- Вот хлеб от Марфы, совсем свежий был...
- Как поживает Марфа? - Аполлон с задумчивым видом отщипнул кусочек от каравая и без особого аппетита съел.
Карп покачал головой, глядя на него:
- Хорошо поживает, слава Богу!... А вот масло от Феклы...
- Как поживает Фекла? - Аполлон лег на постель и уставился в потолок.
- Хорошо поживает, слава Богу!... А вы бы, барин, подумали о себе. Нельзя так много писать. Одно что кровью пишете... - он опять покачал головой. - Вот сало от Степана... А барышни Кучинские опять спрашивали о вас... Аполлон вскинул брови:
- Бог с ними - с барышнями!... Как брат мой? Карп с сумрачным видом пожал плечами:
- Да как! Обыкновенно... То в окно глядит, то развздыхается, то просит страничку перевернуть.
- Ворчит?
- Ворчит помаленьку... Эх, судьба окаянная!... Молодому бы барину танцы танцевать...
Каждый день Аполлон работал в библиотеке Милодоры. Сдав книгоиздателю "Буколики", принялся за перевод "Энеиды". Но в последнее время его все более привлекали собственные философские тексты. Некоторым своим мыслям Аполлон находил подтверждение у немецких и французских авторов (в шкафах было немало книг на европейских языках). Временами, отвлекшись от перевода, Аполлон записывал на отдельных листочках свои мысли. На самые разные темы. Он писал о любви, о воле, о Духе, о сладости познания и так далее. Писал ровным убористым почерком. Листочков у него уже собралось много. Когда Аполлон как-то привел их в порядок и разложил по темам, то не мог не заметить, что многие мысли, казавшиеся ранее обрывками, удачно дополняют друг друга, а все собрание мыслей как бы складывается в теорию... И теория эта становилась все яснее, она все более проявлялась - как все более проявляется человек, выходящий из тумана.
Аполлону представлялось, что постепенно и он проявляется и развивается и как бы выходит на совсем иной уровень мировосприятия, как бы поднимается ближе к Богу. Это волновало. Аполлону казалось, что он стал больше видеть, больше понимать. Иной раз он даже казался себе почти всемогущим (однако, пребывая в ином состоянии духа, Аполлон не мог не иронизировать над собой и над тем, что представлялось ему фантазиями)...
Впечатленный увиденным в анатомическом театре, он, например, написал:
"Человек - как жидкость в сосуде. Он может изливаться и переливаться (в пространстве). Главное - не расплескаться и суметь принять прежние формы - суметь организоваться. Для этих превращений необходимы невероятные усилия воли.
Воля - особая субстанция. Воля - движение, воля - бессмертие, воля - общение, воля - безграничная власть над плотью. Воля - это твое присутствие в других, подобных тебе...
Главное - организоваться. Для этого необходимы колоссальные силы. Однако силы эти исходят не извне, а изнутри..."
... Перечитывая запись спустя пару дней, Аполлон думал, что мысли эти можно было бы вполне принять за сумасшествие, если бы в них не угадывался некий глубинный смысл. Записаны они были на едином движении души. И когда писались, были понятны, ясны - были откровением свыше, были будто вспышкой света... А через несколько дней... свет погас. Металл остыл и стал темен.
Часто за работой Аполлон думал о Милодоре.
Все в кабинете напоминало о ней: и конторка, и письменный прибор, и книги, которыми она пользовалась чаще других, и даже окно, в которое она с задумчивостью смотрела. Вспоминать о Милодоре было тревожно и одновременно приятно. Аполлон помнил разговор с Федотовым и Холстицким...
Но Милодора с каждым днем как бы отдалялась, порой даже теряла черты реальности, она становилась как сон - прекрасный несбыточный сон, и Аполлон ничего с этим не мог поделать, он не мог бесконечно удерживать ее образ. И ему от сознания собственного бессилия становилось плохо.
Однажды Аполлон, припомнив слова Насти о ее странных снах, спустился к ней в надежде услышать что-нибудь о Милодоре. В подвале, в жилье сапожника Захара стоял неистребимый дух кислого молока и жареного лука. Самого Захара не было; а девочку тот имел обыкновение запирать на ключ.
Аполлон взял ключ у Антипа и отпер дверь. Он едва разглядел Настю в бледном луче света. Настя играла на кровати с тряпичной куклой.
- Это вы? А я думала - папаша... - на лице Насти сияла почти счастливая улыбка.
Аполлон увел девочку на воздух, погулять. Прокатил ее на извозчике, потом на карусели. В мелочной лавке попили чай с пряниками возле большого самовара. Настя не могла скрыть, как все это нравится ей: и извозчик, и карусель, и пузатый самовар. Она пребывала в состоянии почти болезненного возбуждения, глазки ее блестели, туда-сюда постреливали и то и дело останавливались на лице Аполлона.
Между первой и второй чашками душистого китайского чая Аполлон спросил девочку, не приходят ли к ней все еще те самые сны.
Признаюсь, они поразили меня...
Настя уверенно покачала головой:
Те сны приходят только когда я болею... Но если вы говорите о госпоже Милодоре, то есть обо мне, то я - ваша невеста... - слова эти Настя сказала запросто, шмыгнув носом, прихлебывая чай, откусывая от пряника, качая ногой под столом; она и не задумывалась над тем, какой эффект ее слова могут произвести на Аполлона, который как раз и ждал от нее каких-то подобных слов.
Аполлон с улыбкой предложил:
Мы с тобой пока будем дружить. Ладно? Мы ведь хорошо понимаем друг друга.
Только вы. Другие ничего не видят во мне; или видят лишь девочку, играющую в куклы...
Ая?
Вы видите во мне невесту.
А в госпоже Милодоре?..
Настя аккуратно подобрала со скатерти крошки глазури, насыпавшейся с пряника, и отправила их в рот.
Сегодня просторно, завтра - темно, а потом может быть тесно...
Ты о чем? - не понял Аполлон.
Вы спросили, я сказала... Говорю, потому что говорится... Сама не знаю... - Настя с каким-то нервным выражением лица глянула за окно. - А вы... знаете?
Он улыбнулся растерянно:
Этого никто не знает. Но ты говори... если чувствуешь, что слова от сердца. Твое сердце мудрое, я заметил.
Настя опять, с наслаждением жмурясь, прихлебывала чай; быть может, она и не пила прежде такого вкусного чая. Девочка сказала:
Она тоже знает, что я ваша невеста. Мы разговариваем иногда. Она сказала, что пишет про меня, и я как бы живу у нее в голове... Она о вас знала, когда вы еще были далеко и только увидели ее издали... Я ей сказала...
Издали... - у Аполлона так и вытянулось лицо. - На балу?
Кажется, на улице... Но это не важно...
А что важно?
Есть еще одна женщина. Все присматривается к вам, ходит вокруг.
Устиша? - засмеялся Аполлон. - Бог мой! Она только милая девушка. И не имеет никакого отношения...
Настя грустно покачала головой:
Нет, Устиша - мне как сестра. Она добрая. А та женщина... Не приведи Господь с ней встретиться. Но с ней все встречаются однажды.
Аполлон кивнул:
Я, кажется, понял, о ком ты. Но не думаешь же ты, что она постучит ко мне в дверь?
Взгляд у Насти стал отстраненный:
К вам... Или к госпоже Милодоре... Или ко мне... А может, еще к кому-то, но постучит непременно. И скоро... Иначе зачем же она тут ходит?
Аполлон подвинул ближе к девочке корзинку с пряниками, стоящую на столе:
Кто-то другой принял бы наш разговор за птичий щебет. Не находишь?
Только не госпожа Милодора, - Настя взяла еще пряник; она, кажется, была голодна.
Глава 13
Однажды поздно утром, когда Аполлон отсыпался после ночных бдений у свечи, к нему в дверь постучала Устиша и сказала, что приехала госпожа и просит, как только он сможет, зайти к ней...
Сна у Аполлона как ни бывало. И уже минут через двадцать он готов был идти... бежать... лететь... Но ради приличия Аполлон решил выждать хоть час. Этот час показался ему чуть не самым долгим в жизни... Аполлон сидел за столом и смотрел на циферблат, нетерпеливым взглядом едва не подталкивая стрелки.
Наконец вот она... дверь кабинета, столь знакомая уже.
В груди гулким колоколом било сердце.
...Милодора показалась ему еще прекраснее, чем прежде. Хотя он не видел ее недели две, представилось, будто прошла целая вечность.
Милодора поднялась ему навстречу. Тихо зашелестело ее платье, а может, это был ее неожиданный вздох... Они сошлись на середине кабинета близко-близко. И Аполлон заглянул Милодоре в лицо. Ему и раньше раза два посчастливилось быть так близко от Милодоры. Но это было случайно и мимолетно... А сейчас они стояли совсем рядом и смотрели друг другу в глаза (о, наконец- то!) и чувствовали дыхание друг друга.
В Милодоре произошли явные перемены - именно в глазах ее. Глаза ее и раньше были теплые, уютные... Но сегодня... - у Аполлона от этой дерзкой мысли сердце чуть не остановилось... - в глазах Милодоры появилась любовь. Нет, это не был легкомысленный кокетливый флюид, призванный очаровать, привлечь, привязать, одурманить и затем исчезнуть без следа. Это было чувство - осознанное, взлелеянное. И чувство сейчас правило Милодорой... Глаза ее были глубоки, огромны; глаза, устремленные к Аполлону, спешили видеть его. Они были так чисты!..
Душа его вздохнула легко:
Вот и вы, слава Богу!..
Аполлон взял дрожащую руку Милодоры и, не склоняясь, глядя в эти прекрасные глаза, молча поцеловал - один пальчик, другой- Глаза Милодоры заблестели - Аполлону показалось, что на них навернулись слезы.
Милодора прошептала:
Вы скучали...
Без вас как можно не скучать!.. - Аполлон ощутил, что от этой женщины сейчас так и веяло теплом, а рука ее... нежная кожа была мраморно- белая и бархатистая - последнее он ощущал губами.
Простите... Я была вынуждена так внезапно уехать... Я бранила себя, что не могла с вами попрощаться... Но уезжала слишком рано...
Не говорите ничего, - покачал головой Аполлон. - Зачем слова?
Но она тихо продолжала:
Я была вынуждена... Наверное, вам не надо бы это знать, но, с другой стороны... я не могу держать вас в неведении теперь... раз уж все так складывается. Дело в том, что наш кружок не чисто литературный... И в глазах определенной - не самой лучшей - части общества кружок наш представляет опасность для...
О чем вы? - Аполлон почти не слышал ее.
Разве вы не знаете?.. - Милодора взялась за висок, будто что-то кольнуло в нем. - Впрочем, я ведь сама хотела, чтобы вы не знали. Но приходится сказать - иначе мне не объясниться... В стенах этого кабинета, Аполлон Данилович... нет, дальше - там, в гостиной... происходят тайные диспуты... обсуждается персона государя - и в весьма нелестном для него свете...
В свете... - не вникая в смысл ее слов, будто завороженный, повторил Аполлон.
Вы не знаете... Я как-то была представлена Александру Павловичу - он милый остроумный, даже на вид мягкий, человек. Но есть у нас люди, которые убеждены, что государь ведет вредную, можно сказать, человеконенавистническую политику - как будто он подпал под влияние дьявола - вы догадываетесь, конечно, кого я имею в виду, - и сам не видит, что творит. Между тем народ так поверил в него... Так вот... эти люди вхожи в мой дом...
Да... В ваш дом... - Аполлон наслаждался звуком ее голоса, а то, что Милодора говорила, лишь постепенно доходило до его сознания.
Аполлон тут вспомнил, что уже предполагал нечто подобное - думал о ложах масонов.
Крепче сжав Милодоре руку, он сказал:
Сударыня, но это, должно быть, действительно опасно?! Я имею в виду - лично для вас...
Глаза Милодоры заблестели:
Разве вы не видите, Аполлон Данилович, что в России сейчас все - каждый шаг - становится опасным? Мы начинали с вполне безобидного кружка людей, имеющих вкус к литературе. И обсуждали басни... - Милодора грустно улыбнулась. - А постепенно как-то перешли на обсуждение обстоятельств. Мы обнаружили закономерность: за светом следует тьма, за добрым государем - деспот... Поверьте, грядут тяжелые времена! И мыслящие люди, могущие повлиять на общественное мнение, не имеют права оставаться в стороне.
Аполлон покачал головой:
Зачем сейчас говорить об этом? Я так давно вас не видел...
Но Милодора говорила:
Возможно, они уже начались - тяжелые времена... Среди ночи ко мне прибыл человек от графа Н. и сказал, что надо спрятаться.
Поэтому вы так внезапно исчезли? - понял Аполлон.
Спустя некоторое время оказалось, что тревога была ложной. Слава Богу!.. А для всех - я была в деревне...
Да, да... Мне говорили...
Но, Боже мой, как я о вас скучала!.. И не страшусь в этом признаться. Разве не удивительно?
Они отошли в угол кабинета и присели на диванчик с гнутыми ножками. Аполлон почувствовал, что у него кружится голова. Должно быть, голова кружилась и у Милодоры. Во взгляде у нее было столько расположения, что глаза этой прекрасной женщины показались Аполлону родными, хотя он и знал ее совсем недавно. В глазах ее была доброта - доброта жила там; глаза Милодоры были олицетворением, образом доброты. Даже если бы Аполлон захотел, он не смог бы представить глаза Милодоры недобрыми или того хуже - злыми. Это были бы уже не ее глаза.
Аполлон сейчас смотрел на Милодору и не стыдился своего пристального взгляда; он видел, что взгляд его нисколько не смущает Милодору; должно быть, они переступили уже ту грань, когда столь открыто разглядывать предмет своего интереса - признак дурного тона, невежливость, нетактичность; наоборот, от этого разглядывания оба они получали неизмеримое удовольствие; они к этому удовольствию сознательно шли и теперь, разглядывая, теша глаз, обретали друг друга.
Аполлон сказал:
Вы, верно, посчитали, что у меня нет вкуса к литературе...
Едва заметная тень пробежала по лицу Милодоры.
Вы о чем?
О вашем кружке.
И снова по прекрасному лицу Милодоры пробежала тень.
Я сказала о нашем обществе только потому, что должна была сказать вам. Вы должны были узнать от меня, а не от кого-нибудь другого, - может, неумного, может, злого. Но я вовсе не имела в виду приглашать вас...
Все-таки мне хотелось бы. И вы, сударыня, должны понять: все, что касается вас, волнует меня очень. Разве это не видно?..
Видно... Однако последствия...
Аполлон перебил ее:
Разве последствия уже не настали? Последствия того, что я однажды ступил в ваш дом.
Диванчик был маленький, поэтому они сидели очень близко друг к другу, и Аполлон ловил дыхание Милодоры, когда она говорила, - дыхание чистое и как бы пьянящее.
Смутившись на секунду, Милодора сказала:
Вы должны все продумать трижды, пока я не ответила вам "да".
Аполлон сжал посильнее ей руку:
Не лишайте меня радости чаще видеть вас...
Будь по-вашему, Аполлон Данилович, - Милодора опустила глаза. - Мы собираемся сегодня...
Глава 14
Так спокойно и хорошо было на сердце. Аполлон сидел у раскрытого окна своей каморки весь залитый солнечными лучами - не такими уж частыми гостями в северной столице - и делал перевод. Да, хорошо, плодотворно работать можно только со спокойным сердцем. Когда Аполлон еще не знал Милодоры и сердце его не терзалось муками сомнений, он мог работать сутками напролет. Сердцем его никто не владел, сердце его было как бы пусто. А сейчас напротив - наполнилось его сердце благодатным чувством, уверенностью, ожило, и из него теперь можно было черпать несметные силы. Аполлон, воодушевленный убежденностью в ответном чувстве, мог, кажется, вершить чудеса. И вершил; работа у него получалась замечательная... Дух его поднялся высоко - Аполлон весьма кстати оказался у окна. Он как бы увидел себя парящим - над этим прекрасным городом, над купами деревьев, над берегами воспетой многими поэтами реки. Дух его, обретший способность далеко видеть, теперь был как бы призван творить...
Отвлекшись от работы, Аполлон смотрел на город и думал о Милодоре.
Аполлон поймал себя на том, что впервые думает о ней как о возлюбленной. До сих пор он, человек достаточно уверенный в себе и своих силах, не решался думать о ней иначе, как о богатой и очень красивой (потому недоступной) женщине, хозяйке дома. Теперь она представлялась ему слабой и нуждающейся в защите - именно в его защите; быть может, граф Н., человек премного известный и влиятельный, мог обеспечить ей защиту лучшую - и защищал, но Милодора как бы дала понять, что ищет защиты у Аполлона, предпочитает укрыться за его плечом, - она ведь призналась ему, что вынуждена была прятаться от неких темных сил.
Аполлон не сомневался: уж коли наполненное сердце оказалось способно поднять его в небеса, в нем найдутся силы защитить Милодору, любовь к которой захватила его столь стремительно и властно...
Времени было около полудня. Пребывая в приподнятом настроении, думая о Милодоре, Аполлон вдруг ощутил голод и поймал себя на мысли о том, что впервые за многие дни ему хочется есть. Поскольку вызвать к себе горничную или кухарку он не мог - не было в его каморке колокольчика, - пришлось спускаться.
Сделав кухарке заказ, Аполлон опять отправился к себе и в коридоре первого этажа столкнулся с господином Карнизовым. Тот уходил на службу, должно быть, - был в новеньком с иголочки мундире, и безбожно скрипели его начищенные до блеска сапоги. Прежде Аполлон видел господина Карнизова мельком, но только издалека. И мнения о нем до сих пор не сложил. Собственно, не сложил он своего мнения и сейчас - слишком короткой была встреча и господин Карнизов, едва взглянув на Аполлона, отвел глаза. Аполлон припомнил, что ему будто Устиша говорила: господин Карнизов никогда не смотрит прямо в глаза, словно самой природе этого человека противно смотреть кому бы то ни было в глаза. Однако нечто неприятное Аполлон все же уловил во взгляде Карнизова - ледяное, отталкивающее; в полутемном коридоре глаза Карнизова странно блестели - как если бы господин Карнизов смотрел сейчас на заснеженное поле или вообще на что-то белое; а может, у него были очень светлые глаза...
Они разминулись в коридоре, едва кивнув друг другу. Аполлону от этой встречи стало как-то зябко... Впрочем, он постарался тут же выкинуть ее из головы; господин Карнизов представлялся ему человеком неинтересным. Мундир, сапоги, служба, скользкие глаза - скука...
Спустя несколько минут Аполлон уже поднялся к своей каморке. И заметил, что одна из дверей, ведущих в чердачные комнаты, слегка приоткрыта - по всей видимости, тут побаловался сквозняк...
Аполлон подумал, что за все время ни разу не заглядывал в эти помещения. Что было в них? Вероятно, всякий хлам, который и выбросить жаль - мог бы еще послужить службу, - и в доме держать едва ли прилично.
Так и оказалось...
Аполлон, скрипнув дверью, вошел внутрь и разглядел в полумраке большую комнату - с четверть всего чердака, - но в отличие от его комнаты не приспособленную под жилье. Комната едва освещалась двумя маленькими слуховыми окнами.