Чертыхнувшись, он бросил перо на стол и вышел из комнаты. В полной темноте, придерживаясь стен, прошел до лестницы и спустился на третий этаж. Аполлон постучал в первую же из дверей.
Отворил ему тот немолодой худощавый господин с впалыми щеками. Аполлон вспомнил, что этот господин - лекарь, и фамилия его Федотов. Попросил у него огарок свечи - заимообразно.
Господин Федотов открыл дверь пошире и пригласил войти:
- Огарка, наверное, нет, а целую свечу найду, - при этом посмотрел доктор Федотов очень доброжелательно (он, по всей видимости, был хороший доктор). - Я вас понимаю, молодой человек, на ум пришли удачные поэтические строки, и надо бы записать...
- Вы правы, несколько строк можно было бы записать, - Аполлон подумал, что настоящий лекарь и должен быть проницательным, но потом ему пришла мысль, проясняющая обстоятельства: горничная девушка рассказывала Аполлону о жильцах; точно также и жильцам она могла рассказать о нем - и уж, верно, не удержалась.
Словно подтверждая его догадку, лекарь спросил:
- Это вас я сегодня встретил в коридоре с Устишей?..
На первый взгляд в апартаментах доктора Федотова творился настоящий кошмар - но только на первый взгляд. Вся комната этого господина была завалена книгами, альбомами, исписанными листками бумаги, гипсовыми слепками, некими зарисовками на обрывках картона. Раскрытые с закладками книги лежали повсюду: на столе, на стульях, на подоконнике, на полу...
Кое-где на полях страниц Аполлон заметил ремарки, сделанные ровным, как по линеечке, убористым почерком... Да, это был ученый лекарь - не цирюльник какой-нибудь, почитающий отворение крови панацеей и отворяющий кровь всем подряд.
Благородный дух науки так и витал в комнате...
Господин Федотов показал на узенькую извилистую меж завалов книг дорожку посреди комнаты, единственно по которой здесь можно было передвигаться:
- Проходите тут и садитесь на стул... Аполлон прошел по указанному дефиле:
- Мне бы свечу, и я не отвлекал бы вас более...
- Разумеется, разумеется... Но и познакомиться любопытно. Про вас говорят: интересный молодой человек.
- Уже говорят? Как странно...
Доктор Федотов оставил его фразу без внимания.
- Скажите, не жаловалась ли на меня Устиша? Аполлон, дабы не обидеть хозяина, принужден был устроиться на стуле в углу.
- На некоего Холстицкого будто жаловалась. Однако - шутя. Больно щиплется...
Федотов усмехнулся:
- Он хороший человек. Незаменимый для меня...
Аполлон окинул комнату взглядом:
- Сразу видно, что вы не из тех докторов, что всем без разбору ставят клистиры и прописывают шпанских мушек...
Федотов пожал плечами:
- Клистиры бывает тоже нужны... А тут мы с Холстицким... Впрочем, быть может, вам это будет не интересно...
- Отчего же! При желании во всем можно найти интерес.
Федотов удивленно повел бровью:
- Очень верно подмечено для такого молодого человека. Очень верно... Что ж, извольте, отвечу: у нас до сих пор нет отечественного анатомического атласа. А вы как человек с образованием должны понимать, сколь может быть важен такой атлас и для врача, пользующего больного, и для всякого пытливого ума, постигающего медицину... Миша Холстицкий рисует мне - он превосходный рисовальщик. Хотите, я сведу вас с ним?.. Да, да, непременно сведу, он живет рядом - за стенкой. Но чего-то его не слышно давно, наверное, спит. Он напишет вам бесплатный портрет...
- Зачем же бесплатный!...
- Напишет, напишет... Он сегодня весь день радовался, что к нам в Вавилон - так Миша называет дом госпожи Шмидт - поселился еще один человек изящного ума. Не какой-нибудь чинуша с крысиной мордочкой и хитрыми злыми глазками. И не извозчик, от которого за версту несет водкой и конским навозом...
Аполлон не понял:
- Госпожа Шмидт... это кто?
- Милодора. Неужели вы еще не познакомились с Милодорой? Само очарование!... Миша помоложе меня. И он, скажу вам по секрету, безнадежно в нее влюблен... Он мечтает написать с нее портрет...
- Шмидт, вы сказали?
- А... вот вы о чем? Это она по мужу. А тот, хотя и Шмидт, но был русский. У нас ведь каждый второй Шмидт - русский. Вы что? Не знали?.. Мне на секции как-то попался один Шмидт. Вы бы его видели!... Калмык из калмыков - а, поди ж ты! Шмидт!... Тоже где-то немчик затесался... - оглядывая комнату, Федотов задумчиво почесал себе подбородок. - К слову сказать: в прошлом веке все евреи с ума посходили - записались в итальянцы. Мода была, знаете ли... Архитекторы, музыканты... Итальянцы итальянцами, а богу своему молятся - векселю...
Так, за разговором они познакомились.
Федотова звали Василий Иванович. Это был основательный в общении человек, повыспросил у Аполлона, кто он и чем занимается. Рассказал о себе; и дед его, и отец были лекарями - много пользы отечеству принесли - соответственно и ему самому Бог велел...
Федотов дал Аполлону пару свечей "без возврата" и просил заходить без стеснения в гости - по-соседски.
"Очень милый человек", - с этой мыслью Аполлон собрался уж уходить, как в дверь постучали.
Василий Иванович открыл.
На пороге стоял пожилой небритый человек в фартуке; нельзя сказать, что он был сильно пьян, однако от общества Бахуса он сегодня явно не бежал.
Лекарь поморщился раздраженно:
- Ты, Захар, когда-нибудь бываешь трезвый? Лучше бы дочери лишний пряник купил!...- Эх, доктор! Не серчай!... - человек в фартуке махнул рукой. - Настюха заболела - опять у нее случился жар...
Василий Иванович прошел мимо Аполлона, взял из-под стола сумку, велел Захару подождать в коридоре - пока инструменты соберет...
Аполлон попрощался и вышел.
Захар курил в коридоре трубочку. Держал в руке масляную лампу. Если судить по виду этого человека, он не особенно переживал, что у него какая-то "Настюха заболела".
- Настюха - это кто? - приостановился Аполлон.
- Дочка... А вы, значит, новый жилец? - Захар приподнял лампу и осветил лицо Аполлону. - Я - сапожник. Внизу живу... А вы, стало быть, на самом верху... - он зажал мундштук зубами. - Провожу вас до лестницы, пока доктор собирается.
Прикрывая ладонью огонек лампы, Захар сапожник пошел вперед. Аполлон не возражал. Захар, поспешивший помочь ему, вызвал у него симпатию, - как вызывает симпатию всякий простодушный открытый человек, независимо от того, какого он сословия.
На ходу обернувшись, сапожник спросил:
- Уже видели хозяйку? Как она вам? - он не прочь был, кажется, посудачить.
От Захара пахло кожей, крепким вином и табаком.
- Добрая женщина, - отозвался Аполлон.
- Милодора-то? - в улыбке открылись разрушенные табаком зубы. - Да, добрая... И с виду женщина неплохая, и как будто не жадная, не выматывает последнюю копейку, порой прощает долг, дочке конфектов иной раз присылает... Участливая, добродетельная с виду...
- С твоих слов получается: не только с виду, - заметил Аполлон в спину своему провожатому.
Тот, однако, не обратил на его замечание никакого внимания:
- Вот я скажу: видали мы в Париже...
- В Париже? Разве ты бывал в Париже?..
- Больше года. В тринадцатом и четырнадцатом... Чего только ни насмотрелся!... Жизнь совсем другая. Н-да!... - тут он вздохнул. - Я в Париже-то барышень повидал. Могу о них судить... Смотришь на нее - она царевна. Царевна, да? - сапожник оглянулся.
- Положим...
- Так вот царевна, а готова с каждым солдатом пойти. Гулящая... И идут... Скажу по секрету, уж я перебрал этого богатства там... Н-да!... - сапожник на секунду оглянулся, он улыбался приятному воспоминанию. - С виду-то добра. А что внутрях - потемки... Хотя не мне судить... Но с другой стороны: почему бы и не посудить. А?
Сапожник Захар так увлекся разговором, что, кажется, позабыл про заболевшую дочку.
- Постой, ты о ком? - не понял Аполлон.- О хозяйке - о ком еще? О добродетельной нашей... Ведь она, скажу по секрету... По ночам, брат, принимает гостей, устраивает оргии... И довольно часто...
- Что-то ты не то говоришь, - нахмурился Аполлон; он подумал, что с его стороны недостойно обсуждать женщину, красивую и, конечно же, добродетельную, с этим пьяным человеком, который, не иначе, готов был весь мир очернить. - Я тут пару дней всего, но у меня уже сложилось мнение, что она женщина добрая и образованная.
- Вот-вот! - кивнул Захар. - Одно другому не помеха. С виду она, может быть, и ангел. Но я давно заметил: от таких ангелов беги - вместо души у них преисподняя, - он дошел до чугунной лестницы и остановился. - Вы, молодой господин, еще не видели теней в ее окнах. Поэтому не понимаете, о чем я толкую. А как увидите - вспомните Захара... Часто в непогоду... Тени в окнах мельтешат, а в апартаментах хозяйки тихо - ни музыки, ни голосов...
Аполлон пожал плечами:
- Чего только не привидится... - он не досказал насчет зеленого змия.
- Спьяну, вы хотели сказать? - осклабился в свете лампы Захар и пыхнул табачным дымом. - Есть, конечно, грешок. Но я - старый солдат, меру знаю... И явь от бреда отличу... Коляски да кареты подкатывают к крыльцу одна за другой - не простые гости, состоятельные, с лакеями да кучерами; слуги посреди улицы зимой греются у костров... Собираются у Милодоры греховодники с гербами - титулованные, значит... Съезжаются на оргии. А при свете дня встреть их... Сидят в кабинетах, в присутственных местах, в коллегиях под портретом государя-освободителя, принимают важный благочестивый вид. Они - лицемеры титулованные... Им в Петропавловке самое место... Я знаю.
Аполлон посмотрел на Захара недоверчиво (какой-то пьяный бред, ей-Богу):
- Они, может, книги читают... Почему обязательно оргии?
Сапожник посмотрел на Аполлона как на блаженного:
- И на все замки притом закрываются... Вот и сегодня!... Прислушайтесь!...
Аполлон невольно прислушался:
- И что?
- Тихо?
- Тихо...
- А между тем у хозяйки знаете сколько господ собралось!... Десятка два: и в экипажах, и пешими явились. Спросите у Антипа, у дворника нашего...
Аполлон не нашелся, что ответить. Но после этого разговора у него возникла неприязнь к человеку, который всего минуту назад казался ему даже симпатичным. Аполлон зажег свечу от лампы Захара, сдержанно кивнул ему и направился вверх по лестнице. Лекарь Федотов уже спешил по коридору...
Поднявшись к себе в комнату, Аполлон некоторое время раздумывал над тем, что услышал сейчас. Его даже подмывало выйти в сквер и посмотреть на окна второго этажа - есть ли в них, действительно, тени. Но потом он подумал, что выйти и посмотреть - это уронит достоинство его... равно как и достоинство Милодоры, женщины, образ которой он высоко возвел и низводить который не собирался...
Впрочем к окну он подошел и глянул во двор.
Там внизу было темно. Свет свечи отражался от стекла... В разрывах меж тучами, плывущими довольно быстро, время от времени показывался тонкий серп месяца. Отчего-то стало тревожно на сердце.
А с тревожным сердцем - какая литература!...
В расстроенных чувствах и с мыслью о том, что в него плеснули некой дикой небывальщиной, окунули в пьяный бред, Аполлон лег спать. Но сон у него был неспокойный - сон не нес отдыха. Просыпаясь на мгновение, Аполлон ловил себя на том, что мозг его продолжает думать - думать во сне (как бы жить своей жизнью, отдельной от существа Аполлона), мозг ворочает тяжелые, как камни, мысли. Оттого голова словно полна дурмана... В очередной раз засыпая, Аполлон задавался вопросом: не с того ли званого вечера, не с того ли бала, на котором увидел Милодору с графом Н., полна дурманом его голова?..
Глава 9
Как ни гнал от себя Аполлон те подозрения, что возникли у него после разговора с сапожником Захаром, ничего не получалось. Они, кажется, были неистребимы. То есть он бы справился с ними, конечно, если бы... если бы они в скором времени не стали получать некоторые подтверждения. Аполлон и сам стал невольно замечать тайные появления гостей - очень поздних, ибо после десяти вечера как будто не принято у добропорядочных господ являться с визитами к даме и засиживаться у нее далеко за полночь... А господ появлялось не один и не двое, а по десять и пятнадцать. Были среди них и штатские в цилиндрах и черных плащах, подбитых светлым шелком, были и офицеры со сверкающими золотом эполетами - таких в хорошую погоду немало встретишь на дворцовой набережной, прожигающих дни, волокитствующих, поставивших лямуры, выпивку и удовольствия карточного стола далеко впереди службы...
До Аполлона стал потихоньку доходить смысл слов его приятелей, что, дескать, от этой дамы надо держаться подальше, что дурная слава идет о ней. Хотя - какая именно слава, он не слышал.
Впрочем, немного поразмыслив, Аполлон уже понял, что вряд ли о Милодоре говорят как о путане, даме полусвета (пожалуй, кроме сапожника Захара, человека очень простого, никто так и не считал). Аполлон начал подумывать о Милодоре как о масонке... Он знал, что в Петербурге есть несколько масонских лож. И слышал, что эти ложи посещают весьма высокопоставленные особы, а некоторые из этих особ даже приближены к императорской семье. Здесь - у Милодоры - не была ли одна из таких лож?..
Аполлон унимал эти домыслы трезвой мыслью: не спешить составлять мнение; Милодора - женщина умная - в этом у него уж была возможность убедиться; ужели умная женщина станет окружать себя людьми недостойными? Ужели ум не зарок порядочности?
Господи, какие в этом могут быть сомнения!...
Так подумав, Аполлон всякий раз вздыхал облегченно.
А Милодора уже несколько привыкла к новому жильцу. При случайных встречах с ним была неизменно любезна и улыбчива. Напряженность во взгляде ее исчезла. Взгляд, наоборот, теперь стал приязненный, теплый - теплый, как гнездо птицы, - такое сравнение пришло однажды на ум Аполлону. И хотя Аполлон все еще был смущен своими неистребимыми подозрениями (человеческая натура слаба) и, пребывая в растерянности, несколько дней не искал с прекрасной Милодорой встреч, думать о ее глазах, а тем более заглянуть в них, продолжало оставаться для него величайшим из удовольствий, сравнимым разве что с удовольствием поцеловать птичку, или - с удовольствием от созерцания ребенка, от созерцания игры ребенка...
Он продолжал работать над переводом, но дело шло трудно - ибо по-прежнему не было покоя на душе, и думы о Милодоре занимали в сознании слишком много места. Аполлон писал, потом рвал написанное, писал опять, зачеркивал, терзал свой текст, а что оставалось - переписывал набело. Но не было удовлетворения - значит, не было хорошо сделанной работы. И Аполлон опять рвал то, что пять минут назад с прилежанием переписывал.
Это была мука...
Побросав обрывки в корзину, Аполлон молился. У него висела маленькая иконка в углу... Он не знал, кто наслал на него в тот недобрый час искушение - прекрасную Милодору, но он знал, что это искушение давно правит им, человеком сильным, незаурядным. Аполлон все чаще в последнее время просил Господа утвердить его дух...
Аполлон много размышлял над своим состоянием в поисках средства для излечения - именно излечения от этого наваждения, захватившего и разум, и сердце, и душу. Аполлону казалось, что Милодора, поставив перед собой некую непонятную ему цель, забавляется с ним, и ее доброе отношение к нему неискренне. У Милодоры была какая-то закулисная жизнь, какая-то тайна, в которую она и не думала никого пускать, и его, Аполлона, в частности; какая же может быть при этом искренность в их отношениях - даже при самых искренних ее глазах!...
Тут он осаживал себя: какие отношения? кто он вообще Милодоре? жилец - один из жильцов... Приязненный взгляд, вежливый кивок, слово, произнесенное мимоходом, - вот и все их отношения. А он возомнил, а он принимал и принимает близко к сердцу... Почти уж ревнует... к тайным сборищам.
Господи! Что за мука: томление души, влечение сердца, уязвление разума!...
Аполлон пару раз заговаривал с лекарем Федотовым о "поздних гостях" Милодоры. Но Федотов сразу становился сумрачным и молчал. Горничная девушка Устиния тоже замолкала, едва улавливала в словах Аполлона намек на таинственных гостей хозяйки дома, хотя обычно была весьма речиста. С художником Холстицким Аполлон пару раз встречался на лестнице, но они не были еще представлены друг другу и потому лишь обменивались замечаниями о погоде...
С другой стороны: на какую искренность рассчитывал Аполлон? Каких признаний ждал? Они ведь с Милодорой были знакомы едва неделю... Это в его воспылавшем очарованном сердце время летело быстро; день этого сердца вмещал в себя столько, сколько холодное сердце вмещает за год...
Подумав так, Аполлон старался взглянуть на себя со стороны. И ему представлялось, что он слишком возомнил о себе. Он должен был быть благодарен Милодоре и за ее приязненный взгляд, И за вежливый кивок, и за слово, произнесенное мимоходом. И, увы... не требовать большего.
Так, дух Аполлона пребывал в смятении. И Аполлон догадывался: из этого шаткого состояния дух его выйдет в другое - либо поднимется на ступень, либо опустится. Страсть совершенно завладевала им: любовь или ненависть... Скорее всего это были две ее грани.
Однажды рано утром в дверь к Аполлону постучал Карп Коробейников - привез из поместья продукты (Аполлон за всеми сердечными заботами в последнее время частенько забывал о еде и потому даже несколько похудел).
Карп доставал продукты из корзины:
- Вот хлеб от Марфы. Еще теплый был, когда в платок заворачивал...
- Как поживает Марфа? - спрашивал без интереса Аполлон.
- Хорошо, слава Богу!... А вот масло от Феклы...
- Как Фекла поживает? - Аполлон невидящими глазами смотрел за окно.
- Хорошо, слава Богу!... А вот сало от Степана...
- Здоров Степан?
- Здоров. Что с ним сделается... А барышни Кучинские все спрашивают о вас, Палоныч...
Барышни Кучинские... Аполлон сейчас думал о них не более чем о какой-нибудь остзейской баронессе, с которой не имел чести быть знакомым...- А как брат Аркадий Данилыч? По мне не скучает?
- Да как знать! - разводил руками Карп. - Может, скучает. Нам о том не говорит. То ворчит, то вздыхает, то попросит страничку перевернуть.
Аполлон улыбнулся лишь краешками губ:
- Что ворчит - хороший знак.
- Вот и мы так думаем. Ворчит - значит, в силе барин...
Устиния - Устиша, как ее любовно называли некоторые жильцы, - являлась к Аполлону в комнату ежедневно для уборки; несмотря на то, что в комнате у него царил почти идеальный порядок. Всякий раз входя после стука, Устиша делала довольно сносный книксен и начинала вытирать пыль. Если Аполлон был не занят особо, девушка разговаривала с ним о том о сем. А если он был занят... она тоже разговаривала. Поговорить - это было ее слабое место. А может, наоборот - сильное... Она этим жила...
Как-то Устиша передала приглашение хозяйки: если господину Романову надобно, он может пользоваться библиотекой. Аполлону, конечно же, было "надобно", и он не упустил возможности познакомиться с библиотекой.