Кровь ударила Шурке в голову, и, уже не соображая, что делает, он выхватил спрятанный под пиджаком наган и, ткнув стволом прямо в грязно-серую блузу, нажал спуск. Выстрел прозвучал неожиданно глухо. Хозяин, откинутый на стол пулей, изумленно раскрыл глаза, охнул и мешком повалился на пол. Опустив револьвер, Шурка какое-то время тупо смотрел, как по груди убитого расползается темное кровавое пятно, потом вздрогнул и, еще не вполне владея собой, сбивчиво заговорил, обращаясь к Чеботареву:
– Господин полковник… Извините, не смог… Брошь наша фамильная… Тетушка у меня в Москве… Я хотел к ней…
К удивлению поручика, Чеботарев, даже не встав с дивана, молча и, как ни странно, совершенно равнодушно наблюдал за происходившим. Наоборот, дождавшись, когда Шурка более или менее пришел в себя, полковник абсолютно спокойно сказал:
– Спасибо, поручик, выручили. Иначе мне б самому пришлось…
– Что? Вам?.. – изумился Шурка.
– Ну да… – покачал головой Чеботарев. – Я этого типа двадцать лет знаю. Не пристрели ты его, самое позднее сегодня ночью его молодцы нас бы с тобой по Неглинке плавать пустили…
– Да кто же он? – Шурка совершенно машинально взял со стола брошь и, покрутив в пальцах, спрятал в карман.
– Хитрованец, – зло ответил полковник и пояснил: – Половым был в "Пересыльном". Где какие "политические" собирались, все знал. Ну а теперь, похоже, старые связи пригодились…
– Так, значит… – наконец-то догадался Шурка.
– То и значит, – оборвал его Чеботарев и, резко поднявшись, подошел к столу. – Ну-ка, посмотрим…
С профессиональной ловкостью полковник принялся выворачивать один ящик за другим, и скоро на столешнице появились мешочки с драгоценностями, деньги, валюта и, самое главное, целая стопка заготовленных впрок документов. Закончив потрошить стол, Чеботарев выпрямился, удовлетворенно хмыкнул и деловито заметил:
– Однако мало…
Окинув хищным взглядом комнату, полковник не колеблясь, отошел к печке и начал стучать по изразцам. Примерно через минуту он вытащил из какой-то дыры тщательно упакованный мешок и, бросив его на диван, сказал Шурке:
– Давно имел подозрение, что у него тайничок здесь…
Поручик посмотрел сначала на диван, потом на стол и отрешенно спросил:
– А теперь что?
– А теперь, – усмехнулся Чеботарев, – соберем все и ходу…
– Куда?
– На Алексадровский вокзал, – и Чеботарев деловито принялся собирать все, что лежало на столе, в тот же мешок…
* * *
Если б не давняя привычка, Кобылянскому пришлось бы совсем худо. Тогда, в тот злополучный день, садясь за пасьянс, он совершенно машинально переложил портмоне в карман теплой домашней куртки. И еще полковнику крупно повезло, поскольку чекист, искавший у него оружие, просто не обратил внимания на толстый кожаный кошелек.
Так что, благодаря стечению обстоятельств, когда Кобылянский на первом же полустанке спрыгнул с так и не остановившегося там поезда, в кармане у него оказалась довольно приличная сумма бумажных денег и еще некоторое количество царских золотых.
Именно поэтому Кобылянский прямо на полустанке нанял мужика с подводой, и, хотя возница всю дорогу весьма подозрительно косился на совсем не дорожный вид полковника, он все-таки охотно (конечно же за приличную плату) довез его до ближайшего села.
Памятуя об осторожности, Кобылянский слез с подводы у самой церкви и, дождавшись, пока мужик отъедет подальше, прямиком отправился за околицу, а там, отыскав под лесом небольшую копну, решил, на всякий случай, перебыть ночь на свежем воздухе.
Как выяснил по дороге Кобылянский, назавтра в селе как раз был базарный день, поэтому, выспавшись после всех передряг, полковник наутро отыскал с края луга речушку, помылся, кое-как привел себя в порядок и первым делом зашагал на выгон, куда с утра начали съезжаться окрестные мужики.
Через какой-нибудь час на базарной площади уже шумел торг. В вещевом ряду полковник почти сразу высмотрел то, что искал. Еще вполне приличный дорожный пыльник оказался слегка великоват, но Кобылянский купил его, не торгуясь. По крайней мере, теперь его домашняя куртка не так бросалась в глаза.
Полковник немедленно натянул обнову и принялся бродить по рядам. У кустаря-шапочника Кобылянский приобрел новенький полотняный картуз, а по соседству с шапочником выставил свой товар столяр, где полковник сразу же положил глаз на удобный дорожный сундучок.
Экипировавшись таким образом, полковник почувствовал себя гораздо спокойнее, купил бутылку молока с буханкой хлеба, уселся в сторонке на свой пока еще пустой сундучок и принялся завтракать. Потом малость подкрепившийся Кобылянский принялся неспешно обдумывать свое положение.
Так как при нем ничего, кроме портмоне, не было, полковник еще раз, не спеша, пересмотрел его содержимое, пересчитал оставшуюся наличность и, уже собираясь закрыть кошелек, заметил торчавший из наружного кармашка краешек листка бумаги.
Полковник вытянул сложенную вчетверо бумажку, развернул и весело присвитснул. Это был документ, удостоверявший, что "гражданин Молочков Вениамин Викторович является служащим Губернской статуправы".
Справка, конечно, была липовая, полковник обзавелся ею в самые первые дни прихода красных и совсем забыл о ней. Зато сейчас печать с серпом и молотом, как бы подчеркнутая размашистой, явно начальственной подписью, была как нельзя кстати.
Кобылянский облегченно вздохнул, тщательно расправил смявшуюся бумажку, аккуратно вложил так вовремя отыскавшуюся справку назад в портмоне и не спеша засунул столь ценный для него кошелек поглубже во внутренний карман куртки.
Теперь предстояло решить, как быть дальше. Конечно, первым делом надо было поточнее сориентироваться. Хотя полковник примерно знал, где находится, детального представления об этой местности он не имел.
Еще малость поразмыслив, полковник встал, взял в руки новоприобретенный сундучок и пошел по базару, приглядываясь и к покупателям, и к продавцам. Заприметив группу что-то горячо обсуждавших мужиков, Кобылянский подошел к ним и, вроде как ни к кому не обращаясь, громко спросил:
– Не скажете, как добраться в Спасо-Преображенский приход?
Есть ли такой в округе, Кобылянский не знал, но вопрос он задал безусловно правильно. Мужики уважительно посмотрели на благообразно выглядевшего Кобылянского, и один из них осторожно поинтересовался:
– А вы, часом, господин хороший, не дохтур будете?
– Нет, я статистик, – с достоинством ответил Кобылянский, и мужики тут же шумно принялись обсуждать, где этот приход может быть, наперебой называя все окрестные села.
Получив столь нужную информацию, Кобылянский поблагодарил мужиков, на всякий случай еще побродил по базару и примерно через час, слушая вполуха болтовню очередного возницы, "принявшего" по случаю праздника, уже катил лесом, все дальше уезжая от железнодорожного полотна.
За три последующих дня полковник, меняя подводы, как на перекладных, отъехал верст за двести от губернского центра. Теперь в стогах он больше не прятался, а останавливался прямо у мужиков. Последнюю ночь Кобылянский провел у зажиточного хозяина, который отнесся к полковнику весьма уважительно и даже согласился довезти до следующего села, куда, впрочем, собирался и сам.
Наутро, позавтракав вместе со всеми, Кобылянский прихватил свой так и остававшийся пустым сундучок и вышел вслед за хозяином, собравшимся запрягать. Отойдя к воротам, полковник посмотрел сначала на отдававшую серебряным блеском богатую оцинкованную крышу, а потом в глубь двора.
Там, у высокой колоды, были привязаны крупные, сытые кони. Они спокойно хрумкали овес и поблескивали крутыми, лоснящимися крупами. Вчера вечером, это полковник помнил точно, коней там не было. К тому же это были совсем не выездные лошади, а верховые.
Пока Кобылянский прикидывал, что бы это могло значить, хозяин подогнал телегу к воротам и, явно заметив интерес полковника, с двухсмысленной ухмылкой заметил:
– Нам, ваше степенство, пока не на них… Садитесь, поехали.
Полковник, на всякий случай пропустив многозначительное замечание мимо ушей, уселся, мужик тряхнул вожжами, и застоявшаяся лошадь, сразу взяв с места, чуть ли не рысью вылетела из ворот на широкую деревенскую улицу.
Плохо накатанная колея шла лесом. Шумели деревья, позванивала сбруя, мужик, время от времени, что-то напевал, а полулежавший в задке телеги Кобылянский тем временем обдумывал, как быть дальше. Собственно, вариантов просматривалось всего два: или, оставшись здесь, затаиться, или прямиком, не взирая ни на что, махнуть за кордон.
Правда, лошадки, стоявшие во дворе у колоды, навели Кобылянского на кое-какие размышления. Нет, строевые, скорее всего казачьи, кони появились там конечно же не случайно. То, что это могли приехать "красные", полковник даже не допускал.
Во всяком случае, тайные соглядатаи всегда стараются приехать понезаметнее, про появление военных сразу бы знала вся деревня, и уж, пожалуй, ни за что явно зажиточный хозяин не насыпал бы чужим коням за просто так по полной мере овса.
От долгого лежания бок у Кобылянского малость затек, и полковник, свесив ноги, сел поудобнее. Мужик, сидевший на передке телеги, услышал возню и оглянулся.
– Может стать, ваше степенство?
– Не надо, – отозвался полковник и вдруг, поняв, что внимание возницы совсем не случайно, неожиданно для себя спросил: – Слышь, у вас тут как теперь, люди через кордон ходят?
– А чего не ходить, знамо ходят…
Мужик закинул руку за спину, ловко почесал себя кнутовищем между лопаток и, не дожидаясь следующего вопроса, начал пояснять:
– Вот вы, ваше степенство, интересуетесь, ходят аль нет. Конечно, как не ходить. Вон казаки, особливо те, кто с теперешней властью не согласен, и вовсе в Трехречье переселяются. Манзы, те само собой, туды-сюды шныряют, тут для них и панты, и жень-шень, и пушнина, а как повезет, то и золотишко. Чего говорить, – мужик сокрушенно вздохнул, – край у нас богатющий, а у тех китаезов один гаолян, да чумиза…
Кобылянский удивленно посмотрел на спину рассудительного мужика и осторожно пустил пробный шар:
– А как власти, не препятствуют?
– Той власти, ваше степенство, – мужик насмешливо хмыкнул, – не до препятствиев, кабы самим удержаться. А вы про кордон…
– Конечно, ежели кони в теле, то и кордон не преграда… – вроде как сказав лишнее, оборвал себя на полуслове Кобылянский.
Ожидая, что он сейчас услышит, полковник замер, но его возница с готовностью подхватил:
– А можно и без коней, таежными тропками, на Шилку через Газимур. Да вы, ваше степенство, со мной в прятки-то не играйте… – Мужик резко повернулся и с прищуром посмотрел на Кобылянского. – Вы как, туды уйдете, али с нами останетесь?
– Еще не знаю, – вполне искренне ответил полковник и, сам того не заметив, улыбнулся сметливому мужику…
* * *
"Русская рулетка" в польском клубе сделала Тешевича по-настоящему популярным. Окрестное общество еще долго обсасывало все перепитии скандала, и кое-кто, не утерпев, прибывал с визитом прямо в усадьбу, чтобы засвидетельствовать почтение и заодно узнать все из первых рук.
Однако поручик предпочитал вести себя уклончиво, словно не понимая осторожных намеков, зато Пенжонек, наоборот, охотно снабжал визитеров всеми подробностями, заодно прозрачно намекая, что, судя по родословной, пан Тешевич состоит в дальнем родстве чуть ли не с самим Сапегой. Так что вследствие такой хитрой политики многоопытного Пенжонека панство окончательно признало Тешевича своим, а тот самый юнец, пан Залуцкий, чтобы избежать насмешек, предпочел перебраться в Краков.
К своей неожиданной популярности Тешевич остался, в общем-то, равнодушным и менять устоявшийся жизненный ритм вовсе не собирался. Больше того, всегдашняя апатия навалилась на него с новой силой, и он не только ни к кому не поехал с ответным визитом, но даже не пожелал ответить на записку пани Стефании, где она очень осторожно попеняла ему за невнимательность.
Правда, весточка от красивой дамы не оставила поручика равнодушным, и он даже целый день думал о странностях женской логики, но так ничего и не предпринял. Он просто опять погрузился в обычное состояние, оставив за пределами сознания всю эту суету, как нечто существующее само по себе и не имеющее к нему ровно никакого отношения.
Вновь потекли размеренные дни, но разрядка, полученная в клубе, возымела действие, и бездушное отупение отступило, уступив место интересу к книгам. Теперь Тешевич часами валялся на оттоманке в своем кабинете, но вместо того, чтобы как прежде бесцельно смотреть в окно, взахлеб читал читанные-перечитанные еще в детстве книжки, нередко находя на отдельных страницах пометы, когда-то сделанные им самим.
Чтение разбудило мысль, и порой Тешевичу начинало казаться, что война и революция – это большая темная яма, куда он провалился, и только теперь понемногу начинает выбираться обратно. Порой Тешевич прерывал чтение и думал о том, как могла бы сложиться жизнь, не будь того вселенского хаоса, но довольно быстро всплывавшие в памяти воспоминания заставляли опять искать забвения в выдуманном книжном мире. Складывалось впечатление, что уже никакая сила не вытащит хозяина из кабинета, но неожиданное приглашение пана Ронцкого, очень настойчиво звавшего принять участие в совместной охоте, вынудило поручика задуматься.
Сначала Тешевич хотел послать вежливый отказ, но, по зрелом размышлении, согласился. Видимо, тяга к общению начала возвращаться, да и аромат женских духов, шедший от письма Ронцкого, напомнил Тешевичу такую непосредственную панну Анелю. В общем, как бы там ни было, а в назначенный час поручик приторочил к седлу свою австрийскую двухстволку и налегке отправился в гости.
Усадьба пана Ронцкого расположилась на опушке леса недалеко от шоссе. Тут же протекала небольшая речушка, выше по течению пойменный луг переходил в болотистое редколесье. Во всяком случае, насколько Тешевич мог судить, такая местность сулила весьма богатую охоту.
Близость к шоссе позволила кое-кому из гостей прибыть на автомобиле, и когда Тешевич въехал во двор, его взору предстала яркая картина смешения прошлого с настоящим. У длинной коновязи стояли верховые лошади, здесь же теснились коляски, а рядом с ними, наполняя двор сизым дымом газойля, фырчали моторами несколько спортивных авто, никак не вязавшиеся с патриархальным бытом усадьбы. Когда егеря и доезжачие вывели возбужденно гавкающую свору, это ощущение усилилось еще больше.
Увидев сразу два десятка породистых псов, Тешевич подумал, что все здесь делается по-старому, на широкую ногу и на него пахнуло чем-то домашним, бесконечно далеким и от этого еще более родным и привлекательным. И даже автомобили, казавшиеся до сих пор неуместными, в окутавшей все дымке прошлого, вдруг словно сменили свою сущность, становясь как бы последним мазком завершенной картины.
Охотники встретили появление поручика сдержанно. Кое-кто вообще позволил себе покоситься на дамское ружьишко, зато пан Ронцкий, перехватив один из таких взглядов, тут же высказался с благодушной прямотой:
– Я вижу, пан Тешевич, молодость берет свое, а?
– Что вы имеете в виду?.. – у Ронцкого был такой лукавый вид, что не улыбнуться в ответ было просто невежливо.
– Но, но, но… Я все понимаю… Пан поручник заботится о какой-то пани, не так ли?
Неожиданный вывод от взгляда на легкую двухстволку застал Тешевича врасплох.
– Ну, как сказать… – поручик несколько смешался, но заметив общее внимание, тряхнул головой. – Но, если надо, я готов!
– Вот и прекрасно! – Ронцкий обратился к присутствующим: – Панове, с вашего позволения я предлагаю сегодня пану Тешевичу сопровождать наших дам.
Против женского общества возражать, конечно, не приходилось, но когда поручик, отказавшийся тянуть жребий на номера, увидел Анелю Ронцкую в костюме амазонки, он вздохнул и подчинился обстоятельствам, так как только теперь понял истинный смысл тирады Ронцкого.
Позже, проезжая неторопливой трусцой вслед за Анелей бесконечные повороты лесной тропинки, Тешевич обдумывал, как ему вести себя дальше. Тропинка петляла в зарослях лещины, и каждый раз, когда конь Анели показывал бок, поручик видел слишком полное девичье бедро, туго обтянутое новенькими, скорей всего сшитыми специально для этой охоты, бриджами…
Пока кони гуськом шли по тропинке, разговор не завязывался, если не считать коротких реплик да поощрительных улыбок, которые панна Анеля время от времени дарила следовавшему за ней Тешевичу. Наконец тропинка вывела их на небольшую полянку, и здесь, придержав лошадь, Анеля обернулась к поручику:
– А почему пан не пожелал принять участия в охоте?
– Почему? – переспросил Тешевич и нарочно, подстраиваясь под шутливый тон спутницы, ответил: – Ну, мне кажется, здесь можно охотиться и за другой дичью…
– Например, за мной? – Анеля лукаво прищурилась, и как в прошлый раз Тешевич удивился ее внезапно возникшему сходству с паном Ронцким.
– Я, конечно, готов, – поручик охотно подыграл девушке. – Вот только надо решить, с каким оружием…
– Не надо, пан Тешевич, я думаю, вы знаете, что вооружены великолепно…
Какая-то двусмысленность проскочила в ее интонации, и уже заинтересовавшись, поручик спросил:
– А чего не надо?
– Ничего не надо, – Анеля капризно поджала губы и показала рукой на край поляны. – И этого не надо. Я вовсе не желаю оставаться в этой глуши!
– Помилуйте, какая глушь! – Тешевич не понял, что, собственно, имела в виду панна Анеля, и махнул рукой в сторону стоявшего у тропинки таксационного столбика с номером. – Вот, смотрите, вполне приличный лесок…
– Вы шутите? – Анеля чуть подобрала повод, и лошадь под ней начала перебирать копытами. – Скажите, пан Тешевич, у вас дома есть свечи?
– Конечно. В моем кабинете вообще только канделябры. По-моему, это так романтично…
– Какая романтика! Тут же кругом восемнадцатый век! У нас в гостиной висит керосино-калильная лампа, так и ей уже лет двадцать!
– Ну, это дело вкуса, – неодобрительно качнул головой Тешевич. – Не знаю, как вы, а я не переношу запаха керосина.
– Ах, да я не о том!.. – Анеля раздраженно завертела рукой, стремясь освободить ладонь от мешавших ей поводьев. – Сейчас во всей Европе электричество, автомобили… Там, в больших городах, жизнь! Я хочу уехать в Варшаву, поступить в университет, стать современной женщиной…
– Да ради бога. Кто ж вам мешает? Я не вполне понима… – начал было Тешевич, но Анеля оборвала его:
– Ах, ничего вы не понимаете! Кажется, вы готовы всю жизнь просидеть в этом захолустье…
– А почему бы и нет? – пожал плечами поручик. – Чем здесь плохо? Хорошо, тихо…
– Ну и оставайтесь!..