– Очень может быть. Но историки не виноваты в том, что первые в жизни буквы даются так тяжело; да и вы сами, противница жесткого воспитания, возможно, осознаете, что пара-тройка лет мучений стоят того, чтобы человек впоследствии читал всю жизнь. Подумайте, ведь если б нас не научили читать, миссис Редклиф писала бы напрасно или даже не писала бы вовсе.
Кэтрин согласилась, и тема была закрыта ее страстным панегириком в адрес писательницы. После этого Тилни завели речь о вещах, в которых девушка ровным счетом ничего не смыслила. Они рассматривали окрестности с точки зрения людей, привыкших рисовать, и сочли их очень живописными, выказав при этом массу вкуса. Мисс Морланд слегка растерялась. Она ничего не понимала в рисовании, вкус ее тоже не был безупречным, поэтому она прислушивалась к разговору с таким вниманием, которое вскоре принесло свои плоды. Кэтрин обнаружила, что вещи, которые они обсуждают, полностью расходятся с тем немногим, что она все же выучила в данной области. Как выяснилось, лучший вид открывался вовсе не с вершины холма, а чистое голубое небо не служило признаком ясного дня. Она чувствовала ужас от собственного невежества, и совершенно напрасно. Коль скоро люди решают взяться за что-то новое, они должны быть невежественны, поскольку прийти в непознанное во всеоружии знаний означает лишь полную неспособность уловить самую суть предмета, а этого тонко чувствующие натуры, как правило, избегают. Особенно эта мысль относится к женщинам – доведись им несчастье что-либо знать, следует скрывать это всеми возможными способами.
Итак, обнаружив блаженное неведение хорошенькой девушки, перу автора ничего более не остается, как добавить к сказанному пару слов справедливости в адрес мужчин. Многие из них чересчур рациональны и слишком информированы, чтобы желать того же и женщинам, поэтому прекрасному полу охотно прощается невежество, а слабоумие большинство вообще склонно рассматривать как неотделимую часть женского очарования. И все же, Кэтрин не было известно о ее несомненных преимуществах, она не ведала, что милая девушка с преданным сердцем и девственно-чистым разумом просто обречена на успех в глазах образованного молодого человека. Наша героиня призналась в полном незнании предмета и посетовала на собственное невежество; она заявила, что отдала бы все на свете за то, чтобы научиться рисовать. За ее словами немедленно последовала лекция о живописи со столь конкретными объяснениями, что вскоре она сама увидела прекрасное во всем том, чем восхищался ее спутник, а ее внимание, помноженное на природное чутье, полностью его удовлетворили.
Генри рассказывал о переднем плане, расстоянии и перспективе, о боковом пространстве и о светотени; Кэтрин оказалась такой талантливой ученицей, что, когда они достигли вершины Бичен Клиф, она с готовностью признала панораму города не стоящей и мазка на фоне того восхитительного пейзажа, что открывался у подножия. Обрадованный ее успехами и опасаясь только, как бы не утомить свою слушательницу слишком большой порцией мудрости, мистер Тилни все же не хотел прекращать беседу и бегло рассказал ей о красоте замшелого дуба на фоне скалистого утеса, о дубах в целом, затем о лесах, попутно поведав ей о широких долинах, королевских землях и текущей политике, а затем смутился и замолчал. Долгая пауза, последовавшая за спичем о состоянии нации, была прервана Кэтрин, которая с мрачной торжественностью произнесла:
– Я слышала, в Лондоне скоро случится нечто совершенно ужасное.
Мисс Тилни, которой, в основном, эта фраза и адресовалась, очень удивилась и тут же переспросила:
– Неужели? Что это будет?
– Я не знаю, ни что, ни кто, я только слышала, что это будет пострашнее, чем все то, с чем мы уже сталкивались.
– О господи! Где же вы об этом слышали?
– Одна моя знакомая прочла об этом во вчерашнем письме из Лондона. Это будет неслыханно страшно. Я ожидаю убийств и всего остального.
– Вы так хладнокровно об этом говорите! Надеюсь, автор письма преувеличивает. И если о происшествии известно заранее, то правительством будут приняты, несомненно, всевозможные меры.
– Правительство, – заговорил Генри, тщательно стараясь скрыть выступавшую улыбку, – не имеет ни возможности, ни желания вмешиваться в такие дела. Если должна пролиться кровь, кабинет и пальцем не шевельнет.
Леди замерли. Генри расхохотался, и когда приступ смеха прошел, он пояснил:
– Ну что, предоставить вам самим искать ответ на эту загадку? Ладно, поступлю благородно. Покажу, что у истинного джентльмена столь же щедрое сердце, сколь и ясный рассудок. Ни за что не опущусь до того, чтобы в изворотливости тягаться с женщинами.
– Мисс Морланд, не обращайте на него внимания. Бога ради, скажи наконец, что это за бунт?
– Бунт! Какой бунт? Дорогая Элеанора, бунт происходит лишь у тебя в голове. Твоя неразбериха где-то даже скандальна. Мисс Морланд говорила ни о чем ином, как о выходящей вскоре публикации в трех томах, форматом в двенадцатую долю листа, по двести семьдесят страниц в томе, с фронтисписом, о двух надгробиях и потайном фонаре – ты понимаешь? А у вас, мисс Морланд, я прошу прощения. Моя глупая сестра, несмотря на ваше точное описание, умудрилась все перепутать. Вы говорили об ожидаемых в столице ужасах, и вместо того, чтобы сразу же догадаться, что слова эти нельзя отнести ни к чему иному, кроме как к новому сочинению, как это сделал бы любой здравомыслящий человек, ее воображение немедленно нарисовало жуткие картины трехтысячной толпы в полях святого Георгия, нападение на Банк, обвал в Тауэре, реки крови на улицах, измену двенадцатого драгунского полка и галантного капитана Фредерика Тилни, скакавшего во главе своего взвода и варварски сбитого с лошади обломком кирпича, брошенного с соседнего чердака. Простите же ей слабоумие. Все страхи ее вызваны лишь общей слабостью женской натуры!
Кэтрин насупилась.
– Теперь, Генри, – проронила мисс Тилни, – когда все объяснилось, не изволишь ли ты растолковать мисс Морланд, в чем здесь дело, ведь иначе она сочтет тебя несносным грубияном не только по отношению к сестре, но и ко всем женщинам в целом. Мисс Морланд, очевидно, не привыкла к таким пассажам.
– Я с радостью ее с ними ознакомлю.
– Не сомневаюсь. Но вперед объяснись.
– Что мне сказать?
– Ты знаешь сам. Скажи, что в общем женщин боготворишь.
– Мисс Морланд, я боготворю всех женщин на свете, особенно тех, кто рядом со мной.
– Этого недостаточно. И брось кривляться.
– Мисс Морланд, никто не превозносит женщин так, как это делаю я. В моем скромном понимании, природа одарила их так щедро, что им не истратить и половины своих запасов за всю жизнь.
– Сегодня мы не добьемся от него ни одного серьезного слова, мисс Морланд. Он уже не может мыслить трезво. Но уверяю вас, вы неправильно его поняли, если подумали, что он не добр ко всем женщинам вообще и ко мне в частности.
Кэтрин не составило особого труда в это поверить. Его манеры порой удивляли, но намерения всегда оставались справедливы, а то, чего она не понимала, девушка готова была принять на веру. Прогулка оказалась неописуемо приятной от начала и до конца, жаль только, что она так скоро закончилась. Друзья проводили ее до дому, и перед расставанием мистер Тилни, с глубоким почтением обратившись к миссис Аллен и Кэтрин, напомнил о предстоящем послезавтра обеде. Миссис Аллен нисколько не возражала, и единственная трудность, с которой столкнулась наша героиня, было не выказать слишком явно свой восторг от приглашения.
Утро прошло настолько очаровательно, что изгнало все мысли о пошатнувшейся дружбе и поруганном доверии – за всю прогулку девушка ни разу не вспомнила об Изабелле и Джеймсе. Когда Тилни ушли, в Кэтрин вновь проснулось дружелюбие к Торпам, но вскоре оно угасло, поскольку миссис Аллен ничего о тех не слышала. И все же, ближе к полудню Кэтрин обнаружила срочную необходимость купить ярд ленты и под этим предлогом вышла в город, где на Брод-стрит столкнулась с младшей сестрой Изабеллы, стоявшей в окружении двух милейших созданий. От нее она узнала, что вояж в Клифтон состоялся: "Они отправились в восемь утра, – уточнила мисс Анна, – и я им не завидую. Я полагаю, мне, как и вам, повезло, что мы не поехали. В это время года в Клифтоне нет ни души; должно быть, скука там смертная. Бэль поехала с вашим братом, а Джон повез Марию".
Кэтрин чистосердечно порадовалась такому обороту.
– О да, – присоединилась к ним одна из сестер, – Мария поехала. Ей этого так ужасно хотелось. Она надеялась, что поездка будет великолепной. Вот уж не могу одобрить ее вкуса. Со своей стороны я не собиралась ехать с самого начала, даже если б меня стали упрашивать.
– Жаль, что вы не поехали, – с сомнением отозвалась Кэтрин. – Жаль, что вы все не отправились в Клифтон.
– Благодарю, но я совершенно равнодушна к таким увеселениям. Мне и правда, совсем не хотелось ехать. Как раз об этом я сейчас и говорила Эмилии и Софии, когда вы подошли.
Так в это до конца и не поверив, Кэтрин порадовалась за Анну, затем попрощалась и направилась домой довольная оттого, что ее отказ не помешал экскурсии состояться.
Глава 15
Ранним утром следующего дня Кэтрин получила записку от Изабеллы, каждая строка которой источала нежность и умиротворенность, и где она просила подругу о незамедлительном визите по крайне важному делу. Девушка, находясь в прекрасном расположении духа и будучи снедаема любопытством, тут же поспешила на ее зов. В гостиной Торпов она застала младших сестер, и, как только Анна удалилась, чтобы позвать Изабеллу, Кэтрин не преминула возможностью быстро расспросить вторую девушку о подробностях вчерашней поездки, пролив тем самым бальзам на сердце Марии, которой самой не терпелось об этом поговорить. Мисс Морланд сразу же сообщили, что в целом это был самый чудесный вояж в мире, трудно даже представить, как он хорош. Первые пять минут разговора ушли на описания этих восторгов, вторая же часть беседы имела целью дать детальное описание увиденного: они направились прямо в отель "Йорк", съели какой-то суп, заранее заказали обед, сходили в бювет, попробовали воду и выложили несколько шиллингов на петушиных боях; затем отправились в кондитерскую, чтобы поесть мороженого, после чего спешно вернулись в отель, мгновенно проглотили свой обед и тронулись в обратный путь, чтобы успеть вернуться засветло; жаль только, что луна так и не показалась, и шел небольшой дождь, а лошадь мистера Морланда так устала, что едва волочила ноги.
Кэтрин осталась очень довольна этим рассказом. Как выяснилось, о Блэз-Кастл никто и не вспоминал, а что до всего остального, то вряд ли стоит завидовать этим нехитрым удовольствиям. В заключение Мария в меру своих умственных способностей высказала сожаление в адрес Анны, которая очень рассердилась, когда ее не приняли в компанию: "Она мне этого никогда не простит, я точно знаю, но что я могла сделать? Джон пригласил меня и наотрез отказался позвать Анну, потому что у нее очень толстые ноги. Боюсь, что она протоскует весь месяц; но я решила, что не буду сердиться по всяким пустякам".
Наконец, торопливо вошла Изабелла с видом все той же торжественной важности, что так сквозило в ее письме. Марию безо всяких церемоний попросили выйти, и Изабелла начала:
– Да, любимая моя Кэтрин, ты была права. Предчувствия тебя не подвели. Ах, эти твои проницательные глазки! Они все видят.
Всем своим видом Кэтрин дала понять, что сбита с толку.
– Ах, нет, милейшая моя подруга, – продолжала та, – держи себя в руках. Как видишь, я так ужасно волнуюсь. Давай же присядем и поговорим. Ты обо всем догадалась, как только получила мою записку, признайся? Господи, какая скромность! О, дорогая Кэтрин, лишь тебе одной известны все тайны моего сердца, и только ты способна оценить и понять все мое счастье. Твой брат – самый очаровательный мужчина. Как жаль только, что я его совсем не достойна. Что об этом подумают твои славные родители? О, небо! Стоит мне об этом подумать, и я почти падаю без чувств.
Мысли Кэтрин потекли в нужном направлении: догадка неожиданно поразила ее, и, захлестнутая бурей новых эмоций, она воскликнула:
– Боже праведный! Дорогая Изабелла, что ты имеешь в виду? Правда ли – правда ли, что ты влюблена в Джеймса?
Такой бесхитростный вывод, как оказалось, составлял лишь половину всей новости. Волнение и чувственность, которые легко читались в каждом ее взгляде и движении, служили очевидным подтверждением взаимности чувств. Всем своим сердцем был предан Джеймс Изабелле. Никогда раньше Кэтрин не доводилось слышать подобных историй, насыщенных интригой, неожиданными поворотами и счастьем. Ее брат и ее же подруга обручились! Такие бурные и важные события, разумеется, целиком нарушают привычный ход жизни. Изабелла не могла выразить всю силу своих чувств, но Кэтрин хорошо ее понимала. Радость от приобретения новой сестры настолько захватила наших леди, что те, расчувствовавшись, бросились друг другу в объятия и разразились потоком слез. Принимая во внимание восторг, с которым Кэтрин услышала эту новость, следует все же отметить, что в своих чувствах Изабелла пошла намного дальше:
– Теперь ты станешь мне ближе, чем когда-либо, моя ненаглядная Кэтрин; разумеется, моя любовь к тебе уже не сравнится с любовью к Анне или Марии. Я уже чувствую, что буду обожать всю семью Морландов гораздо больше, чем свою собственную.
До таких высот дружеских излияний Кэтрин было далеко.
– Ты так похожа на своего брата, – продолжала Изабелла, – что я влюбилась в тебя в тот же миг, как только мы встретились. Со мной так всегда: первый момент решает все. В первый же день, когда Морланд приехал к нам на прошлое Рождество, – в самый первый момент он покорил меня, и сердце мне больше не принадлежало. Я, помнится, была тогда в желтом платье, с прической из кос; и, как только я вошла в гостиную и увидела его, я поняла, что никогда раньше не встречала такого красивого мужчины.
Здесь Кэтрин воочию убедилась в силе любви, поскольку, будучи безмерно преданной брату, она среди всех его достоинств никогда не обнаруживала красоты.
– Я помню, в тот вечер к нам на чай зашла мисс Эндрюс – на ней было платье с красной поддевкой, оно ей очень идет, – и я тогда подумала, что твой брат обязательно должен в нее влюбиться. После этого я всю ночь не сомкнула глаз. О, Кэтрин, сколько бессонных ночей я провела из-за Джеймса! Я не желала бы тебе перенести и половины всех моих страданий! Я знаю, что страшно похудела за это время. Но я не стану волновать тебя своими переживаниями, ты и сама их видела. У меня такое чувство, будто я сама себя предала – я была так неосмотрительна в церкви! Но я уверена, что ты сумеешь сохранить мой секрет.
Кэтрин с этой уверенностью согласилась, но почувствовала себя слегка неудобно оттого, что, по правде говоря, не была ни всевидящим оком, ни всепоглощающим дружелюбием, но раз того хотелось Изабелле, она возражать не осмелилась. Выяснилось, что ее брат со всей поспешностью уже начал сборы в Фуллертон, чтобы рассказать родителям о перемене в свой жизни и спросить их согласия, и именно в этом крылся источник наиболее серьезных переживаний Изабеллы. Кэтрин поспешила заверить подругу в том, в чем сама она была абсолютно уверена, а именно: ни мать, ни отец никогда не пойдут на то, чтобы сделать своих детей несчастными.
– Я не знаю, – говорила она, – других родителей, кто так сильно желал бы своим детям счастья. Я нисколько не сомневаюсь, что Джеймс немедленно получит их благословение.
– Морланд говорит так же, – не находила себе места Изабелла, – и все же мне трудно в это поверить; мне всегда так не везет. Они никогда не согласятся. Особенно, когда речь идет о твоем брате – ведь он может составить счастье любой!
Здесь Кэтрин вновь почувствовала действие любовных чар.
– Ах, Изабелла, напрасно ты переживаешь. Везение здесь совершенно не при чем.
– О, дорогая моя Кэтрин! Для тебя, я знаю, это не играет роли, но с остальными это не так. Что до меня, то я совершенно уверена, что хотела бы поменяться с тобой местами. Доведись мне распоряжаться миллионами, стань я владычицей всего мира, все равно я назвала бы твоего брата единственным своим избранником.
Эта чарующая фраза, навеянная чувствами и романами, заставила целый ряд героинь, с которыми успела познакомиться Кэтрин, пронестись перед ее глазами; она подумала, что ничто так не идет ее подруге, как высказывать грандиозные идеи.
– Уверена, они дадут согласие, – снова убеждала она, – потому что ты им обязательно понравишься.
– Мои желания так скромны, – продолжала Изабелла, – что даже самого маленького дохода мне бы хватило. Когда любовь действительно имеет место, даже бедность – это уже богатство: великолепие мне не по нраву. Ни за какие блага Вселенной не поселилась бы я в Лондоне. От маленького домика в тихой деревушке я была бы в полном восторге. Вокруг Ричмонда так много небольших очаровательных вилл.
– Ричмонд! – воскликнула Кэтрин. – Вы должны поселиться рядом с Фуллертоном, чтобы быть поближе к нам.
– Уверена, что умру от тоски, если этого не случится. Если б только я всегда могла быть рядом с тобой, я была бы совершенно счастлива. Но мы говорим впустую! Мне нельзя думать о таких вещах, пока я не получу согласие твоего отца. Морланд говорит, что если сегодня же написать письмо и отправить его с дилижансом в Солсбери, то завтра мы получим ответ. Завтра!.. Я знаю, что ни за что не осмелюсь его открыть, потому что сразу же умру.
Мечтательная задумчивость овладела Изабеллой после этих слов, и когда она заговорила снова, то сразу же перешла к вопросу о подвенечном платье. Конец беседы положил сам пылкий влюбленный юноша, зашедший вздохнуть на прощание перед отъездом в Вилтшир. Кэтрин хотела было его поздравить, но так и не вспомнила, что говорят в таких случаях, однако, взгляд ее казался красноречивее всяких слов. Все части бурного диалога с Изабеллой промелькнули в ее глазах, и Джеймс легко их прочел. Сгорая от нетерпения в свете предстоящей встречи с родителями, он наскоро распрощался; возможно, расставание было бы еще короче, если б не частые мольбы повелительницы его сердца поторопиться. Дважды приходилось ему останавливаться уже в дверях, чтобы ответить на ее приказ идти скорее.
– Ах, Морланд, я должна просить тебя уйти. Подумай только, какой долгий путь тебе еще предстоит одолеть. Я не могу смотреть, как ты теряешь время. Любимый, заклинаю, поспеши. Ну вот, давай, давай, иди же.