Литературный сценарий биографического фильма об императоре Александре Павловиче - от воцарения двадцатичетырехлетнего великого князя до исчезновения старца Федора Кузьмича…
Юрий Нагибин
Александр Благословенный
Петербург, 1801 год.
Царская опочивальня в Михайловском замке. Простая, без балдахина, торцом к стене поставленная кровать, над ней царский герб и корона. Одинокая свеча, блики на иконах в углу.
На кровати лежит император Павел, широко раскрытые глаза его смотрят в темноту.
Камера начинает пятиться, выходит за дверь, где стоят два сонных камер-гусара (один с подвывом зевает и крестит рот), широкая пустая лестница, редкие свечи, пустая прихожая. Тихо…
Ночной, засыпанный снегом сад перед Михайловским замком. Мартовский колючий туман висит в воздухе. Группа "ленточников" - генералов и обер-офицеров прячется в кустах. Главный среди них граф Пален, самый доверенный человек императора, душа заговора.
- Генерал Беннигсен, вы пойдете в первой группе, - негромко говорит он.
- И братья Зубовы, - добавляет кто-то.
- А если император окажет сопротивление? - Красавец Платон Зубов никогда не отличался отвагой.
- Когда готовят омлет, разбивают яйца, - произнес Пален одними губами.
Группа офицеров двинулась к замку. Пален задержался, с ним человек пять-шесть.
- Не надо спешить, - говорит он оставшимся. - В большом деле все решает арьергард.
Вдруг все галки и вороны с шумом взлетели с мохнатых кулей строящихся гнезд, черная стая их застит луну, ржавые крики надрывают душу…
В темной спальне у окна стоит полностью одетый Александр и с ужасом смотрит на кричащих птиц. В темноте видна кровать, на которой, опершись лбом о спинку, сидит великая княгиня Елизавета Алексеевна в отороченном мехом капоте.
Александр настораживается, втягивает голову в плечи - он слышит далекие, понятные только ему звуки - голоса, звяканье шпор, шпаг… Рука его тянется к губам, и он вдруг начинает грызть ногти - бедный, перепуганный двадцатичетырехлетний мальчик с остановившимися глазами…
…Недавно сонная лестница во дворце ожила от топота ног, заговорщики идут очень бодро. Но это только кажется, при внимательном взгляде легко увидеть "на лицах дерзость, в сердце страх". Все они после ужина с обильными возлияниями, иные откровенно пьяны.
Первым идет длинновязый Беннигсен, лицо его строго. Следом - красивый Платон Зубов. Он шепчет брату Николаю, отстающему на полшага: "Мы плохого не делаем… Так матушка Екатерина хотела. Чтоб правил внук, а не сын…"
Николай Зубов, здоровенный, грубый, уверенный в себе бурбон, пьян, весел и не испытывает никаких сомнений: "Павел сумасшедший, его в Шлиссельбург надо или в желтый дом".
Молодой заговорщик, некто Козловский, начинает цепляться непослушными ногами за ступеньки. Потом припадает к перилам, мы видим только его затылок. Голос прерывается икотой, он слегка картавит: "Бедная Россия… игралище временщиков… жертва безумца…" Плечи Козловского затряслись, его начало рвать - от вина и страха.
"Отряд не заметил потери бойца", заговорщики следуют дальше. Но еще один выпал, со словами: "Я, право, не могу, господа…" - Офицер схватился за мраморную Клеопатру и сполз на ковер…
У входа в покои императора вдруг появился начальник караула с решительно поднятой рукой.
- Куда?
Николай Зубов ударил его по голове эфесом шпаги. Тот упал, узорчатый паркет окрасился кровью. Караульные в страхе убежали…
Створки двери рывком распахнулись. Кровать Павла была пуста.
- Огня! - кричит Беннигсен.
Он бросается к кровати, трогает простыни.
- Гнездо теплое, птица недалеко улетела. - Голос его жёсток и спокоен, сам он сух, накрахмален, надменен.
Зажгли свечи. Видно, что весь передний угол спальни завален шпагами.
- Оружие арестованных, - шепчет Платон Зубов. - По шпагам жертвы считал.
Павла обнаружили за ширмой, он в ночной рубашке до пят, вид его донельзя жалок.
- Государь, вашему царствованию пришел конец, - строго сказал Беннигсен.
Платон Зубов протянул Павлу бумагу.
- Подпишите отреченье…
- Не подпишу! Негодяи! Изменники! - Павел смял бумагу и бросил ее в лицо Платона Зубова. Безвыходность, безысходность сделали его вдруг отчаянно смелым, он каким-то бабьим движением ударил Зубова по щеке.
В тишине послышался чей-то свистящий, пьяный шепот:
- Если он уцелеет, нам каюк!
Николай Зубов ударил императора золотой табакеркой. Удар пришелся в висок, Павел упал.
Нервы Платона не выдержали. "Какой ужас!" - вскричал он и кинулся вон из спальни. С укоризненными словами: "Куда же вы?" - за ним последовал Беннигсен.
В коридоре его взгляд привлек пейзаж в классическом стиле.
- Какой прекрасный Клод Лоррен! - восхитился генерал-эстет. - Поистине только искусство вечно!
Он, несомненно, был прав. Несчастный император Павел воочию показал всю непрочность и краткость человечьей жизни. Разъяренные заговорщики в дикой, бессмысленной злобе, порожденной страхом, добивали упавшего на пол Павла. В сумятице они наносили раны друг другу. Все было залито кровью. "Душите его!" - послышался чей-то сорванный голос, и над толпой взмыл офицерский шарф…
…В супружеской спальне наследника престола затрещала дверь под чьими-то мощными ударами. Александр дрожал, забившись в кресло. Защелка замка выскочила из скважины, в спальню ворвался страшный, окровавленный ликующий Николай Зубов со шпагой в одной руке и шарфом в другой.
- Все!.. угомонили… За щеку, гадина, укусил…
Александр скорчился еще больше, закрывая лицо руками.
- Да здравствует император Александр Первый! - заорал Николай Зубов, и тут перед ним выросла высокая фигура Елизаветы Алексеевны.
- Вон, негодяй!.. - прозвучал нежданно властный голос. - Вон из царской опочивальни, грязный убийца!..
Ошеломленный, сразу утративший весь кураж и даже несколько протрезвевший, Николай, пятясь, покинул спальню. Александр истерически рыдал. Елизавета подошла и прижала к себе его голову.
- Я не хотел!.. Не хотел!.. Ты веришь - не хотел!.. - жалко бился голос…
Полысевшая голова Александра мечется по подушке. Он стонет, плачет, вскрикивает, делает хватательные движения руками, то ли пытаясь поймать кого-то незримого, то ли защититься от призрака.
Рядом, по соседней подушке, в такт с ним мечется другая, чернокудрая головка. Женщина (это не государыня) постанывает, но не просыпается. С громким криком Александр садится на постели.
За окном белая петербургская ночь, прозрачный сумрак наполняет спальню, не скрывая ни окраски, ни очертания вещей; сугубая реальность обстановки нарушена лишь странной фигурой, расположившейся в кресле меж диваном и овальным столом с остатками ужина: треуголка явно не подходит к шлафроку, а тот - к туго натянутым лосинам и высоким налакированным сапогам с ботфортами. Нелепость одеяния усугубляется андреевской лентой на тощей груди и звездами высших российских орденов. В руках странный посетитель держит офицерский брючный шарф. Курносый нос, взболтанные глаза, кривящийся рот - император Павел.
Павел. Ну, здравствуй, сын.
Александр. Здравствуй, отец (в голосе не испуг, а бесконечная усталость). Я ждал тебя.
Павел (с усмешкой) . Неужели?
Александр. Я знал, что ты придешь.
Павел. Я давно тебя не тревожил.
Александр. С начала наполеоновского нашествия.
Павел. А знаешь почему?
Александр. Знаю. Я должен был сделать свое дело. Выиграть войну.
Павел. Умница! Ты был бы моим любимым сыном, если б не был любимым внуком своей бабушки. Это меня, признаться, раздражало. Ты плохо выглядишь. (Всматривается в него.) Неужели Священный союз так тебя измотал?
Александр. Нет. Там я знаю, что делать. Меня измотала Россия. Громадная несчастная страна, я беспомощен перед ней.
Павел. Я хотел освободить крестьян. За это меня и убили.
Александр. Я слышал другое: союз с Наполеоном, введение католичества.
Павел. Ты в это веришь или опять лукавишь?
Александр. Для русских католичество было бы лучше. А еще лучше - лютеранство, религия созидателей жизни. Православие - религия нищих. Из всей Нагорной проповеди оно всерьез восприняло лишь заповедь о бедности.
Павел. А ты не боишься кончить, как я? В армии пахнет заговором.
Александр. Им пахнет во дворце. Моя мать во главе заговорщиков. Мне это не раз давали понять.
Павел. Моя дорогая Марья!.. Далеко же она пошла. Мать в заговоре против собственного сына!.. (Начинает хохотать, хохот переходит в хрип, хрип в удушье. Глаза почти вываливаются из орбит, лицо синеет.)
Александр. Могу я помочь тебе, отец?
Павел. Спасибо. Ты уже достаточно для меня сделал. Удушьем меня наградил этот проклятый шарф. (Бросает его на стол.) Я так и не знаю, чей он: Николая Зубова или другого мерзавца. Мясники, а не дворяне. Били, душили. Как будто нельзя было пристрелить.
Александр закрывает лицо руками.
Павел(глядя на него с насмешкой и жалостью). Ты не перешагнул через это. Ты нежный, добрый, слабый и лукавый. (Переводит глаза на чернокудрую подругу сына.) И блудливый. Труслив, как заяц, блудлив, как кошка.
Александр(начиная злиться). Вы тоже не были образцом супружеской верности, отец.
Павел. Увы! Но убили меня не за это. Ты хорошо все обставил - согласился только на мое отречение. Разве ты знал, что папа окажется дураком и полезет в драку? Один против всех, маленький, немощный, курносый уродец против таких молодцов. Что им оставалось делать? (Смеется.) Ладно, ладно, дело прошлое. Твоя слабость не чета моей. Я борол ее вздорностью, а ты упрямством. Великим, терпеливым упрямством. Этим ты и одолел Наполеона. Хвалю, хвалю!.. Но теперь ты пуст. Пуст, как золоченый и гнилой внутри елочный орех.
Александр все ниже клонит голову.
Павел. Десять Наполеонов легче победить, чем вырвать Россию из рабства.
Александр. Дворяне этого не хотят.
Павел. Не только.
Александр. Двор этого не хочет, мое ближайшее окружение, родные братья…
Павел. Не только.
Александр. Мать этого не хочет.
Павел. Ты маменькин сынок. Если б ты так же любил отца… (Потирает шею.)
Александр(погасшим голосом). Я не убивал…
Павел. Конечно! И Пален, глава заговора, не убивал. Он заблудился в саду. И Беннигсен не убивал, его отвлекли картины. Никто не хотел убивать, но я почему-то мертв. Ладно, дело прошлое. Главная загвоздка, сынок, не в дворянстве, не в сановниках, не в чиновничестве, не в твоем окружении и даже не в матери-императрице. Рабы этого не хотят.
Александр(потерянно). Как не хотят?
Павел. Так вот, не хотят, и все! Загадочная душа России. А когда захотят, они нас не спросят. (Бытовым голосом.) Заболтался я. Пора в ад. Чего ты так смотришь? Неужто думал, что я в раю? Нет, дружок, вертоград не про нашу честь. Геенна огненная - наш удел. (Смеется.) Но и там есть табель о рангах. Я по грехам титулярный советник, а ты действительный тайный. Еще бы - цареубийство и отцеубийство - знатные грехи!.. Прощай. Ты не хочешь поцеловать своего папочку?
Пересилив себя, Александр повернулся к его лицу, которое мгновенно натекло сизой кровью, глаза выпучились, а из ямы рта вывалился синий язык.
Александр дико закричал и проснулся.
- Какой страшный сон! - пробормотал он, вытирая мокрый лоб.
Ужас остекления его глаза…
На столе лежал офицерский шарф…
Его крик разбудил женщину.
- Что случилось? Муж вернулся? Гони его вон!
- Ты видишь?.. Ты видишь, Мари? Этот шарф!..
- В-вижу, - заикнувшись от ужаса, ответила Мария Нарышкина.
- А ты знаешь, чей этот шарф? Им был задушен мой отец! Эта проклятая тряпка захлестнула горло монарха!..
- Нет, нет! - закричала сквозь слезы Нарышкина. - Я сама купила его в Гостином дворе.
- Так я и поверил. Это орудие убийства.
- Да не убивал он никого. Васеньке тогда и десяти годочков не было.
- Какому еще Васеньке?
- Гагарину, кому же еще? - лепетала вконец сбитая с толку женщина. - Ну, забыл он шарф… Не ждали мы тебя. Он, бедный, чуть шею не сломал, когда в окно прыгал.
Секунду-другую Александр оторопело смотрел на свою возлюбленную, потом зашелся в лающем смехе.
- Воистину от трагического до смешного один шаг.
- Прости меня, - заныла Нарышкина, - я больше никогда, никогда не буду!..
Александр посерьезнел.
- Потеря части воинской амуниции - тяжкая провинность для офицера.
- Да какой он офицер? Мальчишка флигель-адъютантишка. Паркетный шаркун.
- Мы дадим ему отличиться, - играя в серьезность, но про себя злясь, сказал Александр. - Он получит взвод в Царево-кокшайском резервном полку. Можешь первой поздравить его с этой милостью, а заодно вернуть шарф.
Он швырнул ей шарф и покинул спальню под надсадный плач…
…Александр вышел из дома Нарышкиных. Ему подали коня. Он ловко, по-молодому послал тело в седло. Оглянулся на знакомые окна.
- Шлюха! - прошептал брезгливо и будто выплюнул из себя изменницу.
Дал поводья коню. Разгорался прекрасный день - сине-небесный и солнечный. Освобождение от затянувшейся связи порой дарит мужчину не меньшей радостью, чем первое обладание. Александру стало легко на душе, и сразу возникло самое радостное воспоминание его жизни: русские войска входят в Париж…
…Город охвачен ликованием. Изменчивая толпа, еще недавно влюбленная в "маленького корсиканца", приветствует его победителя.
Французы очарованы блеском русских полков, бородатыми лицами казаков, узкоглазыми степняками в овечьих шапках, с луками за спиной, "лоскутьями сих знамен победных, сияньем шапок этих медных, насквозь простреленных в бою", но больше всего - самим императором - молодым, голубоглазым, статным красавцем с доброй, чарующей улыбкой.
Балконы забиты прекрасными дамами, юными девицами, смешливыми гризетками, дерзкими демимонденками и всеми прочими существами женского рода.
- Да здравствует император! - В этом мощном всенародном крике побеждает звень женских голосов.
В Александра летят цветы: розы, гортензии, хризантемы, иные дамы бросают букеты, которые рассыпаются в воздухе и падают на императора многоцветным дождем.
Смуглая рука метнула венок, упавший прямо на каску императора и словно бы увенчавший его лаврами.
Он поднял голову и увидел обнаженные стройные ноги, уходящие в прозрачную темь короткой юбочки. Александр покраснел, что заметила дарительница венка. Она приветно вскинула руки, отчего юбочка поддернулась еще выше, наградив победителя, как пушкинского пастушка, "лицезрением всей прелести".
Александр повернулся к генерал-адъютанту князю Волконскому.
- Ей-богу, князь, ради этого стоило воевать.
- Легко понять того дракона, который брал с покоренной страны дань женщинами, - с улыбкой отозвался Волконский.
- Особенно если эта страна - Франция, - отшутился Александр и снова возвел очи горе.
Его ждало еще много волнующих впечатлений…
…Александр входит в свой кабинет в сопровождении флигель-адъютанта. Зябко потирает руки.
- Воистину - Зимний дворец. На улице лето, а здесь собачий холод. Затопите камин.
И пока флигель-адъютант умело и споро разжигал камин, Александр со вкусом готовил себе работу: достал из бювара гербовую бумагу, придирчиво выбрал и опробовал гусиное перышко, проверил песочницу - полна ли.
От хорошей тяги зашумело пламя в камине.
- Вы свободны, - сказал Александр адъютанту.
Вместо того чтобы повиноваться, тот подошел к государю и подал ему сложенную бумагу, ловко выхватив ее из-под обшлага.
- Что это? - недовольно спросил Александр.
- Плод моего усердия, Ваше Императорское Величество.
- Слухи? - брезгливо сказал Александр, бросив близорукий взгляд на бумагу.
- Список, Ваше Императорское Величество.
- Что еще за список?
- Офицеров, злоумышляющих против Вашего Величества, заговорщиков. Членов тайного общества.
Александр тщательно скатал список в трубку, подошел к камину и бросил его в пламя.
- Занимайтесь своим прямым делом, подпоручик.
- Нет прямее дела, чем радение о благополучии и спокойствии государя! - Верноподданническая тирада прозвучала почти нагло.
И наглость эта смутила Александра. Мальчишка, щенок, знал, что делает, и чувствовал себя в своем праве. Александр сказал неожиданно для самого себя ласково:
- Можете идти, голубчик…
По уходе адъютанта Александр принялся за письмо.
"Любезный друг Михаил Михайлович! Зная, сколь радетельно привержены Вы пермской земле, цветущей под Вашим попечением, считаю все же сию заботу недостаточной для ума и таланта столь великого государственного мужа. Другой Вам надобен простор, другой размах забот, и потому призываю Вас…" - Перо замерло над листом бумаги.
Александр взял колокольчик и позвонил.
В кабинет ступил адъютант.
- Граф Аракчеев еще не явился?
- Давно ждет, Ваше Величество!
- Почему не доложил? Проси!
Вошел Аракчеев: некрасивый, топорный, но крепко сбитый, большестопый, с неуклюже-надежной поступью.
- Вот, Алексей Андреевич, нуждаюсь в твоем совете. Хочу вызвать Сперанского. Хватит ему в провинции крохоборничать. Пора вернуться к прерванной войной работе.
- Это к реформам, что ли? - прищурился Аракчеев - раболепие как-то странно сочеталось в нем с наглостью под покровом простоты.
- Да, пора отважиться. Рабство позорит Россию. Русский мужик заслужил свободу на полях Бородина и Лейпцига. Россия больше всех отдала победе, а в Париж я привел рабов. Рабы-освободители, - горько усмехнулся Александр.
- Казаки не рабы, - проворчал Аракчеев.
- Ты, Алексей Андреевич, вроде парижских девиц, для них все русские - "казакен". Донцы атамана Платова - капля в крепостном море. Так вот, что предложить Сперанскому - Госсовет или особое министерство учредить?
- Ах, батюшка государь, как повелишь, так и будет, - всхлипнул Аракчеев. - Велишь - все под Сперанского пойдем. Топнешь ножкой, спустим штанцы, пущай нас семинарист березовой кашей потчует.
- Заговариваешься, Алексей Андреевич!