратилась усталой. Женя, забрав подушку, ушла отдыхать в сад. Борис с утра уехал в город. Дача стояла с открытыми настежь окнами, беззвучная, как за день истомленное солнечным жаром небо. Надя долго стояла у окна. Ей хотелось лечь, но тягостная неподвижность всего тела не пускала оторваться от такого же недвижимого, безразличного к ней мира за окном. Что-то похожее на всхлипы послышалось Наде из дальней комнаты. Но снова стихло.
Потом внезапно донеслись шаги. Частые, в то же время широкие, как в беге, они громче, ближе, ближе раздавались по всему дому, и вот - стоп перед самой комнатой Нади и тут же - стук. Она успела повернуться и робко сказать "да", как дверь растворилась.
Павел высился у порога. Она испугалась. Но лицо его сияло, рыжие волосы прилипли ко лбу и вискам. Губы медленно раздвигались, и блеснул его счастливый оскал.
- Надюха! - сказал он очень тихо, переводя дух. - Мама дома!
Испуг не покидал Надю, взгляд остановился.
- Ты поняла?
- Когда? - пересилила она свою немоту.
- Сегодня! Сегодня Аночка в Туле.
- Когда узнал?
- Вчера.
- Вчера узнал, что… сегодня?..
Павел шагнул в комнату и уже во весь голос, старательно начал выкладывать:
- Ночью. В ночь на сегодня говорил с отцом. Он сказал: она в Москве, у Оконниковой. Он разговаривал с ней.
- С Оконниковой?
- Да с мамой! Поняла? Я с утра сколько ни звонил Оконниковой - все нет и нет. Дозвонился, не помню, который раз. Она мне - только, говорит, с вокзала. Проводила, говорит, нашу Аночку!
- Павел, Павел, - стала бормотать Надя, - Павел, ты…
Она крикнула что-то несвязно, бросилась к нему, оцепила его шею, повисла на ней. Подобрав ноги и болтая ими - как в детстве, когда Павел, разбаловавшись, говорил: "Ну, давай возиться!" - она продолжала выкрикивать невнятные слова. И он гудел, силясь выговорить что-нибудь и невольно вторя ее радостной бессмыслице.
Вбежала Женя, оторвала от него подружку, принялась чмокать ее в щеки, губы.
Тогда вошла хозяйка дома, неторопливая, грузная. Участливо покачивая головою на девушек и привечая степенным поклоном Павла, сказала:
- Ну, вижу, вижу, Наденька. Вернулась мамочка. Ну, слава богу.
Она осмотрелась в комнате, точно стены были ей малознакомы. Сделала два-три осторожных шажка и так же осторожно опустилась в кресло.
- Слава богу, - еще раз проговорила она и подождала. - А у нас, - начала она и посмотрела по очереди на Надю, потом на дочь. Глаза ее были заплаканы. - Ты, Женя, тоже еще не знаешь. Пока вас не было, Бореньке принесли повестку. О явке.
Женя отняла руки от Нади, вмиг очутилась около матери. Все притихли. И Наде показалось, что в дом вернулась та неподвижность, которая держала ее скованной перед приходом Павла.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
У Нади с Павлом все как-то заладилось после счастливого известия. Они радовались, и обоим было легко. Павлу не пришлось уговаривать Надю, чтобы она подала бумаги в университет. А Надя, уверенная, что командировка Павла завершилась удачей, настраивала его на бодрый лад.
Но с командировкой дело обстояло не совсем ладно. Павел провел в наркомате немало часов, пока там перелистывали бумаги заводского конструкторского бюро, акты экспертиз и обсуждали достоинства предложенного усовершенствования, чтобы затем сказать Павлу: возвращайтесь немедленно к месту работы, вновь испытывайте, быстро докладывайте - решение о реализации будет сообщено. По тому, как сперва его принял начальник, можно было ждать худшего, и Павел считал теперь дело наполовину выигранным. Хвастать полделом он не мог, но и признаться Наде в своем недовольстве ему не хотелось - он предпочитал, посмеиваясь, увиливать от ее расспросов.
- Какой башмак тебе больше жмет? - спрашивала она. - Ведомство или наука?
- Оба, - улыбался он.
- И никак не расшнуровать?
- Идет примерочка.
- Пристрелочка?
- Какая ты умненькая! В кого бы?
- Не в тебя ли?
- Очень просто. Боковая линия дает себя знать… Хотя, кажется, закон наследственности аннулирован?
- Что ты мнешься? - с поддельной строгостью приставала Надя. - Я ведь отлично знаю - тебе не дает спать твоя минометная идея.
- Капелька моя, тебе что миномет, что пулемет - все едино!
- Вот и ликвидируй мою неграмотность.