Сколько блядть в твой образ светлый
вылил спермы я заветной
столько муза в ротик мерзкий
вылью спермы я недетской!
Мне было неплохо, я очень старался пользоваться своим положением, которое, можно сказать, было уникально. Повторяю, дорогие: это для нормальных людей нормально жить в нормальной обстановке, пользоваться ватерклозетом, купаться в ванной, регулярно обедать, принимать гостей, болтать по телефону, лупиться в ящичек, спать на диване с кем-нибудь тёплым под боком, всегда знать, что тебя кто-то "любит", тебе "принадлежит" и с особым удовольствием поёбывать ему мозги. Я же, как вы знаете, всегда отчего-то был этого лишён. Но главная суть происходящего была, конечно же, не в этом, а в Эльмире - что это именно она, та же самая - то есть, как вы поняли, чистой воды реваншизм. С другой стороны, мне самому было интересно, сколько я продержусь. Иной раз странная улыбка появлялась на устах моих, в словах проскальзывал некий неожиданный цинизм - я сам что называется "не верил своему счастью". А ещё - с третьей стороны - меня тоже уже начинал подтачивать вопрос что будет потом - если всё будет хорошо, я буду очень стараться, она в меня совсем влюбится, совсем привыкнет и что же - мне на ней жениться?! Если же другое - то опять начнётся старая система, если не хуже; опять начнёт колоться, и всё-это у меня на глазах (о, это страшно - я этого больше не вынесу!), всё пойдёт под откос, и чего доброго, вообще сдохнет… Или вернётся к своему Толечке, а Лёшечке - большой привет (если ещё не пинка под зад в самом прямом смысле) - сие тоже почему-то зело обидно. Когда мы целовались, сплетались, и нам было хорошо, и всё было хорошо, всё-таки где-то на периферии сознания маячили подобные приземлённо-человеческие мыслишки - у неё, я уверен, тоже. Ответом у неё на это, я думаю, было не знаю. У меня тоже; в конце концов, на то Бог есть - если Он, конечно, есть… Моя задача - просто вести себя достойно, и я постараюсь. Помогаю я ей искренне - не из-за её квартиры, не из-за того, что с ней сплю, а потому что не могу бросить человека, и тем более её - никогда не брошу… К тому же, какая у меня альтернатива - мультимедиа, берлага, курятьник, etc.? Одиночество, депрессия, пьянство - а здесь я её от этого удерживаю.
Наши с ней разговоры, в которых постоянно фигурировали такие слова и выражения как "любовь", "должна быть любовь", "чувства" и "хоть какие-то чувства" продолжались, и ей весьма нравились. Во мне они производили неоднозначные волнения, поскольку она всегда сбивалась на образ Толи, бесчувственного самодура. Стоит с ним заговорить о чём-то подобном, как он взрывается и начинает орать, что всё это бред, что ему уж тридцать лет, что ей тоже, что не хрена смотреть книжки и читать фильмы, а надо жить реальной жизнью, что он работает, вкалывает как папа Карло, а она целый день прохлаждается, не может по-нормальному жрать сварить, а подавая эту хуйню ещё и заводит пластинку про какие-то чувства! Облегчив душу, она, видимо, ждёт моего горячего одобрения. Я говорю: "Полностью с ним согласен". Зачем же, зачем же, расходится она, тогда вообще вместе жить - чтобы было что пожрать и с кем поебаться?! В конце фразы голос её срывается, она вот-вот заплачет… Слова её (несмотря на некий, может быть и невольный, намёк на меня) звучат для меня, как бальзам и соль на раны! Я подхожу к ней, обнимаю её, глажу по лицу, по головке, целую. "Эх ты… - ю, ю, факен литтол трэшин кричар! - твоими бы устами да мёд пить - на кой тебе вообще сдался этот Толя?!" - зачем всё-это было - ах, если бы этого вообще не было! Иногда она начинала меня упрекать, что я такой же, иногда принималась на все лады теребить, что я совсем не такой, что со мной так хорошо говорить. Обобщение, что все мужики одинаковые - грубые, и конкретика: он не понимает, что мне вообще надо… - я отвечаю: "Я отлично знаю, что тебе надо, дорогая: героин ты не получишь, а выебать я тебя прямо сейчас так выебу, что ты забудешь и про героин!" и шутки ради даже тащу её, брыкающуюся, на диван, где она тут же вырывается и убегает обратно. На похвалы я отвечаю, что "Я всегда был таким, а вот ты… И вообще "любовь" и "чувства" и трижды тобой помянутые никогда-тебе-им-не-подаренные цветы - это всё мишура - я могу ничего не говорить и ничего не дарить, но ты должна думать о себе - как ты себя ведёшь, как ты себя чувствуешь… - однако, кажется, я не так выразился… кажется, ты ничего не поняла". - "Поняла! - горячо протестует она, - я всё поняла! - и в подтвержденье добавляет: - Прости меня, Лёшь, что я так к тебе относилась, ладно? Теперь всё будет по-другому". За это я её, конечно, тоже целую и уже "с серьёзными намерениями" - обняв за талию и как ходули передвигая ее ноги своими - транспортирую в сторону дивана…
Всегда такую идиллию нарушает телефонный звонок - звонит Толя, плачется, требует свидания, или угрожает, или требует вернуть ему набор разделочных досок (который "она в глаза не видела"), звонит Кроткович, выпытывает, чем занимаемся, и читает нотации (его кликуха Псих уже не катит - фамилия куда как удобнее), звонит Шрек и набивается в гости, звонит мамочка ("Это вообще дура тупорылая ещё та") - Лёшечке тут же жестом приказывают хранить гробовое молчание, и он почему-то послушно выполняет. По крайней мере, хоть слышно, о чём речь…
Она врёт всем безбожно - легко и не краснея - ну прямо не Элька-Зельцер, а маленькая прилежная девочка - каждый вечер сидит дома и учит уроки! Довольно часто стал названивать некий "сосед" - по её словам, с просьбой добавить и взять плана. Я понял, что её старая местная наркобратва, видимо, прознала про её вновь обретённый фри-лайф и жаждет возвращения активистки в свои нестройные ряды. Я не знал, что делать - не читать же ей мораль: учи уроки, доча, а наркотики - это бяка. Потом явились и другие, явно из этой же серии - и я, коему не велено было отвечать на звонки дабы не наткнуться на Толю или маму (наверно, мы оба боялись этого - и это, как вы понимаете, нам не плюс), на нагловатый вопрос ответил: "Хуй в пальто!".
18.
Я был с ней всегда - она как будто боялась хотя бы на мгновение меня от себя отпустить или остаться одна (это же моя фишка!) - поэтому получил допуск не только к дивану, ТВ и к ней самой одновременно, но и в святая святых - в ванную, когда она была там. Писать при мне она стесняется - где уж там что-нибудь показать! Но я не ухожу, убеждаю ее словом и действием, собственным примером - едва попадаю куда надо мощной струёй из моего эрегированного - она смеётся и злится… Она, конечно, особо меня не приглашает - напустив воды, зайдя, закрывается, но я её преследую - тут же стучусь, похотливо уть-утькая.
Картина, которую я увидел и видел потом столько раз, поразила и возбудила меня, пожалуй, сильней чем если бы она писала стоя… Она сидит в ванне, розово-распаренная, с шальными глазами и мокрыми волосами и чистит зубы - воду она прихлёбывает прямо из ванны и туда же сплёвывает обильную пену. Дебильненько улыбается, весь ротик и подбородок в пене, трёт с такой силой и яростью, что меня раздражает звук и становится больно за неё. "Кайф, ка-айф!" - с щёткой за щекой причитает она, показывая ручкой горсть пены с заливкой крови. Я говорю, что всё-таки она извращенка не хуже меня и должна быть наказана. Она улыбается, орудуя щёткой, отплёвываясь, полоща рот, гаргакая горлом. Это уж совсем невыносимо, и я, зачем-то заперев дверь, сбрасываю свои одежды…
Пару раз она, словно совсем маленькая, полубессознательная девчушка, предложила мне тоже чистить зубы - как будто в этом-то и есть весь смысл и кайф бытия! Я сказал, что привык это делать один, не в ванне, и к тому же своей щёткой. Кстати, дочь моя, не эту ли щёточку я видел… - в смысле ты чистила ей зубы ещё когда жила с ним? "Ну и что?" - по-детски изумилась она. Пришлось мне купить нам новые.
Вообще настроения мои были довольно идеалистическими. Даже стал пытаться "говорить красиво": "Жить вместе, говорил я, это как сотворчествовать в группе, творить, как музыку, совместную жизнь - вопрос какую - жисткую, конечно!" - не очень однозначная вообще-то аналогия, но, как вы поняли, тут сквозь плодородную, но серую почву быта выбиваются ростки моих заветных желаний и планов - пригласить Санича и ОФ и, по терминологии последнего, развести завязь на дому.
Что и говорить, чувства меня переполняли. На гребне сей волны я даже отважился на творчество и написал свой рассказ с замысловатым названием "Зелёненькая Царевна-Лягушечка и Тот, Кто Выращивает В Саду Аленький Цветочек". Роман был уже больше работа, и что такое вдохновение в подлинном, положительном, мгновенном смысле, я давно забыл, а тут… Мне приснился сон и я, проснувшись, чтоб разбудить Эльку в институт, даже запомнил кое-что из него… Уломал ее дать мне на дорожку, разогрел картошку, покормил её, одел, проводил с порожка, поел сам и - что делать? - всем я доволен под завязку, никуда мне идти не надо… Решил приобщиться к коробке о пяти дисках "Шедевры мирового оперного искусства". С усилием воли прослушал около часа - только раздражает да в сон клонит - нет чтоб нажарить со страстностью молодого Рихтера, а они выводят свои изразцы и кружева! Достал Вагнера - "Вот что нам поможет!" - как ни пытался вникнуть - никаких эмоций, никаких образов. Завёл шарманку - насосня! достал бумагу, нашёл ручку… улыбка до ушей, подпевки, прыжки по комнате…
Едва не опоздал на встречу с ней в библиотеке. Она изрядно припозднилась сама, и я мёрз и нервничал. Узнав, что я уж окончил рассказ, она сказала: "Молодец" и спросила сколько всего страниц. Пять страниц за пять часов - это почему-то сильно удивило её, наверно она ожидала большего. Ей нужны были какие-то журналы, и мы пошли в зал периодики. Там я стал читать ей новоиспечённый текст - про неё саму, что она, дескать, дрянь такая и только притворяется, и что Плащ-Палатка (Долгов - невзлюбившая его Шрек пыталась прозвать его "Субтильный", после чего мы с Эльмирой полдня придумывали ему имена - пока я не дошёл до Плащанички, Плащ-Палатки и Известняковых Отложений и мы, удохнув, стали звонить Алёше, чтоб обрадовать и его) тоже неблагонадёжен (а он-то почему, интересно?), и удастся ли нам преобразиться - всё было метафорически-иронически завуалировано, и она весьма потешалась. (А вообще-то концепция жутковатая и, как оказалось, правдиво-провидческая: душа человеческая - а особенно именно её Зельцеровидная - не то что поле битвы Бога с диаволом, как у Достославного, а баранделя и жабы - первый советует постоянно всякую откровенную хюйню, "излишества всякие нехорошие", а вторая потом за всё-это душит - за каждую копейку! Или, в терминах Фрейда, Супер-эго вырождается во второе Ид, а Эго курит бамбук ещё более активно). Подошла библиотекарь Золотова, вежливо приветствовала меня, называя по имени-отчеству - надо было договориться с администрацией о презентации "Ультрас-2". На Зельцера это почему-то произвело явно более убедительное впечатление, чем рассказ, в котором раза четыре упоминалась моя гениальность - ага, дочка видно давно считала, что приличным людям в приличных местах со мною и разговаривать западло! Главное дело, повторяю, не слишком сразу раскрыть свою суть!
Она - и это она, исчадье всех мировых сил Пренебреженья! - прямо как самая заштатная женщинка нормального деловито-творческого мужика таскалась со мной повсюду. На кафедру, за стипендией, относить статьи, даже к родственникам один раз сопровождала! (Но это, конечно, ничто по сравнению с тем, сколько я ходил по её делишкам и буквально бегал за ней.) Меня всё-это устраивало и даже веселило (я продолжал уть-утькать на каждую хорошенькую девушку в транспорте или на улице, говорил, что я насос и накот, а она толстенькая и уже старенькая и - внимание: блестящее выражение моего дяденьки - "К Паске пора тебя менять"), но кое в чём уже настораживало и даже надоедало. На Кольцо я больше не ходил - Федя, Саша, Инна, Долгов - все как-то сами собой отпали - всё, что нужно: поговорить, выпить, поесть, потрахаться - дома. Не к этому ли я всегда стремился? В принципе, по большому счёту не к этому, но по-малому - именно. Поэтому по этому счёту я был непритворно счастлив.
Но вот Инна - я так долго и осторожно подгребал к ней, а теперь всё прервано, и она наверное сама чувствует… Да дело даже не в этом - просто нравится мне этот ребёнок - если не я, то кто? - с кем ей ещё общаться в этом никудышном городишке и чему они её научат? Уж лучше я сам лично расскажу ей, откуда берутся дети и главное куда они потом деются…
Кажется, что сотовый телефон изобретён специально для девушек 16–25 лет, то есть находящихся в самом-самом расцвете своей репродуктивной функции, пущенной, однако, согласно веяниям нашей цивилизации, "по ветру" - все удобства для того, чтобы они могли "разрулить" и "развести" - двух и более "друзей". Сам обычный телефон, когда он годов с 70-х стал вещью заштатной, в корне изменил всю "романтику романса" в сторону "освобождения", и фраза "позвони мне", если вдуматься, не представляется такой уж невинной… Была лишь одна существенная загвоздка - телефон-то он один на всех - почти всегда рядом ушки: супруг(а), детишки, сослуживцы по работе…
Я тоже решил поиграть в эту игру. Было очередное заседание студии "АЗ", я решил пойти, а Зельцер должна была сидеть дома, дожидаясь звонка или факса от матери. Она настолько не могла меня отпустить, что даже сама выдала мне с собой свою трубу (раньше мне такое не приснилось бы даже и в страшном сне!). И как только я вышел из дому и скрылся из обзора из её окошка, я стал набирать номер Инночки (вроде бы договаривались с ней раньше, что она придёт, но ведь наверняка уже забыла)…
Её конечно не было, и я пришёл один. Приехал Левин - хоть Котовск и во! - город, теперь он почему-то живёт в Анапе, работает журналюгой на фестах и спичрайтером их головы, в нормальном костюмчике при галстуке и с молодой женой. Короче, стал насосом. Это всё мне передали на словах, а также и то, что до него тоже дошли слухи, что я стал насосом и что "Серёжа тоже рад за меня" (вообще-то я не планировал посещать эту трогательную встречу, а хотел использовать её как предлог для встречи с Инной, чтобы от входа забрать её куда-нибудь в более подходящее место). Возник вопрос имиджа - ну и что я покажу ему? - как был Лёня, осунувшийся, небритый, похмельный, в тех же потёртых милитаризированных штанцах и светофорной курточке, так и остался - разочарований на всю жизнь.
Просто активизировать минимум - во-первых, опоздать, во-вторых, чувствовать себя хорошо - зашёл по пути треснул кружечку… Короче, я завалился явно навеселе, с банкой дорогого пива в одной руке (она ещё обмотана цепочкой), в другой мобильник (о ту пору они были довольно-таки ещё не у всех), в который произносится не очень тихий и не очень цензурный монолог - все аж поразинули рты - "А я ебу, блять?! Факс, факс - хуякс! Ну подъезжай, а хули", - завершил я, выключив телефон и звякнув цепью, развязно осел в кресло, отхлебнув пива, как бы говоря: "Ну продолжайте, продолжайте, чего же вы" - ну разве ж этот человек может быть обсосом?!
Наконец-то дозвонился (из сортира) - Инна сказала, что не придёт - оно и к лучшему, потому что тут уж была Зельцер. (Совместить их было б весьма проблематично!). По окончании пошли к мусорке пить "Яблочко". Я всячески отказывался и хотел домой, а Эльмира и товарищ Долгов - напротив. Это было что-то - залитый под завязку Алёша стоит в центре круга из дюжины котовских шизореволюционьеров и повествует им об "акции в поддержку Лимонова" - он страшно орёт, жестикулирует, матерится и… врёт:
"А у меня, блять, пять боевых вылетов!" А я говорю: "А я в рот ебал пять твоих вылетов! Мне, блять, по хую вообще!"
Продолжение 6.
Потом снимали.
- Шрамы, татуировки?
Гроб закатал штанину - рожа панка с ирокезом, хотел ещё кое-что обнажить… Рома просто снял майку, и они чуть не упали в обморок - настолько он весь изукрашен всеразличными козлами, змеями и пентаграммами.
С отпечатками пальцев начали с меня. Петрович долго разграфлял лист - казалось, что он воспроизводит эту операцию впервые. Я тоже впервые, к тому же нелегко так искорявить руку. Мне досталось очень много краски, ладони были как в гудроне. Иди в сортир мой, мыло там есть, приказал он мне.
Я пошёл, взял обмылок и, сгорбившись над раковиной, тру - хлопнула дверь, шаги, обернулся: он. Сердце ёкнуло. Ну, думаю, не успею я разогнуться из этого положения, как он мне вмажет, а потом и размажет. Незаметно напряг руки, чуть выставив локти…
- Ну как - получается?
- Да не столь - мыло маленькое…
- Вот я как раз хорошее тебе принёс - держи…
Ага, вот оно - хвалёное циничное лицемерие - сейчас… я… обернусь… - на в табло!
Я обернулся. Он дал мыло.
- А что это за фигня - чернила что ль? - по-приятельски развязно осведомился я.
- Типографская краска.
- А-а, а я смотрю: что-то знакомое!..
- Ну ладно, отмывайся, - сказал он и, хлопнув дверью, вышел.
Отлегло. Хороший вроде знак.
Пока каждого из нас "откатали" и засняли на всевозможные "носители", мы урывками наблюдали пикантное зрелище - построение сотрудников милиции, заступающих на патрулирование улиц города. - "Елизаров!" - "Курит" - "Какой, ёбаный в рот, курит?! Я щас покурю! Сюда, блядь!" - "Маканин" - "Его нету" - "Какой, ёбтеть, нету?! - второй раз уже! - Петрович, пиши на него… Распустились в корень…" Далее: "Ещё раз повторяю для особо тупых: ваша задача - охрана правопорядка, а не пиздить! В среду эти два оболтуса - двух парней избивали человек шесть, у одного был сотовый, он вызвал патруль - те съебались, а они, не разобравшись, сразу отпиздили их же! Бомжа в третьем запиздили чуть не до смерти - ну на хуя он вам сдался - вам что больше заняться не на чем?!" Такие вот наставления на грани истерии для нестройной шайки молодых, не очень духовно и физически аристократических людишек - и, конечно, команда "Разойтись!" (А я-то думал: им неплохо живётся!)
Вообще, если серьёзно, всё-это произвело на нас гнетущее впечатление. Когда меня вызвали в кабинет "с вещами", я тотчас совсем приуныл, поскольку уж знаком с тем, чем сие кончается - опись и в кутузку. Основательный, в усах капитан предложил мне представить на их столе содержимое моего рюкзака. Я был горд тем, что было извлечено на свет божий: ещё с фестиваля там валялись две книжки визуальной поэзии (что ни на есть радикальной), постер с обнимающимися "татушками", чьи прекрасные голенькые животики и ляжки изрисованы свастичками в кружках и коряво расписаны: "Люблю О. Шепелёва! ПРОСТО НЕ МОГУ!", кассета "Каннибля", где на обложке "всех на хуй постреляли и повесили, и какая-то девка, вся в шрамах, сама вырезает себе половые органы" (Саша), а также пара очень грязных носков и семейственных трусеров, и моя книжка с небезызвестной обложечкой. Виновато сморгнув, он отодвинул личные вещи, попросив убрать их обратно, а вот книжками заинтересовался. Он спокойно листал их.
Второй, как и полагается, младо-сельповатенький, было тоже сунул свой ноузь и тут же отпрянул:
- Э, бля, чё эт такое?!