* * *
Ливень сделал свое дело, и теперь пограничная Пачихеза с шумом неслась, крутя водовороты и волоча сорванные неизвестно где ветви. От перспективы лезть в эту желтую, бурлящую воду Шурку передернуло, и деловито раздевавшийся рядом Чеботарев ободряюще заметил:
– Ничтяк, паря, переплывем. Проводник говорит, нормально, а вот если еще пару дождичков, тогда, да…
Отгоняя подальше такие мысли, Шурка поспешно запихнул одежду в брезентовый, прорезиненный мешок и взялся помогать полковнику сталкивать приготовленное для переправы бревно. Почувствовав, что вода подхватила ствол, Шурка плюхнулся следом, бросив напоследок взгляд на заросли тальника, где точно так же готовились плыть на другой берег остальные члены отряда.
Держась одной рукой за бревно, Шурка изо всех сил пытался справиться с дрожью, бившей его то ли от холода, то ли от возбуждения. Сейчас, загребая свободной рукой как можно сильнее, он оставлял за спиной маньчжурский берег, а вместе с ним вкрадчивого господина Мияги, харбинскую неустроенность и всю эту китайскую заграницу, к которой поручик так и не сумел приспособиться…
Выше по течению точно так же переправлялись другие казаки и офицеры сводного отряда, сформированного, как понимал Шурка, на японские деньги и отправленного с четким заданием: ворваться на сопредельную сторону и силой оружия дать понять большевикам, что их правление временное.
Эта цель очень импонировала поручику, и он не понимал, почему во время подготовки и марша к границе, полковник Чеботарев постоянно его одергивал, заставляя держаться подальше от других отрядников. Правда, чуть позже, решив, что полковник просто опасается красных лазутчиков, Шурка и сам стал уклоняться от каких-либо доверительных бесед.
Когда Яницкий и Чеботарев были уже почти на середине реки и поручик явственно слышал, как на том берегу по-фазаньи перекликаются разведчики, с ближайшей сопки, неожиданно и зло, длинной очередью ударил "шош". Шурка инстинктивно спрятал голову за бревно, но короткий окрик полковника:
– Вниз!.. По течению! – заставил поручика загребать еще энергичнее.
Решение было правильным, так как только оно давало возможность как можно скорее выйти из зоны огня. Судя по всему, отряд таки угодил в засаду, и у Шурки мелькнула мысль, что хитрюга полковник опасался не зря…
Так, прячась за бревном, они еще минут десять плыли вниз по набухшей от дождей Пачихезе, и только когда треск выстрелов остался где-то там, далеко, Чеботарев, к удивлению Шурки, показывая на русский берег, шепотом приказал:
– Вперед и тихо…
Подгоняемое сильными толчками, бревно с шуршанием ткнулось в береговую гальку, и пока течение заносило второй конец, Яницкий и Чеботарев, подхватив свои прорезиненные мешки, осторожно выползли на крохотный, слегка ослаблявший бег воды мыс.
Где-то там, за сопкой, слышалась все разрастающаяся перестрелка, а здесь все так же шумела Пачихеза, проплывал бурелом, да кричали теперь уже настоящие фазаны. Сопка вплотную подступала к приютившему их мысу, и, выждав, распластавшись на гальке минуту или две, Чеботарев, а за ним и Яницкий, цепляясь за голые сучья, полезли по скользкой траве вверх по склону.
На вершине полковник огляделся, прислушался и, ориентируясь по каким-то своим приметам, побежал, сверкая голыми пятками, то ли по пробитой человеком тропе, то ли по удачно подвернувшемуся звериному ходу. Пробежав так не меньше версты, Чеботарев плюхнулся на землю, бросив свой мешок рядом, и запаленно выдохнул:
– Все!.. Давай одеваться…
Шурка огляделся. Место, выбранное полковником среди зарослей лещины, выглядело укромным. Сюда не долетали даже отголоски стрельбы, и, если не считать птичьего гомона да лесных шорохов, было тихо. Поручик, не чинясь, уселся рядом и распустил узел мешка. К Шуркиной радости, все, что он запихнул в середину, осталось сухим, но конечно же было измято до чрезвычайности. Впрочем, сейчас Яницкому было не до таких тонкостей, и он поспешил одеться.
В последнюю очередь натянув сапоги и сунув под пиджак наган, Шурка заглянул в мешок. Там еще оставалась смена белья, сухари, крупа и три жестянки американских "бифов" с яркими этикетками, явно залежавшиеся на каком-то армейском складе. Шурка вздохнул, одел лямки мешка на плечи и, поднявшись, посмотрел на Чеботарева. Полковник тоже уже успел одеться, и теперь они оба сильно смахивали на двух слегка подгулявших мастеровых.
Еще раз скептически оглядев полковника, поручик усмехнулся:
– Ну и как вас прикажете теперь называть?
– Для тебя я теперь просто Федорыч, – Чеботарев деловито подогнал лямки своего мешка и весело фыркнул: – Ты понял, Шурка?
Полковник впервые обратился к поручику так запросто, отчего у Яницкого чуть было не отвисла челюсть, но он тут же сориентировался и в тон ему рявкнул:
– Так точно, Федорыч!
– Тогда за мной!
Полковник одним махом закинул мешок за спину и, согнувшись, начал продираться через кусты, буравя головой орешник. Судя по всему, он еще опасался погони, и Шурка, не рассуждая, полез следом. Впрочем, лещина скоро кончилась, идти стало легче, и поручик, с интересом поглядывая по сторонам, молча шел за полковником, стараясь ступать след в след.
Шурка и сам неплохо ориентировался в лесу, но Чеботарев, кажется, вообще обладал звериным чутьем. Он не только безошибочно держал направление, но, как позже догадался Яницкий, вел его, сообразуясь со старыми затесями, а значит, шли они вовсе не наобум Лазаря, а торной тропой звероловов или золотоискателей…
Так, перекидываясь время от времени ничего не значащими фразами, Шурка прошагал вслед за полковником, превратившимся в одночасье в простого Федорыча, довольно долго. Часов у Яницкого не было, ориентировался он на глазок, да и утреннее возбуждение давало о себе знать, так что, когда ноги стали постепенно тяжелеть, а глаза против воли подыскивать местечко для отдыха, солнце перешло далеко за полдень.
Всякий разговор постепенно прекратился, и Шурка только зло шагал за, казалось бы, двужильным Чеботаревым, который, то прямиком вел его через редколесье, то зачем-то сворачивал в сторону, приглядываясь к тому или иному месту. Зачем он так делает, Шурка не спрашивал, он давно понял, что от отряда они оторвались окончательно и чем дальше уйдут от места перехода, тем для них будет безопаснее…
День уже явно начинал клониться к вечеру, когда Чеботарев вывел Шурку на поляну, с одного края которой шумел довольно бурный поток. Полковник наконец-то остановился, и Шурка, выйдя у него из-за спины, удивленно присвистнул. Совсем рядом, на берегу ручья стояло как бы жавшееся под деревьями строение.
Небрежно сложенная из колод фанза имела крытую кедровой корой пологую двускатную крышу, пару окон и дверь, обращенную к воде. У ее задней стены, под густо разросшимся кустом шиповника, Шурка заметил лежащий на боку маленький дощаник и пожал плечами, по его разумению лодка при таком ручье была ни к чему.
Осторонь двери валялась здоровенная полусгнившая колода, и именно на нее тяжело уселся Чеботарев.
По тому, как выглядел полковник, Шурка догадался, что их лесной марафон дался ему далеко не просто, и хотел даже посочувствовать, но сейчас Чеботареву было не до Шурки. Вытащив из-под подкладки сложенный вчетверо лоскут шелка, он развернул его, и поручик понял, что в руках у полковника не что иное, как карта местности.
Пока Чеботарев изучал изображенное на шелке переплетение линий, Шурка обошел фанзу кругом и, забравшись под куст шиповника, принялся осматривать дощаник. Лодка выглядела вполне пригодной, а у самой стены нашлось даже весло. Едва Шурка вылез из-под куста, как полковник, не вставая с колоды, спросил:
– Ну что?.. К плаванию пригодна?
– Да вроде… – поручик скептически глянул в сторону шумного, но довольно узкого ручья. – Только где плыть-то?
– Не боись, Шурка… – Чеботарев еще раз сверился с картой. – Пару верст на шесте пройдем, а дальше…
Крупные капли начинающегося дождя заставили Чеботарева, прервав тираду, подняться с колоды и скомандовать:
– Давай под крышу! Сейчас ливанет!
Шурка не заставил себя упрашивать и, вскочив вслед за полковником в фанзу, начал осматриваться. Внутри было темновато, но, судя по всему, печка со стоящим сверху котлом была цела, а сбоку глинобитного кана лежала целая охапка сухих дров.
– Ну, Шурка, считай, повезло… – Полковник сложил карту и заглянул в поддувало. – Давай растапливать, ночевать тут будем, а к утру, глядишь, от дождичка и ручеек шире станет.
Огонь долго не хотел разгораться. Стучал по крыше все усиливавшийся дождь, хлопала плохо закрепленная кора кровли, а фанза, вместо того чтоб согреваться, все больше наполнялась дымом. Видимо, дымоход то ли забился, то ли был холодный. Наконец ходы кое-как прогрелись, дрова запылали, дым постепенно улетучился, и кан стал теплым.
Однако Чеботареву этого показалось мало, и прежде чем снова заправить печь дровами, он снял котел, свернул из куска коры совок и сгреб еще горячие угли в казан. Потом выставил импровизированную жаровню на середину фанзы и удовлетворенно вздохнул:
– Ну вот… Теперь у нас свое хибати будет…
– А это что?.. – спросил, устраиваясь на кане, Шурка.
– Японцы у себя в Японии так греются…
– А вы что, были в Японии?
– Был, мать его… Сопровождал… Наследника-цесаревича… – И тут Чеботарева, не сказавшего за день и десятка фраз, внезапно прорвало: – Ты что, поручик, думаешь, я всем этим Сраки-Араки за их вонючее саке, служить буду? Вот им!..
Полковник повернулся к двери и, задрав кулак, хлопнул по локтю.
Шурка, никак не ожидавший от Чеботарева такого, удивленно приподнялся на кане и только в этот момент окончательно понял, что полковник и не собирался выполнять те многочисленные инструкции, которые надавал им, отправляя на сопредельную сторону, господин Мияги…
* * *
Карты упрямо не желали ложиться нужным образом, и пасьянс никак не складывался. Полковник Кобылянский, сидевший за ломберным столиком в самом затрапезном виде, недовольно морщился, нетерпеливо отгибал уголок очередной карты, но пасьянс все равно не выходил.
Поняв, что на этот раз ничего не получится, полковник смешал карты, сложил колоду и только принялся тасовать, как звякнувший дверной звонок отвлек внимание Кобылянского. Он крякнул, отложил колоду и, встав из-за стола, пошел открывать.
К удивлению полковника, на крыльце перед дверью неуверенно топтались два "товарища" явно пролетарской наружности. Кобылянский окинул их взглядом и, убедившись, что вроде никакой опасности они не представляют, спросил:
– Вы, собственно, кто?
Один из звонивших, поплотней и постарше, солидно прокашлялся:
– Мы, гражданин, из домового комитета.
– И по какому же делу? – сощурился Кобылянский.
– А по такому! – второй, тот, что помоложе, нахально втиснулся в переднюю и только там докончил: – Гражданин хороший…
– А нельзя ли повежливей… – собираясь пройти в комнату, проворчал Кобылянский, но тут дверь позади него хлопнула, и кто-то навалился на полковника.
Кобылянский инстинктивно рванулся, но его уже крепко держали за руки и, как он не сопротивлялся, его без особого труда затащили в квартиру. Там один из "товарищей" наскоро обшарил карманы полковника и, удостоверившись, что оружия при хозяине нет, удовлетворенно кивнул:
– Чистый… Можно отпускать.
Кобылянского силой усадили на стул, и он только теперь смог более или менее рассмотреть нападавших. Их было четверо. Двое из "домового комитета" и еще двое других, ввалившихся позже. Один из них был типичный чекист с водянисто-наглыми глазами, при маузере и в кожанке, зато его напарник, признаться, удивил Кобылянского. Одетый в приличный костюм, он и внешностью, и, пожалуй, манерой держаться резко отличался от остальных чекистов. То, что это никакие ни налетчики, Кобылянский понял сразу и теперь, переводя взгляд с одного на другого, пытался понять, каким образом им удалось на него выйти.
Тем временем "товарищи" бегло осмотрели бедноватую квартирку, проверили окна, заглянули в шкаф и снова собрались вокруг стола. Потом тот, в костюме, неожиданно дружелюбно улыбнулся и, усаживаясь напротив, сказал:
– Ну, здравствуйте, гражданин Кобылянский…
Полковник тупо молчал. Ему было ясно: где-то произошел сбой, наверно, кто-то уже арестован и сидит в красном застенке. И вдруг, словно прочитав его мысли, владелец костюма усмехнулся.
– Что, гадаете, как мы на вас вышли? – и, поняв, что Кобылянский даже не думает отвечать, продолжил: – Не буду играть в прятки. Конечно, мы вас искали, но, признаюсь, нашли случайно. Просто наш человек опознал вас, а дальше уже все просто…
Чекист замолчал, явно проверяя, как его слова подействовали на полковника, и тогда Кобылянский медленно, ворочая язык, как жернов, спросил:
– Что вам от меня нужно?
– Вот это другой разговор. Позвольте представиться, Фроленко, уполномоченный ГОХРАНа.
– Чего? – удивленно спросил Кобылянский.
– Государственного хранилища ценностей, – спокойно пояснил уполномоченный и с некоторой издевкой добавил: – Вы, конечно, решили, что к вам ворвалось ЧК и сейчас вам будут загонять иголки под ногти и все в таком роде, не так ли?
Намек был более чем прозрачен, и Кобылянский посмотрел сначала на чекиста в кожанке, стоявшего рядом, а потом перевел взгляд на уполномоченного.
– Ну, интерес ЧК понятен, а вот вам-то я зачем понадобился?
– Не будем играть в прятки, гражданин Кобылянский, – голос уполномоченного мгновенно стал жестким. – Скажите, вы знакомы с полковником Костанжогло?
– Он что, турок? – ушел от ответа Кобылянский.
– Бростье вилять! – сразу повысил тон уполномоченный. – Нам известно, что руководил делом некий жандармский полковник, и поэтому мы решили, что ценности увозит Котстанжогло. Но потом выяснилось, что это было только прикрытие, а на самом деле все ценности у вас. Так что, делайте вывод…
И тут молчавший все время чекист угрожающе выкрикнул:
– Говори, контра!
В висках у Кобылянского застучали острые молоточки, и он, явно через силу, не скрывая испуга, спросил:
– Жизнь… гарантируете?
– Конечно, конечно, – отводя взгляд в сторону, поспешно заверил гохрановец.
Злой огонек, мелкнувший в глазах второго чекиста, не оставлял ни малейшего сомнения в том, что, как только все спрятанное у Дик-камня будет выкопано, его, полковника Кобылянского, тут же шлепнут возле ближайшей ямы. Как ни странно, но эта мысль вернула Кобылянскому спокойствие, и он коротко выдохнул:
– Пойдемте…
Вслед за хозяином чекисты c "комитетчиками" вышли во двор и остановились у стены дровяного сарая. Полковник, шедший первым, оглянулся и увидел спрятанную за углом пролетку с поднятым верхом, на которой, по всей видимости, приехали его "гости". На облучке торчал губастый парень, тоже одетый в кожаную куртку.
Кобылянский крякнул, посмотрел на напряженные лица сопровождавших и, присев у стены, запустил руку под слегка нависшее над землей бревно нижнего венца. Ощущая на затылке горячее чекистское дыхание, полковник вытащил небольшой сверток и передал уполномоченному. Тот быстренько развернул, и все увидели тугую пачку густо исчерченных листков бумаги.
На лице одетого в кожанку чекиста заиграли желваки, и он потянулся за маузером.
– Ах ты!..
Но тут явно обрадованный уполномоченный остановил его:
– Да подожди ты! Это как раз то, что надо…
Все четверо заинтересованно уткнулись в бумаги, и тут Кобылянский, воспользовавшись моментом, сунул руку глубже под бревно. Нащупав там рукоять нагана, какую-то секунду полковник еще колебался, но в следующий момент, отпрыгнув в сторону, выстрелил пару раз по чекистам и опрометью бросился к пролетке.
Одним махом полковник вскочил в пролетку и ткнул наганом в спину губастого парня:
– Гони, сволочь!!!
Кони рванули с места, перед глазами Кобылянского мелькнули перепуганные лица остолбеневших от неожиданности "комитетчиков", схватившийся за плечо уполномоченный, царапающий кобуру маузера чекист, а потом все заслонил бревенчатый угол дома, и пролетка буквально вылетела на улицу.
Уже в конце квартала исправно гнавший лошадей губастый парень, полуобернувшись, заныл:
– Ваше благородие!.. Помилосердствуйте!.. Не стреляйте!..
– Молчать! – рявкунл Кобылянский, но, понимая, что парня надо как-то успокоить, добавил: – Гони за город! Вывезешь, отпущу. И не вздумай дергаться! Хребет пулей перешибу!
Для надежности полковник упер ствол револьвера прямо в крестец парню, и так они промчались по Губернаторской, где прохожие, при виде чекистской кожанки, шарахались в сторону, свернули на Рыночную, а уже потом, через предместье Хабаровку, вынеслись прямо к железнодорожному переезду.
На крутом повороте возле указателя парень испуганно замахал рукой, показывая на медленно ползущий от товарной станции паровоз-"кукушку", волочивший за собой с десяток вагонов.
– Ваше благородие, поезд!
Мгновенно оценив ситуацию, полковник вызверился:
– Гони, не то пристрелю!
Кони снова рванули, стремительно вкатываясь на насыпь, пролетка резко накренилась, и Кобылянский, не удержавшись, вывалился на обочину. Почти сразу подкатившая "кукушка" закрыла переезд, и вставший на четвереньки полковник еще успел увидеть в промежутках колесных пар быстро удалявшуюся пролетку.
Внезапное отчаяние охватило Кобылянского, он понял, что так хорошо складывавшийся побег сорвался, и тут вдруг перед глазами полковника проплыли ступеньки пустой тормозной площадки. Кобылянский вскочил и изо всех сил побежал по гравийной закраине.
Поезд начал набирать ход, но Кобылянский все-таки догнал уходивший вагон, вцепился в грязный, замасленный поручень и вскарабкался на ступеньку. Когда, чуть отдышавшись, полковник обернулся, он увидел стлавшиеся по земле клочья паровозного дыма и скозь них остающуюся позади городскую окраину…