- Но вы же представили мне доказательство, что он существует, и я вам в этом случае готов поверить, - возразил Видаль. Он помолчал минуту, потом спросил: - Вы можете назвать хоть какую-нибудь причину, по которой я могу не выполнить свой долг гражданина по отношению к вам?
- Не могу.
Тон, которым говорил Сейрак, был равнодушным до такой степени, что голос его звучал почти презрительно.
Видаль поклонился ему и повернулся к Анжель.
- Тогда, моя дорогая, остается только отдать этого милого человека на съедение львам.
- Жером! - Она побледнела и схватила мужа за руку.
- Что еще? Надеюсь, ты не собираешься предложить мне пожалеть его?
- Что было - то прошло. Кроме того, он не так уж и навредил нам. Ему ведь не удалось осуществить задуманное. Будем милосердны, Жером. Давай отпустим его с миром.
Муж посмотрел на нее и сказал с усмешкой:
- Отпустить его? Дать спастись этому волку? Но, определенно, тут распорядилась судьба, это она привела его именно к нам, а не в какой-нибудь другой парижский дом. - Он говорил почти грубо. - Шевалье оказался здесь, чтобы заплатить по старому счету. Воля судьбы вполне определенна. - Он взглянул на Сейрака. - Какие воспоминания вы пробудили во мне! - сказал он, горько улыбаясь. - Дождливый день в марте - жерминале по календарю Свободы, - десять лет назад, когда мы с Анжель бежали из Бовалуара, преследуемые вашими громилами. Как бы они поступили со мной, если бы поймали? Как обошлись бы с ней? Вы пощадили бы нас? И тем не менее она умоляет меня пощадить вас! - Жером с горечью рассмеялся. - Это было в жерминале - месяце сева. А сейчас мессидор - месяц жатвы. В якобинском календаре заключена ирония, очень подходящая к вашему случаю. Посеянное вами тогда придется пожать сейчас.
- Готов принять что угодно, только бы не слушать вас больше, - сухо ответил Сейрак, отвесив насмешливый поклон.
Видаль повернулся к окну, но Анжель снова загородила ему дорогу.
- Нет, Жером! Опомнись! - Ее голос дрожал, как будто она испытывала ужас. - У меня нехорошее предчувствие. Твоя безжалостность может принести нам беду. Ради Бога, пусть он уйдет. Мы отомстим ему благородством, понимаешь? Что он для нас, в конце концов? Пустое место. Отпусти его, Жером! Если ты меня любишь, исполни мое желание.
Видаль взглянул на жену. Его решимость была поколеблена.
- Только из любви к тебе я хочу оплатить по этому счету.
- Оплати. Но не монетой месье де Сейрака. Рассчитайся добром за зло, Жером, - только поступив так, ты поступишь достойно, пусть он идет своей дорогой.
- Клянусь честью, я не так понимаю, что такое расплата, - проворчал он.
- И возмездие - тоже. К сожалению. Отпусти его. Ради Бога, дай ему уйти. Думаю, месье де Сейрак уже поплатился и будет расплачиваться до конца своей жизни.
- Ах, вот оно что! - этот аргумент Видаль понял. Ему стало ясно, что верхом милосердия с его стороны было бы отдать Сейрака преследователям, которые могли положить конец его страданиям.
- Ну что ж! Из любви к тебе, - сказал он. - Если ты просишь, пусть так и будет. В конце концов, как ты сказала, он действительно пустое место. - Видаль обернулся к Сейраку. - Гражданин, ваш путь свободен. Можете уходить.
- Благодарю вас за милосердие, - сказал тот, но взглянул при этом на Анжель. Потом поклонился, сделал шаг по направлению к двери и вдруг остановился, застыл и рухнул на пол.
Видаль растерянно посмотрел на жену и спросил:
- Что же теперь делать?
Она опустилась на колени рядом с потерявшим сознание Сейраком, взяла его за плечи и приподняла голову. Почувствовав влагу под рукой, она быстро отдернула ее.
- Он ранен! - воскликнула Анжель с нотками жалости в голосе.
Приступ слабости, ввергший шевалье в обморок, был непродолжительным. Как только Анжель договорила, Сейрак снова открыл глаза, похожие на черные провалы на прозрачно-бледном лице. Мгновение они были пустыми и бессмысленными, но постепенно оживились, и в них появилось любопытство, выдающее отсутствие ориентации в окружающей обстановке, следующее за возвращением сознания. Но когда взгляд шевалье упал на Анжель, все еще поддерживавшую его голову, он полностью пришел в себя.
- Извините, - произнес он. - Мне неприятно причинять вам беспокойство, но… - Сейрак с трудом улыбнулся.
Видаль тоже опустился на колени рядом с ним.
- Давайте осмотрим вашу рану, гражданин шевалье.
- Ерунда! Ничего страшного. Когда я сворачивал за угол, один из этих псов швырнул в меня нож. Небольшая царапина, я не обратил на нее внимание. Должно быть, я упал в обморок просто от слабости. Я не ел со вчерашнего утра.
Видаль был по сути добрым и великодушным человеком, и обморок Сейрака возбудил в нем жалость, отчасти заглушившую воспоминания о том, что произошло между ними в прошлом. Не понадобилось и вмешательства Анжель, чтобы он превратился в доброго самаритянина по отношению к давнему врагу.
Вдвоем Анжель и Жером Видаль помогли шевалье подняться и усадили его в кресло. Полковник обнажил раненое плечо Сейрака, а Анжель промыла и обработала рану, которая была и в самом деле неглубокой, как сказал шевалье.
Потом Анжель быстро приготовила ужин, и очень скоро аппетитно пахнущий омлет стоял перед беглецом. Он набросился на пищу, и никакие требования этикета уже не могли удержать его волчьего аппетита. Видаль налил ему простого и весьма дурного качества красного вина, которое в лучшие времена шевалье счел бы настоящей отравой. Но несчастья и лишения умерили его гастрономические притязания. Он пил, пока бутылка не опустела, смакуя невозможно едкую жидкость с благодарностью.
Он начал ужинать первым и закончил последним. Наевшись, с легким вздохом он откинулся в кресле, согретый пищей и взбодренный вином. Великодушие, проявленное к нему людьми, некогда бывшими его врагами, настроило его на особый лад.
- Человек, - заговорил он, - есть, в сущности, не что иное, как творение собственного желудка. Этим определяется своего рода жизненная философия. Полчаса назад я считал, что не могу больше убегать и прятаться в попытках сохранить свою пустую жизнь просто потому, что пустота была моим физическим состоянием. Я был готов пойти и сдаться этим канальям только для того, чтобы положить всему этому конец. Но, поев и выпив, я как будто заново родился. Ожив, я больше всего хочу, практически любой ценой, продлить свою жизнь. Надеюсь, гражданка, и вы, полковник, что по этой метаморфозе можете судить о глубине моей благодарности.
Таким странным образом прошлое, бывшее болью для всех троих, было перечеркнуто. Супруги Видаль дали ему убежище, и это накладывало на него определенные обязательства. Если хочешь сохранять ненависть к своему врагу, нельзя заключать перемирие; а если оно так или иначе заключено, ненависть тает понемногу. Почти не заметив перехода из одного состояния в другое, они начали расспрашивать, зачем он приехал в Париж и что делал здесь.
- Я предпринял почти безнадежную попытку бежать, - сообщил он, - вознамерился переправиться в Англию. Один друг в Нанте поможет мне с этим в любой момент. Потом, чтобы не оказаться без средств к существованию в чужой стране, я вернулся в надежде забрать кое-какие бумаги и драгоценности, хранившиеся в моем доме здесь. Я должен был понимать тщетность такого предприятия. Конечно же, толпа успела все обшарить до меня, а что оставила она, реквизировали в национальную казну ваши друзья из Конвента. Я напрасно приехал, так же как, возможно, и вы напрасно проявили ко мне доброту и напрасно подвергаете себя опасности, укрывая меня. Я не вижу для себя возможности когда-нибудь выбраться из Парижа подобру-поздорову. - Он помрачнел и заключил: - Из всего, что произошло, можно сделать вывод, что я поступил глупо, убежав сегодня вечером от толпы. На некоторое время обычный инстинкт самосохранения одержал верх над рассудком. Теперь я понимаю, насколько лучше было бы просто сдаться и позволить им прикончить меня.
Решившись на добрый поступок, как, впрочем, и любой другой, трудно совершить только первый шаг. Когда же он сделан - наоборот, повернуть назад уже непросто. Анжель испытывала еще большее, чем ее муж, сочувствие к беглецу. Его безропотность и уныние - и кто знает, возможно, также приятная внешность, потому что шевалье был привлекательным мужчиной и на его облике лежала печать знатности и хорошего воспитания, - вызвали в ней чувство сострадания, и она, решив быть в этом последовательной, обратилась к мужу:
- Ты в состоянии помочь ему, Жером? У тебя есть возможность тайно вывезти его из Парижа?
- Мне? Вывезти его? - изумленно выдавил из себя Видаль.
- Нет, нет, - сказал Сейрак. - Вы требуете от него слишком многого, гражданка. Каким бы я ни был сегодня, в юности я действительно много грешил и виноват перед вами обоими. Есть предел добру, которым можно отплатить за зло.
- Но не для христиан, - возразила Анжель.
Шевалье слабо улыбнулся.
- Для христиан! Ха! Но вы забываете, что, видите ли, Республика упразднила христианство. Нет, нет, вы просите полковника Видаля сделать больше, чем заложено в его натуре, возможно, даже больше, чем моя натура позволит принять.
На лице Видаля теперь тоже появилось выражение сострадания.
- Если вы в состоянии принять это, гражданин, то я в состоянии предложить вам выход, - сказал он. - Одна из моих задач здесь, в Париже, состоит в том, чтобы набрать подкрепление для армии генерала Дюмурье. Неотложно требуются рекруты, и через неделю из Парижа к границе со мной отправится множество людей. Вы уже видите дверь, которую я открываю перед вами? Рекрут, гражданин шевалье. Присоединяйтесь ко мне, я внесу вас в списки солдат, и не возникнет никаких вопросов. Как только вы наденете голубой мундир, вам не будет грозить никакая опасность. Вы выйдете из Парижа с моими солдатами, и, как только окажетесь за его пределами, я с готовностью пошлю вас на какое-нибудь особое задание, чтобы дать возможность дезертировать и отправиться к вашим друзьям в Нанте.
Анжель горячо поддержала этот план. Что касается Сейрака, то он только удивленно и печально смотрел на полковника, не говоря в ответ ни слова.
- Вы сделаете это для меня? - наконец спросил он.
Шевалье поднялся и склонился над столом.
- Если ваша натура позволяет принять это, - с легкой иронией сказал Видаль.
- Гражданин полковник, вы мстите поистине благородно. У меня нет слов, которые…
- Не нужно слов. Сегодня вам лучше остаться здесь. Мы не можем предложить вам постель, поскольку, как видите, у нас небольшая квартира. Но если вас устроит пол и ковер, в который можно завернуться, то по крайней мере здесь, вы будете в безопасности и сможете спать спокойно. Завтра мы превратим вас в солдата Единой и Неделимой Республики.
Сейрак сел и, то ли от переполнявших его чувств, то ли просто от страшной усталости, уронил голову на руки и заплакал.
Глава III
На следующий день вскоре после полудня Видаль докладывал в Тюильри о делах, которые поручил ему генерал Дюмурье, и совершил при этом страшную ошибку: не только потому, что отвечал на праздные вопросы относительно дела, приведшего его в Париж, но, более того, отвечал правдиво. Прояви он осмотрительность, никто не узнал бы о поручении генерала, пока он сам не выступил бы в Конвенте перед представителями нации. Если бы Сен-Жюст тогда разобрался в этом деле - как должен был поступить, - по крайней мере, у него возникло бы претензий по отношению к Видалю. Он направил бы все свое негодование на самого генерала Дюмурье, минуя Видаля, который был всего лишь послушным инструментом в руках своего командира. Однако излишняя разговорчивость полковника привела к конфликту с Сен-Жюстом, и Жером оказался в очень серьезной опасности, на волосок от гибели.
Это происходило в зале дворца в ветреный день мессидора, для которого характерны ссоры. Видаль с важным видом поднимался по ступенькам, звеня шпорами и громыхая саблей; он схватил за плечо неопрятного привратника так, что тот скорчился, и приказал ему грозно:
- Иди и скажи представителям нации, что пришел полковник Видаль из Голландской армии, чтобы изложить перед августовской ассамблеей жалобу генерала Дюмурье.
Зал был заполнен обычной толпой, бездельники и люди дела стояли рядом; патриоты в красных фригийских колпаках, неряшливые в силу своего "истинного" патриотизма, слонялись без дела, покуривая грязные трубки; туда-сюда сновали юристы в черных мантиях, изображая страшную занятость, то тут, то там граждане представители становились центром небольшой толпы крикливых республиканцев обоих полов; члены Национальной гвардии в синих мундирах, несколько солдат и бесчисленное множество шпионов и агентов секций приходили и уходили или бродили по залу, перемещаясь от одной группы к другой.
Но как только заговорил Видаль, неожиданно наступило молчание, и полковник обнаружил, что все взгляды устремлены на него. Но это ни в малейшей степени не обескуражило его. Он видел войну и смерть, и ему не было дела до выражения лиц уставившихся на него оборванцев. Более того, он был убежден, что у него прекрасная фигура, он на несколько дюймов возвышался над самым высоким из присутствовавших, и к тому же был достаточно молод, чтобы ему не льстило то обстоятельство, что он - центр всеобщего внимания.
Он отпустил привратника, который помчался докладывать о нем, и стоял, с некоторым высокомерием позволяя окружающим любоваться своим простым, но не без приятности, лицом и лихо сдвинутой на ухо огромной шляпой с кокардой.
Из группы людей выступил капитан национальной гвардии.
- Ба! Видаль, мой полковник! - воскликнул он, приближаясь. - Ты как с неба свалился.
Видаль глянул на него сверху вниз.
- Верное определение, - сказал он. - Я ангел мщения.
Это было многообещающее начало, и праздная публика придвинулась поближе к нему в надежде, что последует продолжение, дополняющее уже сказанное.
Дюшатель - капитан Национальной гвардии - принялся расспрашивать нашего полковника, и Видаль не счел необходимым делать секрет из того, что вскоре должно было стать основной темой разговоров в Париже.
- Проклятая собака подрядчик наживается на крови французских солдат, - сказал он. - Я приехал, чтобы возбудить процесс, который заставит его голову понюхать национальную корзину.
Этот образ был нов и звучал истинно патриотически. Несколько оборванцев зааплодировали.
Какой-то патриот во фригийском колпаке с кокардой и в неописуемо гнусном платье вынул из зубов длинную чадящую трубку и нахально сплюнул на мантию юриста, которая, несомненно, казалась ему слишком чистой для доброго республиканца, каковым он считал себя.
- Свинья! - злобно выпалил юрист.
- Брат, - спокойно ответил патриот, - если ты будешь путаться у меня под ногами, такое случится еще не раз. - И он обратил взгляд на Видаля, громогласно потребовав назвать имя и преступление, о которых тот упомянул.
Видаль выложил все без колебаний. Как солдат, он, естественно, был полон негодования, и его не волновало, как скоро его слова обрастут отвратительными подробностями.
- Предатель, о котором я говорю, - правительственный подрядчик, которому нация платит за снабжение армии обувью. Движимый отвратительной алчностью, он прислал нам сапоги, сделанные скорее из бумаги, чем из кожи, вследствие чего солдаты Франции ходят разутые и были погублены тысячи жизней - ценных для Франции в эти тяжелые времена, но пожертвованных только для того, чтобы этот вор смог обогатиться.
Послышались негодующие голоса. "Его имя! Имя!" - требовали они.
Видаль вдруг подумал, что был, пожалуй, неосмотрителен. Но было уже поздно.
- Я приберегу его имя для граждан представителей, - сказал он, когда люди начали вплотную окружать его, и, выставив локти, силой освободил вокруг себя пространство. - Святая гильотина! - заревел он. - Не напирайте на меня!
Вернулся привратник с сообщением, что Конвент проводит дебаты. Гражданин президент желает, чтобы полковник Видаль подождал, но был наготове. Он будет извещен, когда Национальный конвент разрешит ему выступить.
И затем, прежде чем полковник успел ответить, кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел стройного юношу с внешностью Антиноя. На нем не было головного убора, и его роскошные, тщательно завитые каштановые волосы перехватывала широкая лента из черного шелка. Судя по его элегантному платью, он мог быть аристократом.
- Можно вас на пару слов, полковник? - тихо спросил он, кривя губы в презрительной усмешке.
- На сколько вам будет угодно, - последовал моментальный ответ, - хотя я понятия не имею, кто вы такой.
- Меня зовут Сен-Жюст. Я самый незаметный и незначительный из представителей великой нации.
Эту характеристику можно было не добавлять. Его имени было достаточно для многих людей, и более чем достаточно для Видаля, которого Дюмурье предупреждал, что этот человек - друг того самого мошенника-подрядчика, обвинить которого был послан полковник.
Только сейчас солдат сообразил, что проявил неосмотрительность, однако не встревожился и не насторожился.
- Я вас слушаю, - начал он.
- Сюда, - сказал представитель, отводя его в сторону.