- Все от простоты и честности. Не могу лукавить с моим государем. Не приучен. В иезуитских школах не обучался, хохлацкому двоедушию от природы чужд и чернильного семени сроду не грыз. Душа у меня русская - сырая, и русский ум - простак.
- Хорош простак! - воскликнул Александр. - Как Чарторыйского с Кочубеем аттестовал, да и Сперанского не погладил. Крепко засели в помещичью печень мои "молодые друзья"! О Сперанском и говорить нечего.
- Напугали вы верных трону, государь. По молодости лет больно смело коней погнали. Война образумила. А ныне, видать, весенний ветерок снова в душу пахнул? Ах, государь, нетто это надобно русскому народу? И слова-то все чужеземные: конституция, институции, реформа, либерте-эгалите. Не поймут такого, государь, все сословия, а пуще всех простые люди.
- Чего же тут не понять? Хорошо жить будут, свободно, без кнута.
- Кнут и не надобен, хватит розги, - убежденно сказал Аракчеев, - для цивильных. А для служивых - шпицрутены. Россия, государь, не отрок, не девица, а баба, бабы же любят, чтоб их учили. Чем крепче бьет, тем больше любит. Но и бабу нельзя кнутом, тем паче дрыном - испортить можно. Ремешком или своей дланью - это она обожает.
- Ладно, хватит народной мудрости. Вернемся к государственному языку. Что делать со Сперанским?
- Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
- А ты философ, Алексей Андреевич! Думаешь, что он выдохся?
- Сколько воды утекло, Ваше Величество. Вы великую войну выиграли, Наполеона скинули. Венский конгресс провальсировали, Священный союз воодушевили, а семинарист наш сиднем сидел в Перми да с пермяками вольтерьяничал.
- Это неправда, он хороший губернатор.
- Карамзин сказал: России ничего не надо, кроме пятидесяти хороших губернаторов. Один уже есть…
- Однако ты остер, Алексей Андреевич!.. Карамзин мыслит по старинке. Он так и не вошел в наш век. Да Бог с ним! Пора обустроить крестьянскую жизнь. Реформа необходима.
- Да все уже обустроено, государь! По велению Вашего Величества военные поселения растут как грибы после солнечного дождя.
- Почему же ты молчал? Я думал, что идея повисла в воздухе, как и прочие мои начинания.
- Хотел все в наилучшем роде отлакировать, тогда и показать.
- Зачем тянуть? Чай, сейчас косовица, - сказал Александр, гордясь своим знанием деревенской страды.
- И это Государю ведомо! - всплеснул руками без лести преданный.
Слышится стук в дверь.
Входит адъютант с письмом на серебряном подносе.
- От Их Императорского Величества Марии Федоровны!
Александр взял маленький продолговатый конверт с таким видом, словно тот мог взорваться в его руках. Пальцы забегали по атласной бумаге, не решаясь вскрыть.
Аракчеев, ссутулившись, отвешивая поклоны, стал пятиться к двери.
Оторвавшись от конверта, Александр ласково кивнул верному слуге.
- Мне не терпится глянуть на воинов-пахарей…
Записка императрицы-матери была оскорбительно суха и коротка: "Мне необходимо тебя видеть. М…"
…Александр входит в будуар матери. Две фрейлины, хлопотавшие вокруг сидевшей у зеркала государыни, с реверансами удалились.
Мария Федоровна, крупная, моложавая, сильно насурьмленная, с маленькими жесткими глазами, подставила сыну щеку для поцелуя.
- Садись, - сказала она резко, указав на низенькое кресло.
Высокий Александр неловко уселся и сразу ощутил себя маленьким мальчиком перед высящейся над ним матерью. Наверное, так было рассчитано.
- Ты опять принялся за старое? - спросила резко Мария Федоровна.
- Что вы имеете в виду, матушка? - с любезным лицом осведомился Александр.
- Ты вызвал Сперанского?
- Как блестяще поставлено во дворце святое дело сыска!
- Не юли!
- Ваши осведомители, матушка, идут впереди событий. Я лишь подумал о новом назначении Сперанского.
- Значит, я вызвала тебя вовремя, - удовлетворенно произнесла императрица. - Сперанского здесь не будет.
- Возможно, - пожал плечами Александр. - Некоторые считают, что Сперанский опровинциалился.
- Сперанскому здесь делать нечего! - повторила Мария Федоровна. - Хватит в нашей семье одного задушенного.
При всем своем самообладании Александр изменился в лице.
- Это угроза? Мать угрожает сыну?
- Мать предупреждает сына. Я не хочу тебя потерять. Но ты играешь с огнем.
- Мне кажется, я ни во что уже давно не играю.
- О нет! Ты всегда играешь. Всю свою жизнь. Играл в друга Наполеона и в его врага. Играл в либерала, защищал Францию на Венском конгрессе, а кончил Священным союзом. И стал для европейских бунтарей архиреакционером. Признаться, я поверила, что ты образумился. И вдруг ты вернулся к играм молодости: конституцию - Польше, нам - Сперанского с реформами. Ты уже не мальчик, посмотри на себя, у тебя плешь. Пора оставить детские игры.
- Я пытаюсь. За европейскими делами я забыл о своем долге перед Россией.
- Нельзя быть охранителем и революционером одновременно. В Европе - страж порядка, в России - разрушитель. Я не верю в твое свободолюбие. Ты вылитый отец. Сегодня он ненавистник Наполеона, завтра пламенный почитатель. Сегодня мальтийский кавалер-аскет, завтра влюбленный пастушок, сегодня апостол мира, завтра Александр Македонский, завоеватель Индии, утром бормочет буколические стихи, днем рвет усы у офицеров. Ты - Романов, а Романовы все с придурью. Кроме моего дорогого Николая. Это кремень.
Александр пристально смотрит на мать.
- У меня нет наследника… Как жаль, что между мной и Николаем затесался Константин.
- Это поправимо, - спокойно сказала императрица. - Константин не хочет царствовать. Для его фокусов ему достаточно Польши. Кстати, и в этом весь ты: дать Польше конституцию, а к ней - Константина в наместники.
- Я все понял, матушка, - сказал, подымаясь, Александр. - Разрешите откланяться?
- Если действительно понял, то можешь идти. У меня от тебя головная боль.
- Вызовите братца Николая, матушка. Он - хорошее болеутоляющее.
- Я сама знаю, что мне делать. Ступай…
…Александр возвращается в свой кабинет. Подходит к столу, берет недоконченное письмо к Сперанскому, хочет разорвать, но в последний момент удерживается. Какая-то двусмысленная улыбка появляется на его лице. Он макает перо в чернила и красивым почерком завершает свое послание:
"А посему Мы решили назначить Вас губернатором Сибири - земли обширной, богатой, но неустроенной. В заключение поздравляю Вас с орденом св. Александра Невского и лентой. Александр…"
Он старательно запечатывает письмо. Взгляд его голубых глаз проваливается в какую-то далекую пустоту…
…Толпа приветствует вернувшегося с победой императора. Во главе блестящей свиты он едет на белом коне окраиной Петербурга, но впечатление такое, будто это происходит в самом захудалом городе России допетровских времен. На радостях полиция не отфильтровала встречающих, в чествовании участвует без разбора и городское, и подстоличное, и с отдаленных земель население. Чуйки, армяки, картузы, гречишники, деревенские бабьи платки. Тут и крестьяне, и ремесленники, и мелочные торговцы, и всякая городская протерь, нищие, бесприходные попишки, юродивые, отставные солдаты, инвалиды войны. Толпа кричит, вопит, воет, кликушествует, рыдает, стонет.
- Благодетель ты наш!..
- Спаситель!..
- Солнце ясное!.. Месяц светлый!.. Милостивец!..
- Многие лета-а!.. - возглашает бродячий дьякон с синим носом.
Бабы прорываются к коню императора, силятся поцеловать стремя, сапог, хотя бы потный бок коня.
- А Бонапарта ты привез? - орет косоглазый мужик. - Дай его нам. Мы его с кашей умнем!..
Юродивый в одной рубахе, под которой что-то телепалось, заплясал перед мордой императорского коня, пронзительно распевая:
Я мудями затрясу, затрясу,
Государя вознесу, вознесу
Выше печки, выше крыши,
На луну и еще выше!..
Александр оглянулся на своего друга, генерал-адъютанта князя Волконского.
- Не Париж! - сказал Волконский.
- Несчастный народ! - произнес с болью Александр. - Несчастный и в горе, и в радости…
Теперь уже вся толпа вопила:
Выше печки, выше крыши,
На луну и еще выше!..
Похоже, это стало народным гимном победы…
…Александр и Аракчеев в сопровождении очень небольшой свиты въезжают в деревню, состоящую из нескольких прямых, как стрела, улиц, обставленных одинаковыми красными домиками с коньком на крыше. Вокруг домиков ни дерева, ни подсолнуха, никакого цветка.
При виде царского кортежа несколько голопопых ребятенков, возившихся в пыли, и старух, вышедших по хозяйской надобности, поспешно укрылись в домах. Улица как вымерла.
Кортеж подъехал к одному из красных домиков.
- Выходи! - гаркнул Аракчеев.
С невероятной поспешностью из дверей выскочил крестьянин-солдат в полной воинской амуниции, двое мальчиков: один лет десяти, другой пятнадцати, тоже в военной форме, и тому и другому несколько великоватой, и стали во фронт у крыльца. Следом выметнулась баба с очумелым от страха лицом и тоже заняла место в строю.
- Пошла вон! - рявкнул Аракчеев.
Баба опрометью кинулась прочь, но не в дом, а за угол, чтобы укрыться в огороде. Остальные члены семьи стояли, не шелохнувшись, выпучив немигающие глаза.
- Здравствуйте, воины-земледельцы! - ласково произнес Александр.
- Здравья желаем, Ваше Императорское Величество! - отозвалась троица, причем у детей оказались такие же грубые, махорочные голоса, как у главы семьи.
- Довольны ли вы своей жизнью?.. - поинтересовался император.
- Премного довольны, Ваше Императорское Величество!
- Нет ли каких жалоб? - допытывался император.
- Никак нет, Ваше Императорское Величество!
- Хороши ли нынче покосы?
- Никак… да, Ваше Императорское Величество!
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта оживленная беседа, но послышался треск барабана, из ближайшего проулка возникла воинская колонна: впереди юные барабанщики, за ними ряды косарей в полном военном обмундировании, но вместо ружей на плечах косы.
- Ваше Величество, можно им присоединиться к строю? - спросил Аракчеев.
- Ну разумеется, - улыбнулся Александр. - Я не хочу, чтобы мой приезд нарушил заведенный порядок.
Слабым мановением руки и свирепым взглядом Аракчеев отправил трех оцепенелых ратников в строй.
Бодро шел в поле, как на бой, отряд пахарей-солдат: от семилетних потешных до бывалых мужей с продубленными лицами. Высокий тенор завел любимую походную:
Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши жены?
И хор грянул:
Наши жены - пушки заряжены,
Вот где наши жены.
Тенор спросил:
Земледельцы - бравые умельцы,
Где же ваши сестры?
Хор ответил:
Наши сестры - косы звонки, остры,
Вот где наши сестры…
Смахнув слезу, Александр обернулся к Аракчееву:
- Спасибо, Алексей Андреевич, за русских мужиков.
- Рад старать… - Растроганный всхлип помешал закончить фразу.
- Да, красит дисциплина русского мужика! - мечтательно сказал Александр. - Каким он становится подтянутым, молодцеватым, красивым. Сейчас он идет с песней на косовицу, а грянет миг воинственный, он с такой же звонкой песней пойдет на врага. Этот мужик не забунтует, ему не до того.
- Где ж ему бунтовать? - подхватил осчастливленный монаршим расположением и доверием Аракчеев. - С утра в поле, после сытного обеда артикулы на плацу, после опять в поле. Вечером ужин, спуск флага, молитва. Потом на лежанку к бабе для умножения полезного народонаселения России и крепкий сон. Плотный день, без пустот, мысли злокозненной некуда проникнуть.
- Да, - задумчиво сказал Александр. - У России свой путь. Недаром еще Василий Блаженный говорил, что Россию Господь поцеловал. Устами малых да неразумных вещает сама истина. Путь Европы - не наш путь.
- Да он и для самой Европы не больно хорош, - вдумчиво сказал Аракчеев. - Иначе - зачем Священный союз? Только он и сдерживает блудные силы и всех этих карбонариев. Россия есть государство по хозяйству сельское, а по духу военное. Дав стране военные поселения, вы, государь, соединили две ее ипостаси в одно целое, а сие есть воплощение исконной российской мечты.
- Алексей Андреевич, - растроганным голосом начал Александр, - а что бы в свободный час, на отдыхе в Грузино, возле прелестной подруги своей Настасьи Федоровны, взять да и набросать проект российской конституции?
- Не по разуму мне, государь. Я маленько в военном деле кумекаю, больше в артиллерии, а политическим тонкостям не обучен.
- Что обучение? Разум холоден и склонен к лукавству. Сердцем надо писать основной закон, золотыми буквами веры и любви.
- Ну, уйду я в законотворчество, государь, а кто за военными поселениями доглядит? Тут ведь работы непочатый край. Надо ими всю страну обустроить.
- Правда твоя, - вздохнул Александр. - Конституция может подождать. А ведь ты, Алексей Андреевич, осуществляешь мечты великих утопистов: Томаса Мора, Фомы Кампанеллы.
- Не знаю таких, - сухо сказал Аракчеев. - Не хотите ли, государь, в дом зайти? Глянуть, как живет боевитый Микула Селянинович?
Они вошли в чистую просторную избу с белой печью и каким-то неживым порядком во всем обставе.
- Хозяйка! - крикнул Аракчеев, но ему никто не ответил. - Вот глупая баба, сбежала со двора, даже молочка гостям не предложила.
- Запужалась, - послышался старческий голос. - В печке глечик с варенцом.
Аракчеев раздвинул ситцевую тряпицу, закрывающую угол в черной горнице, там сидел на ящике старик и плел хлыстик из тонких сыромятных ремешков.
- Кто такой? - спросил грубым голосом Аракчеев.
- Человек, - с едва уловимой насмешкой отозвался старик. - Дедушка.
- Встать, когда с тобой говорят! - рявкнул Аракчеев.
- Встал бы, кабы ноги слушались. Какой уж год сидяком сижу.
- Чем ты занимаешься? - мягко спросил Александр.
- Шорничаю помаленьку. Даром хлеб не ем.
- Не обижают тебя?
- Кто ж убогого обидит? Это над молодыми изгаляются, а со старика немощного какой спрос?
- Кто же это изгаляется?
- А всяк, кому не лень, - спокойно ответил старик. - Крепостного разве что курица не обидит, а военного поселенца и курица заклюет.
- Ах ты, смерд! - вскипел Аракчеев и замахнулся на старика, но Александр отвел его руку.
- Алексей Андреевич, не роняй себя.
Аракчеев дрожал от злости, даже царское внушение не подействовало.
- Ты не видишь, с кем разговариваешь? - прохрипел он.
Старик поднял глаза, под густыми седыми бровями зияли пустые глазницы.
- Я с Аустерлица не вижу. А знать знаю, с кем говорю. Не тебя, ты - любой, кто с палкой. А он - царь.
- Как ты меня узнал? - поразился Александр.
- По запаху. От тебя царем пахнет, от него - псарем.
- Алексей Андреевич! - предупреждающе прикрикнул Александр.
Он вынул золотой и положил его на колени старика.
- В память об Аустерлице, - сказал Александр и вышел из избы.
Расстроенный Аракчеев последовал за ним.
- Хороший старик, - душевно сказал Александр. - Он заслужил отдых. Определите его в богадельню для ветеранов. Там он будет среди своих. А здесь его могут не понять.
Лицо Аракчеева разгладилось, он с обожанием смотрел на государя…
Печатают шаг полки. Гудит утрамбованная земля плаца. Хорошо, мощно шагают вышколенные твердой рукой командира - великого князя Николая солдаты с выпученными от усердия глазами, ведомые офицерами с закаменевшими лицами.
Зачарованно смотрит Александр. Поворачивается к Николаю:
- Спасибо, брат. Ты доставил мне истинное удовольствие.
- Рад стараться, Ваше Императорское Величество! - шутливо, но явно польщенный отозвался Николай.
- Ты, право, молодец. Жаль, что по молодости лет не мог принять участие в кампании двенадцатого года. Ты, несомненно, покрыл бы себя славой.
- Вы слишком добры ко мне, - пробормотал Николай, залившийся румянцем.
- Какая великая правда в порядке! - обращаясь не столько к Николаю, сколько к самому себе, произнес Александр. - Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина - вот что нужно стране, Европе, миру. Вот что нужно каждому человеку. Когда все шагают в ногу, гудит земля, но небо спокойно. Когда все поют в унисон, слова не нужны. Вот истинная мудрость, остальное от лукавого… Вели подать мне лошадь.
- Вы не откушаете с офицерами? - обиженно спросил Николай.
- Неужели я обижу таких молодцов? - улыбнулся Александр. - Увиденное взволновало меня, я должен побыть наедине со своими мыслями. Не бойся, я буду вовремя к столу…
…По лесной просеке скачет на гнедом коне Александр. Его задевают сосновые ветки, но он так ушел в думы, что не замечает этих, порой весьма чувствительных касаний.
Не сразу заметил он и пристроившегося к нему сбоку всадника на сером, в яблоках коне. А затем, скосив взгляд, он обнаружил странное: всаднику не хватало места на узкой тропе, но он спокойно наезжал на деревья и спокойно пронизал их, словно был бестелесен.
Александр встряхнулся и сосредоточил взгляд. Что-то очень знакомое было в кургузой, с наклоном вперед фигуре в серой шинели с высоким воротником; небольшая черная треуголка надвинута на лоб.
Похоже, Александр не очень удивился, узнав Наполеона.
- Почему ты здесь? - спросил он спокойным, мягким голосом.
- По вашему вызову, победитель! - Это прозвучало насмешливо, но не зло.
- Откуда такая ирония? - прищурился Александр. - Ведь я действительно победил.
- Да. И вас, и Шварценберга, и Блюхера, и Веллингтона будут помнить, потому что вы победили Наполеона. А меня, потому что я Наполеон. Меня никто не принуждал к бессмертию.
- А нас принудили вы?
- Конечно! Без меня о вас никто и не вспомнил бы. Теперь вы принадлежите истории, а я - стихии.
Александр повернулся в седле и пристально посмотрел на бледное лицо и глубоко запавшие темные глаза.
- Если я говорю с вами, значит, вы призрак?
- А вы?.. - усмехнулся Наполеон. - Вы тоже призрак того Александра, который вошел в Париж на радость всем гризеткам. Да, я умер, - добавил он деловито. - Мне только этого не хватало для окончательного триумфа.
- Вы правда умерли? - Это прозвучало по-детски.
- Ваши друзья-англичане уморили меня слабыми дозами мышьяка. Милейшему Веллингтону не терпелось от меня избавиться. Он все еще боялся изгнанника. Никаких претензий. Я сделал все, что мог, даже продиктовал скучные мемуары.
- А что вы такого сделали? - с горечью сказал Александр. - Залили кровью всю Европу?
- Хорошее кровопускание необходимо народам, иначе они перестают ценить мирную жизнь. Но я сделал больше: дал устав "Комеди франсез". Кстати, я работал над ним в горящей Москве.
- Не велика заслуга!
- У вас и такой нет. Но еще я дал наполеоновский свод законов и завершил Французскую революцию, сделав ее всемирной.
- Священный союз уничтожил разбросанные вами плевелы.