* * *
Слух о событиях в усадьбе Тешевича птицей облетел уезд, и сразу после окончания полицейского дознания, которое ввиду ясности картины было весьма формальным, к поручику зачастили признательные визитеры. Первым, еще до окончания следствия, прибыл пан Ронцкий, оказавшийся хозяином той пароконной запряжки, на которой разъезжали грабители… Как выяснилось, месяц назад банда здорово почистила его закрома, а он, по его собственному признанию, был просто ни жив ни мертв, больше всего опасаясь за судьбу двух своих дочерей.
Сидя в компании пана Пенжонека и слушая рассказ о доблести управляющего, который, углядев бандитов, ждал лишь удобного момента, чтобы пальнуть из дробовика, пан Ронцкий мочил свои пышные усы в старке и рассыпался в комплиментах пану Тешевичу, намекая при этом, что теперь у пана есть все основания расстаться с холостяцкими привычками.
Пан Ронцкий был так настойчив, что не уехал до тех пор, пока не получил твердое обещание хозяина усадьбы в ближайшее же время обязательно посетить новооткрытый польский клуб. Впрочем, в той или иной форме такое же приглашение высказывали почти все визитеры. Сначала Тешевичу это показалось простой вежливостью, но позже он догадался, что здешняя мелкопоместная шляхта в такой форме выражает согласие принять поручика в свой замкнутый круг.
По этому поводу Тешевич однажды даже советовался с Пенжонеком, и старый управляющий очень даже настойчиво уговаривал поручика, для собственного же блага, принять эти многочисленные предложения и нанести как бы общий визит вежливости.
Но довольно скоро после встряски, вызванной нападением грабителей, Тешевича снова охватило тупое безразличие ко всему на свете, и он молча пропускал мимо ушей вежливые намеки Пенжонека. Только когда пан Ронцкий прислал ему слегка обиженное письменное напоминание о данном обещании, где не преминул упомянуть про интерес к пану поручику со стороны женской половины общества, Тешевич понял, что ехать, так или иначе, придется.
Выбрав одну из суббот, когда обычная хандра несколько отступила, поручик приказал оседлать коня и, взяв на всякий случай заряженный револьвер, отправился в клуб. Под невеселые размышления о никчемности этой поездки, поручик проскакал пятнадцать верст до местечка и в начинающихся сумерках спешился возле новоустроенной коновязи.
Длинный одноэтажный дом с гонтовой крышей в польском вкусе был недавно отремонтирован и, видимо, задумывался как некий центр национального возрождения. Во всяком случае, и двор и службы блистали образцовым порядком, а за ярко освещенными тройными окнами слышалась бравурная музыка.
Наскоро приведя себя в порядок, Тешевич поднялся на крыльцо, и конечно же первым, кто его встретил, был лучащийся от доброжелательности пан Ронцкий.
– Ну, наконец-то, пане Тешевич… Наконец-то… – и пан Ронцкий на правах старого друга увлек его за собой.
Пройдя через анфиладу уютных комнат, Ронцкий ввел поручика прямо в танцевальный зал, где, при их появлении, музыка сразу смолкла. Ронцкий гордо распушил усы и, выйдя на середину, церемонно поклонился присутствующим.
– Ясновельможное панство, як Бога кохам, я, пан Ронцкий, сдержал слово и теперь имею честь представить обществу нашего героя, пана Тешевича, коему мы все обязаны… Маэстро!.. Танец для дорогого гостя!
По этой команде сидевший в углу зала оркестрик заиграл мазурку, и при первых же тактах Ронцкий наклонился к уху Тешевича:
– Пане поручник, окажите честь, вон сидит наша первая дама… Я настоятельно советую, пригласите ее…
Тешевич украдкой глянул, куда указал Ронцкий, и благодарно улыбнулся. Поручик уже примирился с мыслью, что его вот-вот с рук на руки передадут дочерям Ронцкого, но пан, видимо, был достаточно умен и повел свою игру тонко. Во всяком случае, дама, сидевшая в окружении молодежи, была действительно хороша и сейчас смотрела на подходившего к ней поручика откровенным, надменно-оценивающим взглядом.
Пока Тешевич шел через зал, все ждали и никто не начинал танца. Подойдя к даме, поручик, как когда-то на тех, казалось, прочно забытых балах, склонился в поклоне:
– Я перепрошую, пани… Окажите честь скромному офицеру…
Дама до неприличия долго оставалась неподвижной, потом медленно, словно нехотя, встала, шагнула вперед и сделала жест, не допускавший сомнения, что ее небрежно протянутая рука будет немедленно подхвачена с почтительной благодарностью.
Проходя со своей партнершей быстро сменяющиеся па мазурки, Тешевич испытывал странную двойственность. Его постоянная хандра не исчезла, а как бы отступила на второй план, оттесненная неизвестно откуда взявшейся юношеской легкостью, к тому же чуть-чуть замешанной на обиде от нарочитой холодности дамы. Дело дошло до того, что в конце мазурки он, как юнкер, боялся сбиться с такта и, сам того не замечая, поджимал губы.
Музыка смолкла, и Тешевич удивленно заметил, что его неприступная дама, вместо того чтобы возвратиться на место, ловко увлекает его совсем в другую сторону. После небольшой неразберихи, когда разгоряченные танцоры еще толпились посреди зала, поручик вместе со спутницей, никем не замеченные, оказались в почему-то пустовавшей угловой комнате. Только здесь красавица наконец-то отпустила Тешевича и гордо вскинула голову.
– Можете называть меня пани Стефания… И должна заметить, вы танцуете лучше многих.
Внезапно проскользнувшее сравнение этого, в общем-то, убогого клуба с оставшимися в прошлом великолепными балами заставило Тешевича улыбнуться.
– Стараюсь, сударыня.
– Можете не стараться. Я не терплю русских…
– Это понятно, сударыня. Вы так холодны…
– Прекратите, – пани Стефания не дала поручику закончить комплимент и поджала губы. – Я вижу, вы превратно истолковали мое поведение. Я просто решила сказать вам то, что другие думают… Или вы считаете, что ваш поход на Варшаву забыт?
– Что вы имеете в виду? – возникшее было игривое настроение враз улетучилось, и поручик ощутил, как где-то там, внутри закипает злость.
– Все, – отрезала пани Стефания. – И вам еще многое надо заслужить. Так что, я думаю…
– Меня не интересует, что вы думаете, сударыня, – оборвал ее Тешевич и коротко бросил: – Вас проводить?
– Нет, – пани Стефания гордо отвернулась, но, когда Тешевич был уже в дверях, она с неожиданным лукавством спросила: – А я разве вам не нравлюсь, пан поручник?
– Сударыня, этого я не говорил, – негромко сказал Тешевич и вышел из комнаты.
Похоже, пани Стефания весьма умело вызвала интерес к своей персоне, и именно поэтому, поручик, разыскав пана Ронцкого, поинтересовался:
– А где же ваши дочери?
– А-а-а, – рассмеялся Ронцкий. – Я вижу, пан поручник оценил пани Стефанию. Только не обижайтесь на меня, я вам весьма признателен, и поверьте, уж коли пани Стефания считается здесь первой красавицей, так, пожалуй, лучше придерживаться общего мнения…
– А кто она, эта пани Стефания? – вопрос вырвался помимо воли, но Ронцкий воспринял его как должное и охотно пояснил:
– Ее муж – управляющий банком, так что интерес у панства к пани Стефании двоякий, – едко заметил Ронцкий и, введя поручика в комнату, где у рояля музицировала группа молодежи, сказал: – Ну а это моя Анеля. Зосе здесь еще рано бывать, она дома…
Панна Анеля, круглолицая темноволосая хохотушка, чем-то неуловимо похожая на отца, огорошила поручика внезапным вопросом:
– А что, пан Тешевич, убивать страшно?
– Не знаю, – поручик пожал плечами и постарался ответить по возможности честно: – Поймите, я с четырнадцатого года на фронте, пардон, привык ко всему.
– Нет, это так ужасно… Я, конечно, ненавижу этих мерзавцев. Их физиономии так и стоят у меня перед глазами, но знаете… – панна Анеля доверчиво взяла поручика за рукав. – Когда я думаю, что их больше нет и это сделали вы, мне делается страшно, и я вас тоже боюсь…
– Не надо, панна Анеля, – теплая волна толкнулась в груди Тешевича. – Я вас уверяю, меня бояться не нужно, и то, что я сделал, надо было сделать давно…
– Так что, выходит, пан Ронцкий трус?
– Отнюдь, – Тешевич посмотрел на задавшего вопрос довольно надменного юнца. – Пан Ронцкий поступил совершенно правильно. Ему было чего опасаться, а мне нет, только и всего.
– Значит, вы хотите сказать, что другие трусы?
Тешевич смерил тяжелым взглядом мальчишку, явно нарывавшегося на скандал.
– Я не знаю, кого вы имеете в виду, – поручик с трудом сдержался.
– Нас! – Юнец гордо закинул голову. – И если бы эти бандиты пришли ко мне, то я… Я…
Таившаяся до поры до времени злость вырвалась наружу, и Тешевич, не желая больше сдерживаться, рубанул по-армейски:
– Наложил бы в штаны.
Панна Анеля фыркнула, деликатно прикрывая ладошкой рот. Еще кто-то из сгрудившихся возле рояля хмыкнул, а никак не ожидавший такого афронта юнец сначала весь пошел красными пятнами, а потом просто взвился.
– Цо?! Цо пан мувив?..
– То, что слышал, – зло огрызнулся поручик.
– Ах так!.. Добже… Прошу панства до залу!
Юнец пробкой вылетел из комнаты, и Тешевич, стремясь парировать дальнейшие выходки, пошел за ним.
– Панове, увага!.. – действительно выскочивший на середину зала юнец замахал руками. – Цей пан оскорбил нас всех!.. И я… Я!.. Если бы был вправе, то вызвал бы его на дуэль!
Танец оборвался, все кругом зашумели, и по неодобрительным репликам да и по самой атмосфере Тешевич понял, что те, кто спровоцировал скандал, остаются в меньшинстве.
– Зачем же дуэль? – Тешевич вышел на середину и остановился напротив юнца. – Пан может сыграть со мной в русскую рулетку…
– Цо?.. Какая еще рулетка?
– А вот…
Медленным движением Тешевич вытянул из-под полы револьвер, освободил шомпол, и конические, маслянисто-желтые патроны во внезапно наступившей тишине со стуком начали падать на пол. Когда в гнезде остался только один патрон, Тешевич с треском прокатил барабан по рукаву, и, быстро поднеся к виску ствол, нажал спуск. Курок сухо щелкнул, выстрела не последовало, и поручик, опустив наган, машинально заглянул в дуло. Потом вздохнул и с нарочитой неспешностью протянул револьвер юнцу:
– А теперь вы, пан, не знаю, как вас…
– Цо?.. Я?.. – юнец завертелся под презрительно-насмешливым взглядом и вдруг взвизгнул: – То е ниц!.. То е фокус!
– Фокус? – переспросил Тешевич и, неожиданно вскинув револьвер, прицелился в угол.
Барабан провернулся еще дважды, прежде чем в зале прогремел выстрел, и пуля, сколов часть штукатурки, ушла глубоко в стену. По залу поплыл едкий пороховой дым, и Тешевич, окинув взглядом остолбеневших зрителей, негромко, весомо роняя каждое слово, сказал:
– Запомни, пан… Здесь нет никаких фокусов. И шуток я не люблю. А если играть со мной желания нет, то я не настаиваю…
Ни на кого не глядя, Тешевич пошел к выходу, и вдруг возле самой двери его перехватила пани Стефания.
– Браво, мой друг! – Ее глаза просто обдали Тешевича восторженно-синим блеском. – Я это могу оценить…
Поручик зло глянул на нее и, едва не обматерив экзальтированную дамочку, вышел вон…
* * *
Последний час перед Москвой вдоль железнодорожной колеи замелькали дощатые пригородные платформы, дачи, и один раз торжественно проплыла явно пришедшая в упадок помещичья усадьба. Шурка нетерпеливо поглядывал в окно и молчал. Ему страстно хотелось, чтобы их долгая, двухнедельная дорога с ее неурядицами, пьянством и солдатскими драками наконец кончилось.
И вот, оказавшись в конце концов на Каланчевской площади, Шурка растерянно озирался, глядя то на выстроенный в псевдорусском стиле Ярославский вокзал, то на снующий вокруг городской люд. Здесь, у трех вокзалов, поручика буквально оглушили шум и суета города, от которой он, как ни странно, успел отвыкнуть.
Из этого состояния его вывел неунывающий Чеботарев, который бесцеремонно хлопнул поручика по плечу и весело сказал:
– Эх, Шурик, в Сандуны бы сейчас!..
Яницкий, и так все утро старательно пытавшийся в вагонном туалете смыть с себя паровозную копоть, немедленно согласился:
– Я готов!
– Пока рано, – Чеботарев сразу посерьезнел. – Нам в одно местечко сначала надо…
Полковник сделал решительный шаг вперед и тут же, вслух чертыхаясь, отскочил обратно. Яростно загудевший клаксоном изрядно помятый "Делоне-Бельвиль" проскочил мимо них и, дребезжа всем кузовом, не переставая гудеть, поехал дальше.
Чеботарев поглядел вслед автомобилю, резко, из-за людской толчеи, сбавившему скорость, и покачал головой:
– М-да… Были когда-то и мы рысаками!
Потом подтолкнул Шурку, и уже минут через пять нанятый Чеботаревым извозчик чмокнул, встряхнул вожжами, и пролетка, стуча ошинованными колесами по московской булыге, тронулась, оставляя позади три вокзала со всей их сумятицей и гамом.
Сидя рядом с Чеботаревым, Шурка с интересом поглядывал по сторонам. Он не был в Москве лет десять и сейчас не узнавал города. Былая вальяжность бесследно исчезла, и хотя, казалось, и люд на тротуарах, и звенящие трамваи, и экипажи, и даже автомобили остались прежними, Шурка нутром чувствовал, что все стало другим.
Неожиданно они пересекли серую полосу дыма, тянувшуюся от чана с горячей смолой, пролетку тряхнуло, копыта лошадки зацокали веселей, и они споро покатили по недавно заасфальтированному проезду. Тряска враз прекратилась, и мягкий ход пролетки удивительным образом напомнил Шурке покачивание вагона. Ему даже показалось, что он все еще в поезде. Яницкий прикрыл глаза, но, вместо купе, ему вдруг представилась тройка мохнатых, низкорослых сибирок, которая под заунывный напев ездового безостановочной рысью везла их триста верст до железнодорожной станции.
Впрочем, асфальт довольно скоро кончился. Извозчик свернул с Тверской на какую-то улицу, а потом поехал такими кручеными закоулками, что Шурка, и так плохо знавший Москву, совсем запутался. Ехали долго и поручик, утомившийся за дорогу, даже начал подремывать, когда из этого состояния его вывел довольно бесцеремонный толчок.
– Слезай, приехали…
Чеботарев спрыгнул с подножки и показал на чуть покосившийся двухэтажный деревянный дом, выкрашенный облупившейся охрой.
– Ну, как строение?
Шурка, дремотно жмурясь, тоже выбрался на мостовую и недовольно пробурчал:
– Одно скажу, не Хамовники…
– Эва, Хамовники… – Извозчик, неожиданно вмешавшийся в разговор, хитро прищурился. – Там, в тех ваших казармах, господа-граждане, таперича аглицкие "рикарды" квартируют.
Шурка мгновенно прикусил язык, а полковник, доставая деньги, примирительно бросил:
– Нам, дядя, английские танки ни к чему… – И позже, когда извозчик отъехал, добавил уже только для Шурки: – Запоминай, как на одном слове попасться можно…
– Да уж… – Шурка сокрушенно покачал головой.
– Ну ладно, бывает, – полковник ободряюще похлопал Шурку по плечу. – Нам дальше пешком.
Теперь Чеботарев повел Шурку такими задворками, что поручик только диву давался, как полковник может ориентироваться в этом лабиринте. Впрочем, он решил, что это и к лучшему. После слов извозчика у Шурки сразу возникла настороженность, и, видимо, не зря полковник демонстративно обратил внимание на охряной дом. В любом случае, если извозчик донесет, искать их будут именно там.
Тем временем Чеботарев пересек глухой, поросший травою дворик и остановился возле уж совсем ветхого дома, деревянная стена которого была подперта двумя толстыми бревнами. Внимание Шурки привлекла видневшаяся в каменном цоколе маленькая, обитая листовым железом дверь. Выщербленные ступени вели вниз, к порогу, а на самой двери, как бы врезанной в старую кирпичную кладку, висел огромный замок.
Полковник осмотрелся по сторонам, убедился, что никто за ним не наблюдает, и, сойдя по ступенькам, надавил какую-то щеколду. К вящему удивлению Шурки, дверь, по внешнему виду вросшая в косяк намертво, раскрылась без малейшего скрипа. Чеботарев махнул рукой, и поручику не оставалось ничего другого, как идти следом.
Они очутились в низком сводчатом коридоре, где все погрузилось в непроницаемую тьму. Через какое-то время Шурка услышал, как Чеботарев осторожно шарит рукой по стене, потом раздался щелчок, и под потолком зажглась слабая электрическая лапочка. Она высветила темные ребра сводов, несколько глубоких ниш в стенах и в конце коридора – дубовую полукруглую дверь. Чеботарев подошел к ней, прислушался и только после этого решительно распахнул.
Пройдя за ним следом, Шурка очутился в комнате с маленькими оконцами, глядевшими из толстенных сводов, как из глубокой ниши. Странное жилье пахло пылью, старой бумагой и мышами. Вдоль одной стены тянулись книжные полки, как бы обрамлявшие массивный письменный стол, а возле другой стоял огромный диван красного дерева, покрытый ситцевым одеялом, сшитым из аккуратно подобранных, цветных треугольничков.
Чеботарев подошел к книжному шкафу и показал Шурке на диван.
– Садись, подождем… Судя по тому, что двери открыты, хозяин дома.
Полковник еще не закончил фразу, как внезапно крайняя секция книжных полок повернулась, открыв еще один выход, и в комнату буквально влетел человек. В первый момент Шурка не успел рассмотреть его, а влетевший, столкнувшись лицом к лицу с Чеботаревым, испуганно выдохнул:
– Господин полковник… Откуда?
– Оттуда…
Чеботарев отошел к дивану и, потянув поручика за собой, сел. Теперь Яницкий мог хорошо рассмотреть вошедшего. Хозяин квартиры (а в том, что это именно он, Шурка не сомневался) был одет в бесцветно-серую блузу, перетянутую по животу солдатским ремнем, и штатские брюки, заправленные в высокие сапоги. В его лице имелось что-то, вызывавшее антипатию, но что именно, Шурка не мог уяснить.
Тем временем хозяин взял себя в руки, прошелся по комнате, сел в полукресло, придвинутое к столу, и, приняв нарочито вальяжную позу, спросил:
– Так по какому вы делу ко мне, господин полковник?
– Нам документы нужны, Питный. Московские…
Лицо хозяина дернулось, как от удара, он откинулся на спинку и, видимо, едва сдерживаясь, процедил:
– Про Питного забудьте, господин полковник… Кончились те времена, когда вы мне приказывали…
– Может, и кончились, Глеб Семенов… – В голосе Чеботарева прозвучала неприкрытая угроза. – Но они были…
– Ладно… – Взгляд хозяина как бы ушел в сторону. – Помочь, говорите… А чем заплатите? У меня ведь связи в ЧК…
Шурка понял, что хозяин не спроста упомянул о связях, и что-то тут было раньше такое, что никак не способствовало беседе. Поручик даже подумал, что Чеботарев при его характере сейчас сорвется, но полковник неожиданно примирительно сказал:
– Конечно, заплатим. Деньгами…
– Деньгами?.. – пренебрежительно протянул Питный и, ловко выхватив из стола какую-то коробку, высыпал ее содержимое на стол. – Смотрите!..
Шурка против воли вскочил с дивана и подошел ближе. Ярко блестевшие самоцветами драгоценности веером рассыпались по столу, и тут поручика словно толкнуло. С самого края, зацепившись за сукно столешницы, лежала старинной работы изумрудная брошь. Шурка протянул руку, слегка повернул ее к свету и сдавленно спросил:
– Откуда это у вас?
– Что, понравилась? – Хозяин меленько рассмеялся. – Барыню одну ЧК в расход пустило, а брошку вот мне… В награду!