Подозвав Сатикова, который после верховой прогулки едва слез с лошади, Седлецкий взял у него карту, сопроводителную записку и углубился в их изучение. Судя по всему, связывающим звеном для обоих масштабов была та самая звериная тропа, по которой они и добирались сюда.
Еще раз внимательно прочитав расшифрованную записку и снова глянув на план, Седлецкий обратил внимание, что там помечен квадратик строения, не упоминавшийся в описании. Теперь, добравшись до места, таиться от кого-либо из спутников было смешно, и Седлецкий, отбросив всякую конспирацию, прямо обратился к китайцу:
– Скажите, Че-Юнь, а никаких домов тут поблизости нет?
– Не, капитана, – глаза китайца сразу превратились в узкие щелочки. – Домов нету, фанза была, там дальше…
Проводник неопределенно махнул рукой в сторону, но Седлецкий, отлично понимая, что поиски так и так с чего-то начинать надо, коротко приказал:
– Веди туда!
Отряд снова углубился в тайгу, и примерно минут через сорок Че-Юнь вывел колонну на другую поляну. Дождавшись, когда Седлецкий подъехал к нему, проводник показал на убогое строение, полускрытое деревьями.
– Вот, капитана, пришли.
Седлецкий присмотрелся внимательнее. Звериная тропа вывела их к явно брошеной охотничьей фанзе. Крыша ее покосилась, и только поднятая на столбы кладовая, устроенная рядом, выглядела целой. Оба эти сооружения привлекли внимание Седлецкого, и сразу заметивший это китаец принялся пояснять:
– Там, капитана, раньше охотники были. Шкурку клали, панты…
Но Седлеций уже не слушал проводника. Возникшая подспудно мысль внезапно приобрела ясность, прямоугольнички плана замаячили перед глазами, Седлецкий поспешно развернул карту и наконец-то все понял. Расстояние между нарисованными квадратиками, обозначившими фанзу и кладовую, давало главное – масштаб.
Оторвав взгляд от карты, Седлецкий совсем другими глазами посмотрел на поляну и приказал:
– Товарищи! Всем искать зарубки!
Поняв, что наконец-то они добрались до места, стрелки спешились и, привязав лошадей, начали тщательно осматривать стволы деревьев, окружавших поляну. Сначала ничего не попадалось, но вот один стрелков, зашедший чуть глубже, весело крикнул:
– Есть!
Теперь, когда стало ясно, где искать, остальные зарубки нашли быстро. Их было всего четыре – крестообразные, нанесенные низко, у самого комля, они были почти незаметны и очень походили на следы топора, оставленные лесорубом.
Как только зарубки были найдены, Седлецкий первым делом сориентировал план. Потом, пользуясь указаниями сопроводительной записки, приказал растянуть между оставленными метками две заранее припасенные веревки, и они, образовав косой крест, пересеклись почти на середине поляны.
Дальше все было ясно. Азартное нетерпение охватило всех, и, забыв про усталость, стрелки, сняв с вьюков лопаты, принялись поспешно рыть в указанном месте. Уже через четверть часа, когда землекопы углубились чуть ли не на метр, первая лопата звякнула о металл. Еще десяток энергичных гребков, и перед взором столпившихся над только что вырытой ямой людей возникла крышка окованного железом ящика.
Чиков не в силах сдержать нетерпения спрыгнул в яму, руками разрыл с одной стороны землю и, ухватившись за вкрученное сбоку кольцо, рванул. Приржавевшие петли взвизгнули, крышка пошла вверх, и, первым заглянув внутрь, Чикин зло выматрился. Ящик был абсолютно пуст, только серые комья земли, просыпавшейся в середину, четко выделялись на желтых, не успевших потемнеть досках…
* * *
К своей неожиданной популярности Тешевич остался, в общем-то, равнодушным и менять устоявшийся жизненный ритм вовсе не собирался. Больше того, всегдашняя апатия навалилась на него с новой силой, чему, пожалуй, немало способствовала экстравагантная выходка пани Стефании.
Поручик не только ни к кому не поехал с визитами, а наоборот, сидел в своей усадьбе, как барсук, до тех пор, пока однажды управляющий пан Врона не привез из города письмо. Штемпель был варшавский, и Тешевич целую минуту не решался вскрыть конверт. Наконец он взял нож, сорвал заклейку и радостно вздрогнул. Да письмо было от наконец-то давшего о себе знать Сашки Яницкого!
В первый момент Тешевич даже не понял, о чем пишет друг, но по мере того, как поручик второй и третий раз пробегал глазами строчку за строчкой, его все более охватывало беспокойство. Уж очень странным был тон письма, и за короткими, порой шутливыми фразами угадывался какой-то непонятный надрыв.
Дочитав густо исписанный листок, Тешевич, не выпуская письма, положил руки на колени и задумался. Слишком хорошо он знал Сашку Яницкого, чтобы не понять главного – там что-то случилось. И если уж Сашка ни единым словом не коснулся истинной причины, вывод для Тешевича был однозначным – надо ехать. Приняв решение, поручик подошел к столу, не садясь, набросал на листке короткую фразу и вышел из кабинета.
В столовой, прежде чем сесть за стол, где его уже ждал приглашенный к обеду пан Пенжонек, Тешевич протянул ему аккуратно сложенный листик.
– Не откажите в любезности… Пошлите кого-то в город, телеграмму надо отправить.
– Телеграмму? – переспросил Пенжонек и, принимая листок, внимательно посмотрел на Тешевича. – Куда?
– Пану Яницкому. В Варшаву, – ответил Тешевич и, чтобы избежать ненужных расспросов, весело добавил: – Думаю немного развлечься…
– Ну наконец-то, сколько можно сиднем сидеть! – Пенжонек расплылся в улыбке и тут же деловито спросил: – Когда едете?
– Да уж если решил… – Тешевич секунду подумал. – Пожалуй, завтра.
Несмотря на телеграмму, Яницкий встречать Тешевича не пришел, и сколько ни вглядывался поручик в перронную суматоху, Сашки нигде не было. Уяснив это, Тешевич поначалу рассердился, но, выбираясь из вокзальной сутолоки, несколько остыл, и странное невнимание, наложившись на тон письма, заставило поручика всерьез обеспокоиться. Теперь Тешевичу было не до всяких там пустяков и, свистнув первого попавшегося "ваньку", он велел гнать по знакомому адресу.
Еще в дверях, увидав физиономию низко кланявшегося лакея, поручик коротко бросил:
– Пан Яницкий… Где?
– О, не извольте беспокоиться, пан Тешевич, – лакей наклонился так низко, что поручик перестал видеть его лицо. – Пан Яницкий ждет вас.
– Ждет? – поручик подождал, пока лакей выпрямится. – Здесь?
– Так, пан… – слуга провел Тешевича к лестнице. – Прошу наверх.
Тешевич нашел Яницкого в небольшой комнате рядом с гостиной. Шурка полулежал на кушетке, пристроив туго забинтованную ногу на мягкий пуф. Тешевич бросился вперед, обнял брата, и почти минуту они молча сидели, прижавшись друг к другу, прежде чем Тешевич, слегка отстранившись, спросил:
– Саша… Ты как?
– Да что я… Аля! – Яницкий тряхнул Тешевича за плечи. – Я ж тебя живым увидеть не чаял. Нам передали потом, что вы… Там… Все…
– Про это долго рассказывать, Саша, – Тешевич нахмурился. – И тяжело… Ты извини, я потом расскажу. Ты как письмо послать догадался?
– Во, чудак, – рассмеялся Яницкий. – Ты ж моего домоправителя так пугнул, что он первым делом, как меня увидел, все про тебя выложил, а ты удивляешься…
– Ну да, конечно, я как-то забыл… – Тешевич улыбнулся и показал рукой на повязку: – С ногой-то что, Саша? Ты как добирался?
– Я, Аля, из Манчьжурии… Из Харбина… Прямиком шел.
– Через Россию? – изумился Тешевич. – Один?
– Нет, с напарником. Надежный мужик. Прошли легко, да вот в самый последний момент не подфартило. И границу перешли, и речку переплыли, а уже на польской стороне краснопузые пулей достали. Не поверишь, от воды на карачках лез.
– Ну вылез и слава богу, а то б сцапали… – Тешевич осторожно пощупал забинтованную ногу. – Теперь-то как?
– Сейчас ничего, на поправку пошел. А вот там, на кордоне, сгоряча еще часа полтора продержался и враз сомлел… – Шурка сел поудобнее и уже совсем по-домашнему спросил: – Ты как, может, с дороги ванну примешь, или сразу за стол?
– Да какая ванна!.. – рассмеялся Тешевич. – Водки, на радостях!..
Обед прошел в задушевной беседе, за столом они оба, словно сговорившись, сначала вспоминали детство, только позже, когда выпитая водка сняла нервное напряжение, Яницкий, со смешком поведав, как он добирался сюда из Харбина, решился спросить:
– Аля, а у тебя как оно было?..
Тешевич долго молчал, потом тихим, бесцветным голосом заговорил. Рассказ получился чем-то похожим на исповедь – Тешевич не утаил ничего. А когда он упомянул о пугающем его самого безразличии, даже Яницкий, сам прошедший "и крым, и рым", сочувственно вздохнул:
– Да, Аля, досталось тебе…
– Вроде радоваться надо, – Тешевич вздохнул, – а не могу… И сам не пойму, что, зачем…
– Ну, это ты, Аля, брось! – Яницкий, забыв про раненую ногу, дернулся, болезненно сморщился и после короткой паузы закончил: – Хватит сиднем сидеть! Я тоже подлечусь и тогда… Знаешь, Аля, пора нам себя показать!
– Чем, Саша? – грустно улыбнулся Тешевич.
– Чем? – Яницкий строго посмотрел на брата. – Ты что, простил им все?
– Постой, постой, – Тешевич недоуменно раскрыл глаза. – Да ты никак опять за кордон собираешься?
– Именно! – Яницкий резко рубанул воздух ладонью. – И я не один пойду! Нас много! Мы им покажем! Прорвемся, поднимем людей!
– Каких людей, Саша?.. Ты что, забыл?
– Ничего я не забыл, – сердито возразил Яницкий. – Это ты, Аля, в глуши засиделся. Там теперь обстановка другая. Всем поперек горла встали большевики.
– Может, и встали… – задумчиво покачал головой Тешевич. – Только ты сам подумай, Саша. Ну, пусть отряд. Это сколько же? Сто? Двести? Тысяча?
– Там присоединятся другие, Аля…
– А если нет?
Яницкий упрямо поджал губы и, секунду поколебавшись, негромко сказал:
– Я все равно пойду, Аля! Надо…
Фраза, никак не вязавшаяся с предыдущим тоном, показалась Тешевичу несколько странной, но он, ничего не уточняя, тихо ответил:
– Если ты так решил, иди. Но без меня… Прости, не могу больше. Ничего не могу…
Разговор как-то сам собой оборвался, и тут весьма кстати в столовой появился лакей с докладом.
– К пану пришел пан Вавер… Прикажете принять?
– Конечно. – Яницкий кивнул. – Пусть сюда поднимается и без церемоний, прямо к столу.
Лакей склонился в поклоне и бесшумно вышел, а Тешевич, глянув на прикрытую им дверь, поинтересовался:
– Этот Вавер что, твой напарник?
– Нет, напарник – Чеботарев. Он сейчас в Париж махнул, а то капитан. Поляк. Из "двуйки"…
– Из "двуйки"? – Тешевич удивленно посмотрел на Яницкого. – Ты что, связался с ними?
– Разумеется, иначе нельзя, Аля, – Яницкий внимательно посмотрел на брата. – Слушай, твое решение окончательное?.. Не передумаешь?
Тешевич понял, что вопрос напрямую связан с польским капитаном, и отрицательно покачал головой.
– Нет, Саша, не передумаю…
Капитан Вавер оказался свойским парнем с живыми, искрящимися неподдельным весельем глазами, и, если бы не слова Яницкого, Тешевич ни за что бы не догадался об истинном занятии элегантного офицера.
Удивленный таким поведением Тешевич недоуменно посматривал на Яницкого, но тут Вавер, внезапно перестав балагурить и мгновенно переменившись, неожиданно спросил:
– Пан Яницкий, вы говорили с паном Тешевичем?
– Так, пан капитан, – сухо отчеканил Шурка.
– Ну и?..
– Мой брат, пан капитан, пойдет со мной куда угодно, но в интересах дела я с ним идти отказываюсь.
– Почему? – наигранное веселье разом слетело с Вавера.
– Вы должны знать, пан капитан, мой брат провел три месяца в камере смертников, и я не ручаюсь за его психику. Боюсь, в самый неподходящий момент он может броситься на первого попавшегося комиссара…
– Даже так? – абсолютно холодный взгляд Вавера уперся в Тешевича. – Скажу откровенно, пан поручник, я интересовался вами. О вас прекрасные отзывы, но слова вашего брата заставляют меня взглянуть на ваши поступки в несколько иной плоскости…
Тешевич молча пожал плечами, а Шурка с деланым равнодушием заметил:
– Не знаю, пан капитан, как поступить… Все зависит от того, что будет поручено, и потому, я думаю, решать вам.
– Хорошо, – Вавер вздернул голову. – Я сам займусь паном Тешевичем, и надеюсь, варшавские врачи ему помогут. Так что, может быть, мы вернемся к этому разговору позже…
Улыбка вновь заиграла на лице капитана, и он снова как ни в чем не бывало принялся благодушно шутить…
* * *
Шурка поставил рюмку на стол и, глядя на расположившегося визави Тешевича, раздумчиво произнес:
– Не понимаю, Аля, почему ты не хочешь идти со мной в Совдепию? В конце концов, клин клином вышибают…
Сидели они за столом давно, многое было переговорено, но только сейчас Яницкий решился снова затронуть эту тему. Постукивая пальцем по столу, Тешевич долго молчал, потом наполнил рюмки коньяком и, отвечая скорее всего своим собственным мыслям, сказал:
– Не знаю, Саша, не знаю, и все…
– Тебя, как я понимаю, снарядом здорово трахнуло… У тебя ведь после него все началось?
– Нет, – отрицательно покачал головой Тешевич и после короткого раздумья добавил: – Думаю, началось раньше… Помнишь, как у костра сидели?
– Еще бы… – Шурка пригубил рюмку. – Конечно, помню.
– Так вот, скорее всего, я тогда и сломался… Жить не хотелось, а так как Башкирцев кончать не стал. Злость оставалась…
– Злость, это хорошо, – заметил Шурка и предложил: – Слушай, а может, капитан Вавер прав и тебе действительно подлечиться бы?
– Может быть, может быть…
Тешевич взялся было за рюмку, но внизу послышались шум, голоса, и он повернулся к двери, пытаясь, как и Шурка, определить, кого же там принесло?
Капитан Вавер оказался человеком слова и появился в гостиной, как черт из коробочки, едва только о нем упомянули. Поляк из "двуйки", облаченный сегодня по случаю неофициального визита не в мундир, а в штатский костюм, под свои обычные шуточки поприветствовал хозяев гостеприимно налитой рюмкой и первым делом заявил Тешевичу:
– Я, собственно, за вами, пан поручник… Едемте немедленно, все договорено.
– Куда? – удивился Тешевич.
Порядком захмелевший Яницкий недоуменно пожал плечами и тоже спросил:
– Пан капитан, а куда ехать?
– Панове, я понимаю, коньяк замечательный, тем для беседы много, но доктор ждет… – И чтобы окончательно развеять появившееся было недоумение, напомнил: – Я же обещал!
– А-а-а…
Тешевич, как и Шурка, немало удивленный таким совпадением, посмотрел на брата, сделал многозначительный жест и нехотя встал с кресла.
– Ну, раз ждет, тогда едем…
К удивлению Тешевича, Вавер приехал за ним не в экипаже, а на машине. Капитан сам сел за руль, и автомобиль, мягко урча, плавно покатил в сторону Нового Свята. Некоторое время Тешевич молча наслаждался скоростью, но потом поймал себя на мысли, что чего-то все-таки не хватает.
Поручик заерзал, устраиваясь поудобнее, и вдруг вспомнил весь дребезжавший "Руссо-Балт", увозивший его в польский плен. Впрочем, без дребезжания тоже было неплохо, и, откинувшись на спинку сиденья, Тешевич подставил лицо под струю воздуха, обдувавшую ветровое стекло.
– Что, нравится? – спросил капитан Вавер.
Тешевич повернул голову и, заметив, что Вавер, не отпуская руля, все время косится на него, отозвался:
– Нравится…
– А представьте себе такую ситуацию. К примеру, вы на моем месте, а на вашем, скажем, пани Стефания…
– Кто? – Тешевич бросил подозрительный взгляд на Вавера.
– Да, да, пани Стефания, – без тени смущения подтвердил капитан.
Поручик слегка насупился и замолчал. Сейчас ему было о чем подумать. Конечно же упоминание о даме было совсем не случайным. Выходило, что, скорее всего, после памятной ночной перестрелки за ним наблюдали и, похоже, весьма пристально. Но, по крайней мере, капитан играл в открытую, и поручик улыбнулся.
– Ну почему же пани Стефания? Или у вас есть свой интерес?
– Ревную… – Вавер, сворачивая в проулок, резко повернул руль и со смехом закончил: – Вот уж не думал, что в отношениях с вами она потерпит такое сокрушительное фиаско.
– Что? – Тешевич вздрогнул, и внезапная догадка заставила его нахмуриться. – Уж не по вашей ли милости она кидалась на меня с голыми сиськами?
– Даже так? – расхохотался Вавер. – Нет, этого я не знал, так далеко моя информация о вас не распространяется. И, должен сказать, пан поручник, заставлять кого-то – не моя метода. Я предпочитаю совпадение желаний. Но если рвение пани зашло так далеко, то ревности моей нет границ…
– Да бросьте вы ерничать, – Тешевич хмыкнул. – Насколько я понял, ни вам, ни мне пани Стефания не нужна.
– Возможно, возможно… – отозвался Вавер и, свернув еще раз, остановил машину. – Приехали, пан поручник, дальше пешим ходом.
Выбравшись на тротуар, Тешевич секунду поколебался, но все-таки спросил:
– Пан Вавер, скажите честно, на что я вам?
– Вы? – Капитан захлопнул дверцу и, обойдя вокруг автомобиля, остановился рядом с Тешевичем. – Ну если откровенно, пан поручник, то я не теряю надежды, что из вас получится хороший напарник брату. А сейчас, здесь, я просто благодетельствую, заботясь о здоровье вашем и вашего брата, который, признаюсь, обладает большими возможностями по нашей части.
– На одной ноге через кордон бегать? – фыркнул Тешевич.
– Не будем упрощать, пан поручник, – Вавер взял Тешевича за локоть и опять улыбнулся: – Идемте же, доктор ждет…
У врача Тешевич пробыл долго. Чистенький благообразный старичок с золоченым пенсне на носу и петербургской речью так расположил к себе поручика, что он рассказал о себе все. Исповедь получилась сумбурной, но, как ни странно, она вызвала облегчение, а когда доктор снял пенсне и, протирая его батистовым платочком, испытывающе посмотрел на Тешевича, поручик уже проникся мыслью, что старичок ему поможет.
– Итак, батенька мой, – врач водрузил очки на нос и напустил на себя строгость, – давайте подытожим. Контузия, нервный срыв и все такое прочее… Причины вашего состояния ясны, а вот следствия, не буду кривить душой, меня настораживают. Возьмем дамскую линию. Тут прослеживается некая аналогия между вашей варшавской подружкой и одной вполне порядочной дамой. И если в первом случае можно сослаться на профессию девушки, то во втором – ситуация иная, хотя результат, к сожалению, тот же. Сначала симпатия, а потом резкое отвращение, не так ли?
– Да, пожалуй, – согласился Тешевич, однако, немного подумав, добавил: – Знаете, с дамой могло быть совсем иначе, если б она не повела себя так вызывающе…
– Вы хотите сказать, дело лишь в том, что она и та чертова комиссарша в тот момент слились в вашем сознании в одно целое?
– Именно, – кивнул Тешевич.
– Хорошо, дам мы пока отложим в сторону… – Старичок немного подумал и спросил: – А скажите, молодой человек, не было ли у вас уже после всего такого момента, когда вы себя чувствовали хорошо? И если они были, то с чем связывались?