Харпер повернул голову и взглянул на легкую роту. Он не двинул и пальцем под градом ударов. Выплюнув кожаный ремень, он улыбнулся им.
- Двадцать восемь! Сильнее!
Барабанщики ударили изо всех сил, Харпер только шире улыбнулся.
- Прекратить! – Коллетт двинул коня вперед. – Вставьте кляп!
Ремень снова запихнули в рот Харперу, но тот опять его выплюнул, гордо ухмыляясь под ударами. Со стороны легкой роты донесся отчетливый ропот, почти смех, и они увидели, как Харпер разговаривает с барабанщиками. Этот дьявол смеялся над поркой! Шарп знал, что ему ужасно больно, но гордость Харпера не позволяла показывать это. Он должен был выглядеть совершенно невозмутимым.
Наказание закончилось, невероятная выдержка Харпера сделала его почти смехотворным.
- Разрежьте ремни!
Шарп видел людей, падавших на землю после двух дюжин ударов, но Харпер крепко стоял на ногах, улыбаясь и потирая затекшие руки. Доктор задал ему вопрос. Ирландец рассмеялся, отказался от предложенного одеяла, чтобы прикрыть окровавленную спину и повернулся, чтобы следовать за конвоем.
- Рядовой Харпер! – подался вперед Уиндхэм.
- Сэр? – в голосе Харпера сквозило презрение.
- Ты храбрый человек. Вот, - Уиндхэм кинул ульстерцу золотой. На какую-то долю секунды показалось, что Харпер может проигнорировать монету, но огромная рука взлетела, поймала ее в воздухе, а на лице засияла огромная заразительная улыбка:
- Спасибо, сэр.
Батальон издал тихий вздох облегчения. Уиндхэм должен был понять, даже если наказание совершилось, что высек самого популярного человека в батальоне. В строю царила враждебность, необычная враждебность. Солдаты обычно не возражают против порки – да и с чего бы? Если человек заслуживает наказания, батальон строится и смотрит за его исполнением. Но солдатам свойственно острое чувство справедливости, и Шарп, глядя на Уиндхэма, видел, что полковник почувствовал реакцию батальона. Ошибка была совершена, ее уже нельзя отменить, и обвинения нельзя снять без доказательств, но золотая монета – умный шаг. Уиндхэм, несмотря на простоватую внешность помещика-деревенщины, оказался не так-то прост.
Но и Хэйксвилл был хитер. Когда строй был распущен, лицо сержанта не выражало эмоций. Хэйксвилл торжествовал: Харпер был побежден, понижен в звании, рота предоставлена в его распоряжение. Оставалось добиться только одного: унижения Шарпа. И благодаря слухам, ходившим в роте, сержант знал, где это унижение совершить: в доме с двумя апельсиновыми деревьями, сразу за собором.
Шарп нашел Харпера под навесом, две женщины смазывали жиром его спину и бинтовали раны.
- Ну?
Харпер улыбнулся:
- Чертовски больно, сэр. Больше бы не выдержал, – в руке у него появилась золотая гинея. - Что мне с этим делать?
- Потрать.
- Нет, - ирландец уставился сквозь Шарпа в бесконечное море грязи, за серые шторы дождя. – Я сохраню ее, сэр, пока не убью ублюдка!
- Или пока я не убью его.
- Один из нас, сэр. Но давайте сделаем это побыстрее, пока не покинули этого места.
Если они вообще покинут Бадахос, подумал Шарп. Днем он водил землекопов на восток, к португальской границе. Они нашли, куда поток унес драгоценные понтоны, и сняли с них крепеж, чтобы волы могли оттащить лодки обратно. Осада постепенно тонула, как в болоте, в дожде, грязи и унынии. Бадахос казался огромным замком на скале посреди океана. Дождь заливал все пространство на юге, западе и севере, а ветер все дул, пригоняя новые дождевые тучи. Давно пора было начать атаку, но как ее начать в такую погоду? В траншеях стояла вода, брустверы смыло, из использованных для строительства огневых батарей габионов вымыло всю заполнявшую их землю, оставив бесполезный сетчатый каркас.
Все было смешано с грязью: повозки, боеприпасы, фураж, еда, мундиры, оружие, люди. Лагерь был доверху покрыт грязью, только медленно хлопала на ветру холстина навесов, а лихорадка косила людей даже эффективнее французских пушек. Время, которое французы хотели выгадать за счет атаки на параллель, они получили за счет погоды. Боевой дух упал. Первый понедельник осады был хуже всего: лило уже неделю, и весь этот день тоже лило, тьма накрыла армию – даже костер зажечь было не из чего. Не было ничего сухого, ничего теплого. Фузилер из валлийского полка сошел с ума: ночью раздались жуткие крики – это он порезал жену байонетом. Сотни людей копошились во тьме, считая, что французы предприняли ночную вылазку, а безумец бегал по лагерю, размахивая направо и налево своим оружием. Он кричал, что уже здесь и сейчас мертвецы встают из могил, чтобы поклониться ему, новому мессии. Наконец сержант загнал его в угол и, понимая, что трибуналом и поркой тут ничего не добьешься, одним ударом прикончил несчастного.
В воскресенье Шарп встретил Хогана. Майор был занят: рана полковника Флетчера не позволяла главному инженеру покинуть палатку, поэтому вся работа свалилась на Хогана. Ирландец был мрачен:
- Нас побеждает дождь, Ричард. Хоть бы он перестал.
Боевой дух армии был буквально сокрушен водой: они хотели ответить, хотели, чтобы их собственные пушки тоже стреляли в французов, но пушки, как и вся армия, тонули в грязи.
- А если нет?
- Тогда придется сдаться, мы проиграли.
Снаружи, в холодной ночи, дождь бил по британским позициям. Тяжелые капли падали с полога палатки Хогана, и Шарпу казалось, что они отбивают ритм поражения. Немыслимого поражения.
Глава 17
Во вторник после обеда дождь перестал. В разрывах облаков проявилось голубое небо, и армия, как огромный зверь, случайно спасшийся от неминуемой гибели в водной пучине, поднялась из грязи и с удвоенной энергией бросилась в траншеи.
Ночью на холм втащили пушки. Земля все еще была непроходимо разбитой, но их втягивали на веревках, подкладывали под проскальзывающие колеса плетенки и доски – и на энтузиазме, вдохновленном переменой погоды, солдатам удалось втащить огромные двадцатичетырехфунтовики на свеженасыпанные батареи.
Утром, с первыми лучами рассвета, в британском лагере раздался победный крик: пушки начали стрелять, наконец-то мы отвечаем! Двадцать восемь осадных орудий стояли по местам, защищенные прочными габионами, инженеры давали поправку артиллеристам, и вскоре первые железные ядра ударили в основание бастиона Тринидад. Французы, пытаясь уничтожить британские осадные орудия, ударили залпом, и долина серой запруженной Ривильи затянулась дымом, рассекаемым только свистящими туда-сюда ядрами.
К концу первого дня, когда вечерний ветерок отогнал облако дыма на юг, в каменной кладке бастиона стала отчетливо видна дыра – даже, скорее, не дыра, а скол, окруженный шрамами поменьше. Шарп поглядел на разрушения через подзорную трубу майора Форреста и невесело рассмеялся:
- Еще месяца три, сэр, и они могут нас заметить.
Форрест не ответил. Его пугало настроение Шарпа, его ощутимая депрессия, пришедшая с бездельем. У стрелка было совсем не много обязанностей: смотр жен Уиндхэм отменил, мулов отогнали на пастбища, и время Шарпа текло медленно. Форрест пытался поговорить с Уиндхэмом, но полковник лишь покачал головой: "Все мы устали, Форрест. Атака вылечит от хандры". Потом он взял своих гончих и отправился на целый день на юг, на охоту, и с ним половина офицеров батальона. Глядя на угрюмый профиль Шарпа, Форрест безуспешно пытался его подбодрить:
- Как там сержант Харпер?
- Рядовой Харпер поправляется, сэр. Еще три-четыре дня, и он вернется в строй.
Форрест вздохнул:
- Никак не могу заставить себя называть его рядовым. Кажется неправильным, – он покраснел. - Боже, кажется, я задел вас.
Шарп рассмеялся:
- Нет, сэр. Я, кажется, привыкаю быть лейтенантом, - это было неправдой, но нужно было убедить Форреста. – Вам удобно, сэр?
- Очень. Замечательный вид, - они обозревали долину и город в ожидании атаки, которая должна была начаться с наступлением темноты. Половина армии была на холме, в траншеях или возле новых, наполовину законченных батарей, и французы, наверное, догадались, к чему идет, благо, особого труда это не составляло. Британские пушки были за полмили от бастиона Тринидад, слишком далеко, чтобы нанести ощутимый урон. Инженерам нужно было сократить дистанцию хотя бы вполовину – что означало постройку новой параллели и новых батарей прямо на берегу искусственного озера, у французского форта Пикурина. Сегодня ночью форт будет атакован. Шарп до последнего надеялся, что это произойдет силами его собственного, Четвертого дивизиона, но во тьму пойдут Третий и легкий дивизионы, а Шарпу останется лишь наблюдать. Форрест глянул вниз по склону:
- Не выглядит особенно трудным.
- Не особенно, сэр, - и это было правдой, вернее, половиной правды. Форт Пикурина был временным: клинообразное укрепление, способное даже не задержать, а лишь замедлить продвижение атаки. Он был окружен рвом и старой каменной стеной с наскоро установленными палисадами, разделенными бойницами, и находился так далеко от города, что пушки не могли ударить по атакующим картечью. Форт падет, но остается искусственное озеро, созданное дамбой на Ривилье и перекрывающее прямой доступ к городу. Если озеро не осушить, атаковать можно только с юга, протиснувшись между водой и южной стеной, мимо огромного форта Пардалера, и наступающие колонны, попав под огонь французских пушек, будут изрешечены картечью. Шарп снова одолжил у Форреста подзорную трубу и навел ее на дамбу. Для временного сооружения она была удивительно качественно построена: Шарп видел даже каменную дорожку с перилами, ведущую к форту, защищающему дамбу - форту, гораздо более мощному, чем Пикурина. И форт, и дамба находились вблизи городских стен – человек с мушкетом, стоя на бастионе Сан-Педро, мог легко обстрелять эту вымощенную камнем дорожку. Форрест проследил за его взглядом:
- О чем вы думаете, Шарп?
- Я думаю, что атаковать дамбу будет нелегко, сэр.
- А вы думаете, кто-то собирается атаковать дамбу?
Шарп знал, что такую атаку планируют, ему рассказал об этом Хоган, но он только пожал плечами:
- Не знаю, сэр.
Форрест огляделся по сторонам и заговорщицки произнес:
- Не говорите никому, Шарп, но мы собираемся это сделать!
- Мы, сэр? Батальон, сэр? – в голосе Шарпа проскользнуло волнение.
Форрест был польщен:
- Не мне бы говорить, Шарп, не мне, но полковник предложил наши услуги. С ним говорил командующий дивизионом. Нам может улыбнуться удача!
- Когда, сэр?
- Не знаю, Шарп! Мне таких вещей не рассказывают. Смотрите! Занавес поднимается!
Пушкарь на первой батарее отвалил от амбразуры последний габион, и одно из орудий, молчавшее последние полчаса, изрыгнуло вниз по склону пламя и дым. Ядро, не долетев до цели, взрыло землю прямо перед Пикуриной, а потом рухнуло в воду озера, подняв большой столб воды. Презрительные крики французов из маленького форта были слышны даже за четыре сотни ярдов.
Наводчики, повернув большой винт с тыльной части ствола, приподняли прицел на полдюйма. Орудие наскоро протерли губками, оно зашипело. Амбразуру снова заткнули, опасаясь неминуемого ответного огня из города. В дуло полетели картузы с порохом, их прибили банником, закатили ядро. Сержант нагнулся над запальным отверстием, забил в него гвоздь, проткнувший картузы насквозь, и вставил запал – трубку, наполненную отборным сухим порохом. Рука его взметнулась вверх, офицер коротко прокричал приказ, и габионы снова откатили с огневой позиции. Солдаты присели, зажав уши руками, сержант поднес к запалу длинную тлеющую спичку, и пушка подпрыгнула на своей деревянной платформе. Ядро ударило в палисад Пикурины, разбив несколько бревен и обрушив град свежих щепок на защитников – пришел черед для радостных криков британцев.
Форрест глянул на форт в подзорную трубу, прицокнул языком и повернулся к Шарпу:
- Бедняги. Наверное, им не особенно приятно.
Шарп едва сдержал смех:
- Конечно, нет, сэр.
- Я знаю, Шарп, что вы считаете меня слишком уж милосердным к врагам. Возможно, вы правы, но я представляю на их месте моего сына – и ничего не могу с собой поделать.
- Мне казалось, ваш сын – гравер, сэр.
- Да, Шарп, именно так, но если бы он был французским солдатом, он мог бы быть там, вот что удручает.
Шарп задумался было, пытаясь поспеть за воображением Форреста, но сдался и снова повернулся к форту. Другие британские пушки уже взяли прицел, и тяжелые ядра начали методично крушить хлипкие укрепления. Французы были в ловушке: отступить они не могли - поджимало озеро - и понимали, что с закатом канонада закончится атакой пехоты. Форрест нахмурился:
- Почему они не сдаются?
- А вы бы сдались, сэр?
- Конечно, нет, Шарп. Я же англичанин! – обиделся майор.
- А они – французы, сэр, и тоже не любят сдаваться.
- Подозреваю, что вы правы, - Форрест и в самом деле не мог понять, почему французы, нация, которую он считал по большей части цивилизованной, должны сражаться в такой безвыходной ситуации. Допустим, американцы воюют за республиканский строй: от молодой нации трудно ждать осознания всех опасностей такой политической системы. Но французы? Форрест никак не мог этого понять. Хуже всего то, что французы – самая сильная с военной точки зрения нация на земле, и именно она, зарядив мушкеты и оседлав коней, распространяет зло республиканства. Британцы, естественно, обязаны избавить мир от подобной заразы. Форрест считал войну крестовым походом во имя духовных ценностей, битвой за благопристойность и порядок, а победа Британии будет означать, что Всевышний, который, разумеется, не одобряет республиканских настроений, благословил ее солдат.
Однажды он даже изложил свои мысли майору Хогану и был глубоко потрясен, когда инженер с ходу опроверг его идеи: "Дорогой мой Форрест! Мы сражаемся исключительно из-за прибыли! Если бы Бони не закрыл португальские гавани для британцев, вы бы уютно посапывали в своей постели в Челмсфорде". Форрест припомнил этот разговор и взглянул на Шарпа:
- Шарп, а вы зачем сражаетесь?
- Сэр? – Шарпу на секунду показалось, что Форрест предлагает сдать армию защитникам Пикурины. – Зачем нам сражаться?
- Да, Шарп. Зачем лично вы сражаетесь? Вы против республиканства?
- Я, сэр? Да мне даже слова такого не выговорить, - он улыбнулся Форресту. – Боже мой, сэр, мы всегда дрались с французами. Даже лет двадцать назад или около того. Если бы мы этого не делали, они бы нас завоевали, и нам бы пришлось есть улиток и говорить по-французски, – он рассмеялся, но заметил, что майор серьезен. - Не знаю, сэр. Мы воюем с ними, потому что они надоедливые ублюдки и надо прибрать их к ногтю.
Форрест вздохнул. Он попытался объяснить Шарпу политическое устройство мира, но тут полковник Уиндхэм и группа офицеров батальона присоединились к ним на бруствере. Уиндхэм был в добром расположении духа: он смотрел, как британские ядра разрушают остатки французского палисада и возбужденно похлопывал судорожно сжатым кулаком по ладони:
- Отлично, парни! Задайте жару этим ублюдкам! – Повернувшись, он вежливо кивнул Шарпу и улыбнулся Форресту: - Чудесный день, Форрест, чудесный! Две лисы! - Хоган как-то поделился с Шарпом наблюдением, что для британского офицера нет ничего более вдохновляющего, чем мертвая лиса. Но дважды удовлетворенный Уиндхэм принес и новости. Он вытянул из кармана письмо и продемонстрировал его Форресту: - Письмо от миссис Уиндхэм, Форрест. Чудесные новости!
- Отлично, сэр! – Форрест, как и Шарп, гадал, не подарила ли лишенная подбородка Джессика жизнь какому-нибудь малютке Уиндхэму, но дело было не в этом. Полковник развернул письмо, что-то промычал, проглядывая первые строки, и по лицам Лероя и других новоприбывших Шарп понял, что они не первые, кого Уиндхэм знакомит с хорошими новостями, в чем бы они ни заключались.
- Вот! У нас были проблемы с браконьерами, Форрест, чертовски серьезные проблемы. Среди крестьян завелся негодяй! Но моя замечательная жена поймала его!
- Замечательно, сэр, – Форрест вложил в эти слова весь свой энтузиазм.
- И более того, не просто поймала! Она приобрела новый капкан. Чертова штуковина оказалась настолько мощной, что отсекла ему ступню, и он умер от гангрены. Вот, смотрите, миссис Уиндхэм пишет: "Это так вдохновило нашего приходского священника, что упомянул в воскресной проповеди, что испытает Наказание за грех свой каждый, кто не Заботится о Долге своем!" - Уиндхэм обвел собравшихся восторженным взглядом. Шарп готов был поспорить, что никто из прихожан не забывает о своем долге, пока миссис Уиндхэм так заботится о своем, но решил, что момент не очень подходит для того, чтобы произнести это вслух. Уиндхэм снова уткнулся в письмо. - Чудесный человек наш священник. В седле держится, как настоящий вояка. Знаете этот текст?
Шарп подождал, пока бухнет пушка, потом мягко произнес:
- Книга Чисел, глава тридцать вторая, стих двадцать третий, сэр?
Полковник воззрился на него:
- Черт возьми, как вы узнали? – в голосе сквозило подозрение, как будто стрелок мог прочесть письмо. Лерой ухмылялся.
Шарп решил не рассказывать, что в спальне сиротского приюта, где он рос, этот текст был написан на стене трехфутовыми буквами:
- Показалось подходящим, сэр.
- Именно, Шарп, чертовски подходящим. "Наказание за грех ваш постигнет вас". И постигло, а? Умер от гангрены! – Уиндхэм расхохотался и повернулся поприветствовать майора Коллетта, приведшего с собой слугу полковника, нагруженного бутылками вина. Полковник улыбнулся офицерам: - Думаю, это надо отпраздновать. Давайте выпьем за ночную атаку.