– Пан… Пан… – лакейские интонации мгновенно переменились. – Пан Яницкий уже три года не дает знать о себе! Я не знаю, где он…
– Что? Не давал знать?..
Руки Тешевича разжались, и он выпустил лакея, который тут же начал приводить себя в порядок. Какую-то секунду поручик простоял в потерянном молчании, потом повернулся и, не проронив ни слова, вышел назад, в пронизывающую город весеннюю морось…
Теперь Тешевичу идти было некуда, и он просто брел, опустив голову и сунув руки в карманы. Так он прошел стык Новы свят с аллей Ерозолимске и углубился в переплетение мокрых, окутанных ранними сумерками улиц. Положение было аховое. Марок в кармане по самым скромным подсчетам едва хватало на неделю, и поручик мог расчитывать только на выигранные в карты во время одного из приступов эйфории золотые часы вкупе с серебряным портсигаром, на крышке которого весело скалилась лошадиная голова…
Довольно скоро Тешевич уяснил себе, что для бесцельных прогулок по Варшаве иды марта время довольно неподходящее. Надо было обдумать свое положение и на первый случай хотя бы согреться. Незатейливая кнайпа подвернулась почти сразу. В небольшом зальчике, где влажный воздух смешивался с запахом еды и папиросным дымом примерно в равной пропорции, стояло с десяток столиков, и был цинк, за которым вызывающе шипел кофейник, сразу привлекший внимание поручика.
Не раздеваясь, он прошел к стойке и, усевшись на высокий табурет, замер, ожидая, когда живительное тепло одолеет противно-мелкий нервный озноб. Поручик уже начал согреваться, когда кто-то осторожно тронул его за рукав. Тешевич повернул голову и удивленно посмотрел на неизвестно откуда взявшуюся миловидную девушку.
– Пан не хце звернуть увагу? – она игриво стрельнула глазами.
– Чем? – горько усмехнулся Тешевич.
– Можно коньяком, можно любовью…
– Деточка, у меня нет денег даже на водку.
Девушка не вызывала у Тешевича раздражения, и он мягко улыбнулся, став на какую-то секунду таким же привлекательным, как в год окончания юнкерского.
– Жаль… – девушка разочарованно вздохнула и отошла к одному из столиков.
Бармен, тоже заинтересованный ее появлением, посмотрел в их сторону, и Тешевич кивнул ему:
– Кофе, пожалуйста…
Сжимая в руках горячую чашку, Тешевич гнал от себя мысль, что вот-вот блаженство кончится, и он должен будет уйти отсюда в неизвестно-мокрую темь. Но идти было нужно, чтобы пока не стемнело окончательно, хотя бы отыскать ночлег. Тешевич сгреб с цинка сдачу, плотней запахнул набравшее тепла пальто, и, надвинув шляпу пониже, вышел на улицу. Горячий кофе подействовал, и поручик гораздо бодрее затоптался возле фонарного столба, прикидывая, куда бы пойти.
– Я вижу, пану нема цо робиць?
Вопрос прозвучал неожиданно, и Тешевич никак не мог взять в толк, откуда появилась та самая девушка. Поручик был уверен, что после него из кнайпы никто не выходил, а поскольку там, у стойки, на девушке не было ни пальто, ни шляпы-кастрюльки, получалось, что она ушла раньше.
– Я же сказал, у меня нет денег, – спокойно напомнил Тешевич и вдруг, неожиданно для себя самого, добавил: – Но если у пани есть работа…
– Есть, – девушка мягко улыбнулась. – Проводите меня.
Внезапно Тешевичу пришла в голову мысль, что его собеседницу могут преследовать, и он, сунув руку под пальто, проверил – на месте ли приобретенный в лагере офицерский наган.
– Ну что, пошли? – девушка словно догадалась о мыслях Тешевича и добавила: – Пан может не бояться и взять меня под руку.
– Как угодно…
Поддерживая спутницу за локоть, Тешевич пошел рядом, приноравливаясь к ее легкому шагу. Некоторое время они шли молча, потом девушка повернула голову и улыбнулась.
– А как зовут пана?
– Алекс, – коротко ответил поручик.
– Меня Ирена, – так же коротко отозвалась девушка.
Дом, к которому они подошли, был весьма приличным, и Тешевич на какой-то момент заколебался, особенно после того, как девушка, открыв парадное, безапелляционно бросила:
– Поднимайтесь за мной. Я не могу говорить на улице…
Крошечная квартира Ирены оказалась под самой крышей и, к удивлению Тешевича, больше походила на мансарду художника. Пока поручик с интересом оглядывался, Ирена скинула пальто, встряхнув головой, распустила волосы по плечам и дружески бросив Тешевичу:
– Раздевайтесь, пан Алекс, раздевайтесь, здесь тепло… – прошла к стоявшему под окном калориферу.
Тешевич медленно, словно нехотя, расстегнул пуговицы, снял шляпу и осторожно пристроил одежду на вешалку. Ирена, положив руки на теплые ребра калорифера, не спускала глаз с поручика и, едва увидев его военную форму, радостно рассмеялась.
– Я так и думала, вы офицер! – и тут же деловито добавила: – Сапоги тоже стаскивайте. И не стесняйтесь, я знаю, они раскисли.
Тешевич замялся, но предложение выглядело так заманчиво, что, чувствуя себя несколько стесненно, поручик все же разулся. Оставшись в носках, он странным образом ощутил себя по-домашнему раскованным и уже без приглашения сел к столу.
– Как я понял, пани Ирена, вам для чего-то нужен именно офицер?
– С вашего позволения, я отвечу позже…
Ирена скрылась за занавеской и через минуту вышла оттуда в яркой домашней хламиде, оставлявшей руки открытыми и чем-то неуловимо напоминавшей одежду прошлого века. Потом она заглянула в какой-то шкафчик, и перед Тешевичем возникла тарелка с бужениной, хлебом и ложкой горчицы.
– Ешьте, и без церемоний, – приказал Ирена. – Считайте это авансом.
– Хорошо, – поручик кивнул и покорно принялся уписывать за обе щеки.
Не успел Тешевич справиться с последним куском, как из того же шкафчика появилась высокая бутылка, а рядом с тарелкой возник бокал тонкого стекла, наполненный искристо-желтым вином. Поручик ощутил, как сжатая где-то внутри пружина постепенно отпускает и сама собой растет симпатия к женщине, усевшейся напротив и так и не спускавшей с него глаз.
– Похоже, пани художник? – Тешевич пригубил бокал.
– Да, свободный… – внезапная гримаса исказила лицо Ирены, и она зло добавила: – Не надо, пан Алекс, не притворяйтесь. Вы прекрасно понимаете, кто я… Впрочем, за комплимент спасибо.
– Да нет, ничего такого я в виду не имел. Эта революция нас всех вываляла в дерьме, так что чего уж там…
– Это верно, – Ирена горько усмехнулась и вдруг спросила: – Хотите, я расскажу вам правду?
– Если считаете нужным… – поручик ощутил странную неловкость.
– Нужно, – тряхнула гривой волос Ирена. – У меня ведь раньше тоже все было. А жить хочется… Ну и пошла… А как все начиналось… Я же из патриотических побуждений в госпитале сестрой милосердия год прослужила. Зато теперь пригодилось. Конечно, можно и в клинику, трудиться, как пчелка, и принца ждать. Только принцы, они ведь в сказках, так что, куда пойдешь, там и останешься… А если всякая сволочь и рвань сейчас наверх лезет, то почему шлюхе нельзя?
Странный надрыв в ее голосе заставил Тешевича увести разговор в сторону.
– Ну а я вам зачем?
– Не знаю… Пригреть захотелось. Я ж видела, как вы чашкой кофе спасались. И что-то в вас есть… От прошлого… Вот и ждала у выхода.
Интонация, с какой Ирена произнесла последнюю фразу, сразу притушила злость, чуть было не рванувшуюся наружу, и Тешевич, взяв себя в руки и одновременно чувствуя, что с ним говорят откровенно, а может, именно поэтому, притих и негромко сказал:
– А я-то думал, тебе избавиться от кого-то надо…
– Правда? – Ирена порывисто встала, так что в разрезе хламиды мелькнули голые розовые колени, шагнула к поручику и, охватив руками его голову, жарко зашептала: – Ну не сердись на меня! Не сердись… Ну жалко мне тебя. Жалко… А почему, и сама не понимаю…
Не в силах противиться охватившему его чувству, Тешевич обнял Ирену и, прижимаясь к ней, ощутил лицом и ладонями, что от томно-жаркого тела женщины его отделяет лишь тоненький шелк яркой хламиды…
Когда Тешевич проснулся, утро было в разгаре, и через легкую кисею оконной занавеси в комнату проникали солнечные лучи, создавая вполне весеннее настроение. Рядом, прижавшись к нему всем телом, спала Ирена, и поручику, чтобы привстать, пришлось осторожно высвободить руку. Самочувствие его было совсем не вчерашним, мучившая неопределенность куда-то исчезла, а во всем теле ощущались покой и умиротворение.
Внезапно взгляд поручика остановился на согнутом пополам газетном листе. На развороте была воспроизведена карта Польши с новыми границами государства, наконец-то определенными мирным договором.
Тешевич так и впился глазами в нижний, густо обозначенный черным выступ, затем вскочил и начал лихорадочно выворачивать карманы своей брошенной кое-как одежды, кидая на столик и револьвер, и портсигар, и часы, и еще остававшиеся у него марки…
– Что случилось?.. – разбуженная возней Тешевича Ирена села и первым делом принялась закалывать волосы.
– Вот! – Тешевич ткнул пальцем в газету. – Вот!.. Отцовское имение теперь в Польше! Ты понимаешь?
– Понимаю… – медленно протянула Ирена и, глядя на вываленное кучей содержимое карманов, улыбнулась. – Это все, что у тебя есть?
– Угу, – Тешевич кивнул и взвесил на руке часы, явно прикидывая, сколько за них могут дать.
– Подожди, – Ирена встала и, даже не притронувшись к хламиде, которая так и осталась висеть на спинке стула, прошла к столику, вытащила из шкатулки тугую пачку купюр и положила деньги перед поручиком. – Вот, возьми. Кто знает, что там сейчас творится…
Тешевич дернулся, но она, так же как и прошлый раз, охватила руками его голову и нежно, а потом со все возрастающей страстью начала целовать щеки, глаза и губы пытавшегося возражать поручика…
* * *
В гостиничном номере Шурка Яницкий проживал недолго. Вскоре после ресторанного сиденья Чеботарев вручил ему весьма приличную сумму, и поручик тут же снял комнату, уплатив, по совету того же полковника, сразу за три месяца.
Почуяв выгодного постояльца, хозяйка квартиры прониклась к Шурке доверием, и он ежевечерне приглашался "к чаю", где неизменно выслушивал скорбный рассказ о трех пьяницах-офицерах, очень приличных с виду, но настолько непорядочных, что, прожив несколько месяцев, они так и съехали, не заплатив ни гроша.
Конечно же Шурка с тем же постоянством утверждал, что в отношении его не может быть и тени сомнения, отчего начал получать к чаю еще и свежевыпеченный домашний коржик, собственноручно приготовленный благодарной хозяйкой. Правда, поймав однажды на себе слишком заинтересованный взгляд дамочки, Шурка заподозрил ее в далеко идущих намерениях и, сославшись на кучу неотложных дел, постарался как можно меньше бывать вечерами дома.
Днем Шурка шлялся по Харбину, придерживаясь в основном района Нового города. В китайские районы поручик даже не заглядывал, во-первых, он совершенно не понимал китайского языка, не говоря уж о иероглифах, а во-вторых, его нынешний патрон, скользко-вежливый господин Мияги, не рекомендовал это делать, всячески ориентируя Яницкого на общение с эмигрантами самого разного толка.
Полученную Шуркой инструкцию полковник Чеботарев разъяснил поручику в своей прямой и весьма грубоватой манере, причем полностью встал на сторону японца. По его словам, в теперешней неразберихе даже японцы нуждаются в самой разнообразной информации, а что касается китайцев, то тут полковник предпочел выразиться вообще матерно, смачно заключив напоследок:
– Это раньше они были "ходя", а теперь скажи так, их косоглазое сиятельство сразу ляпнет: "Теперь твоя ходя, а моя капитана".
КВЖД был слишком лакомый кус, и само собой, после крушения России слишком многие стремились наложить лапу на стратегическую железную дорогу. Правда, китайские стремления при всей их агрессивности на самом деле выглядели несерьезно. Иначе зачем было афишировать МЖК, куда вошли не только японцы с американцами, но и вездесущие англичане, и даже французы с итальянцами. Впрочем, с чеботаревской помощью Шурка уже неплохо ориентировался и точно уяснил себе: японцы, захватив еще в девятьсот пятом половину дороги, сделают все возможное, чтобы заграбастать КВЖД целиком…
А пока он, Шурка Яницкий, лазил по городу и совал свой нос куда только можно. Как он понял, господин Мияги был всеяден по части информации, да к тому же она сама просто шла в руки. Вот и позавчера Шурка провел шумный вечер в особнячке на Артиллерийской, 6, где собралась офицерская молодежь.
Как было заявлено, цель собрания ни больше ни меньше чем "Спасение России", отчего, несмотря на избыток водки, многие удержали себя в рамках. Было много говорено, причем высказывания конечно же отличались радикальностью, но дальше слов, как почти сразу уяснил Шурка, никто не пошел. Да и куда было идти, поскольку у собравшихся если и были деньги, то в лучшем случае карманные…
Сам Шурка предпочитал помалкивать и больше поддакивал наиболее рьяным ораторам, создавая себе репутацию, и одновременно запоминал наиболее сочные высказывания, которые, что там ни говори, создавали иллюзию полной готовности и решимости немедленно приступить к действиям.
Если же быть откровенным, то Шурка и сам отлично понимал, что для нищих эмигрантов на данном этапе гораздо важнее не такие собрания, потрясающие воздух словесами, а деятельность Комитета беженского объединения, работа столовой Союза земств и городов и прочих организаций того же толка, тем более что во главе всего этого в качестве дамы-патронессы стояла сама Камилла Альбертовна, супруга генерала Хорвата, у которой за Сунгари уже было реальное скотоводческое хозяйство, птичник, огороды, а на станция Яблоня даже пасека.
Впрочем, сегодня Шурке было не до абстрактных рассуждений. Прикинув время, он не спеша прошел по Гиринской, поглазел на Чуринский универмаг, вывесивший новинку – рекламу марсельского мыла "Слон", и, миновав кафе "Марс", остановился.
Мимо, рыча мотором, проехал дребезжащий "Уайт", направлявшийся в сторону Пристани, платформу которого густо обсели китайские солдаты. Шурка воззрился было на эту сверхреволюционную картинку, но тут на него налетел явно заждавшийся Чеботарев.
– Ну, и долго ты намерен тут ротозействовать?
– А что делать, господин полковник? – панибратски усмехнулся Шурка.
– Как что? – весело фыркнул Чеботарев. – Обедать пора, водочки выпить. Пошли, брат, тут неподалеку такое заведеньице открылось… Хозяйка, пальчики оближешь!
– Хозяйкины, что ли? – пошутил Шурка.
– Это как понравится, – в тон отозвался Чеботарев и, по-гурмански чмокая, перечислил: – Но я другое имел в виду, готовит, слов нет! Флячки, расстегаи, можно и по заказу.
– Неужто как в ресторане? – поддержал вкусную тему Шурка.
– Точно! Я бы даже сказал, лучше. И название дала подходящее: "Как дома". Про цены не говорю, дешевле, чем где-нибудь.
– А нам что, пора экономить? – поинтересовался Шурка.
– Да пока вроде нет… – протянул полковник и шутливо рявкнул: – Так ты идешь или нет?
– На полусогнутых!
Они дружно рассмеялись и, продолжая перешучиваться, свернули с Гиринской, направляясь в сторону Модягоу.
Заведеньице и впрямь оказалось милым. Поднявшись прямо от тротуара на пять ступенек, Шурка и полковник вошли в дверь и сразу очутились в бывшей гостиной, переделанной в крошечный обеденный зал. Тут стояло восемь столов, накрытых домашними скатертями. На каждом столе уже были приборы и вазочки с заботливо опущенными в воду цветами. Через открытую дверь из внутренних помещений долетал аромат свежеприготовленной пищи, отчего у Яницкого тут же потекли слюнки. Впечатление, произведенное ресторанчиком на Шурку, не укрылось от Чеботарева, и он дружески подтолкнул поручика:
– Ну как?
– Здорово!
Зал действительно выглядел очень уютно, а если учесть, что по раннему времени посетителей кроме них не было, то и вообще замечательно. Шурка немедленно облюбовал себе крайний столик, и не успел полковник присоединиться к нему, как рядом, как бы сама собой, возникла пухленькая, весьма миловидная хозяйка. Она улыбнулась Яницкому и обратилась прямо к Чеботареву:
– Прикажете подавать, господин полковник?
– Подавайте, милая, подавайте, мы страшно проголодались.
Хозяйка немедленно улетучилась, а Шурка недоуменно спросил:
– Что подавать-то будут? Мы ж ничего не заказывали…
– Сейчас увидишь… – загадочно усмехнулся Чеботарев.
И точно, ждать долго не пришлось. Почти сразу пухленькая хозяйка опять очутилась рядом – с подносом, заставленным закусками, графинчиками, а главное, с чугунком посередине, закрытым крышкой и благоухающим на весь зал бигосом. То, что там именно бигос, Шурка определил мгновенно. На него сразу пахнуло домом, детством, и он благодарно взглянул на полковника, который, словно ожидая его взгляда, подмигнул.
– Ну что, гусь лапчатый, угадал?
– Угадали, господин полковник, ох, угадали… – Шурка, не дожидаясь приглашения, снял крышку, еще раз втянул носом сочный аромат и закрутил головой. – И откуда это у вас?
– А это уже профессия! – Полковник самолично освободил поднос, поцеловал ручку хозяйке и только после этого уточнил: – Кто говорил мне, что вырос в тех местах? И потом, ведь у тебя дом в Варшаве?
– А толку? – Шурка немедленно налег на бигос. – Его содержать надо, а денег нет, да и что там вообще делается…
– Это верно, – полковник с удовольствием выпил водки, крякнул и спросил: – Ну, друг ситный, какие наши планы?
Шурка с удовольствием прожевал очередную порцию бигоса, чмокнул от удовольствия и ответил:
– План один, назад в Совдепию! Настроение боевое!
– Да ты что, друг мой, сдурел? – Чеботарев недоуменно посмотрел на поручика. – Здешних стратегов наслушался?
– А что, жалко с хозяйкой расставаться? – неожиданно дерзко съязвил Шурка. – Ну так мы и сами пойдем, вот только деньги…
– Тихо, герой, – полковник явно пропустил шпильку мимо ушей и только сокрушенно покачал головой. – Ты эти россказни господам Мияги-Араки докладывай, они это любят.
– Какой еще Араки? – не понял Шурка.
– Да был тут в девятнадцатом майор японский по этой части.
– Постойте, постойте… – Шурка наконец-то оторвался от бигоса. – Так вы считаете…
– Да, я так считаю, – жестко, с четко прорезавшимся металлом в голосе, ответил полковник. – И если ты думаешь, что эта харбинская камарилья на что-то способна, то я тебе скажу другое. Кто эти люди? Разоренные эмигранты, оставшиеся без мест бюрократы и спекулянты, готовые продать все и вся! Я понимаю, ты сейчас скажешь: армия. Согласен, но для такой войны нужны аристократы духа, а не эта толпа развращенной атаманщиной молодежи, а что касается контрразведки, то это просто отбросы сыска, по уши увязшие в нравственной грязи.
– Но, господин полковник… – попробовал робко возразить Шурка.