Предыстория такова. Через полгода после того, как меня бросила Зельцер, я вновь наткнулся на Инночку - она пришла с Долговым на какое-то мероприятие "АЗ". Что самое интересное, выглядело это так, что у них весьма близкие отношения, а про меня, я расслышал в паузах между своими виршевсплесками, они говорят в третьем лице: смотри, вот это и есть тот самый ОШ - вроде как он. Я прямо со сцены бросился к ней: "Ты что, дочь моя, не узнаёшь меня?!" Впервые пожал руку и сказал несколько слов Алёше. Уже на выходе она показывала мне папку со своими рисунками - я её просмотрел весьма бегло, сказал универсальное бирюковское "Ну да" (потом призналась, что её тогда сие очень задело - тоже тщеславная штучка!) и пригласил их пить самогон в кругу сегрегатов (у меня в руках был пакет с сахаром, который я должен был доставить родственникам, но за меня уж решено было снести его в шинок в обмен на полторашку). Они, переглянувшись, отказались. Инне далеко ехать. Мне тоже. Оказалось, что она живёт в тех же ебенях, что и я, только на остановку ближе! Подошёл автобус, Долгов успел чмокнуть её в губы (!), а у меня спросить, какие у меня были мотивации, когда я писал "Нож ящериц". Ответить я не успел - бросив сахар Саше с Максимом, вслед за Инной я запрыгнул в салон. Она тоже толком не знала, что такое "мотивации", но когда я предложил выпить по кружечке, всё же не отказалась (несмотря на то, что было уже поздно и места тут такие, что вечером без веера-мессера лучше не ходи).
…Почти каждый день я ждал её из школы на лавочке на Кольце. Она отделялась от своих друзей, и мы шли куда-нибудь, чаще всего в пиццерию (на улице холодновато, доченька хочет кушать, я, конечно, олвэйз, и у меня ещё почему-то были какие-то деньги). Развлечения были неразнообразны, но нам было хорошо вместе. Это было что-то странное - с одной стороны… а с другой, я не мог и представить, как перейти черту - даже поцеловать вот эти девственные губки, прижаться своей жёсткой бородой и щетиной к этому детскому нежному личику… Иногда вот смотришь на неё и ловишь себя на мысли, что выглядит она лет на одиннадцать!.. Может быть, с подсознательной целью не делать этого, я пустился на всякую дребедень - написал ей стишок "Inna, do inhalation to me…", составил тест "Можно я тебя поцелую?" - кто хочет, тот просто целует, а не пишет и не составляет! Вёл я себя весьма пристойно, и она тоже испытывала видимое удовольствие от того, что когда я принимаю или подаю ей пальто, ей действительно удобно, что всегда ей, выходящей из автобуса, подаю руку, и рука эта тверда. Она весьма зациклена на этих мелочах, и меня это удивило и понравилось. А когда она в первый раз увидела, как я небрежным жестом заложил салфетку, с помощью вилки и ножа оперативно напитал кусман мяса и также небрежно сложил прибор на тарелку (видите ли, правильно сложил), она вообще была в восторге, маленькая моя! После такого, естественно, приходилось нейтрализовывать хорошие манеры "в компании таких же опустившихся людей" - а опускались мы тогда, я вам скажу, на довольно низкий ярус. До неё только рассказы доходили - мои или Долгова.
Но внезапно всему пришёл конец. Я купил нам билеты на концерт "ГО" и буквально предвкушал. Май, Пасха, Инна, Летов, пиво… Саша, портвейн - что-то это мне напоминает?..
24.
Я лежал на диване и вдруг она прилезла с плотоядной ухмылкой и ручкой в руке. "Ну Лёш-ша-а!.." - сказала она, и потом, пущенная мною, ползая по мне, как маленькая девочка по асфальту, рисовала - только не мелками, а жирной чёрной ручкой. Вскоре на моём предплечье красовался ещё более выразительный эрегированный (не знаю, мой или чей, но сработан весьма не схематично), на ладони появилось изображение женского органа (весьма похоже на то, что я видел у неё), затем - долго и мучительно, и мне, конечно, не разрешалось смотреть на процесс - вместо майки на мне возникали всяческие её сюжеты… - трэшэтэрапия! Последние минуты она уже удерживала меня, затёкшего, силой, сидя на груди, ругаясь, щипаясь и пытаясь даже бить. Когда я наконец поднялся и подошёл к зеркалу, я обомлел. Минут десять она укатывалась, катаясь по полу и указывая на меня пальцем. Сова едва не померла в полёте. Я тоже был очень рад. Прилёг обратно, она прилезла опять и стала, водя по мне своей натруженной ладошкой, с детско-наивной интонацией пояснять: "Это пидор сосёт у двоих, а его ебут в жопу" (всё сложные композиции!), "Это собачка ебёт собачку, а вторая стоит смотрит и ждёт" (вот это, по-моему наибольшая удача!), "А это…" - ну, в общем, хватит. Какой же надо быть прирождённой дрянью!
Разохотившись, она за чаем на кухне изрисовала весь стол. "Э-эх, - причитал я, качая головой и, имитируя Дядюшку деда, бил ребром ладони по другой, - вот бы карандаш не стирался - показать бы твоей маме!.. или лучше папе?" - "Я то ладно, - ответствовала она с бахвальством, - а тебе помыться не дам". Я хотел было уж прибегнуть к некоторому рукоприкладству и нанести на ее ягодицы соответствующие свои клейма, но её осенило: а давай я тебя накрашу!
Это было долго и почти мучительно - самая блядская помада, тени на веки, тушь на ресницы ("Смотри вниз, смотри как бы вбок…"), пудра, румяна, лак для волос, ярко-красный лак для ногтей… Последний штрих - натягиваю ее трусики - белые в красненьких сердечках. Она дохла. Подойдя к зеркалу, я был фраппирован пуще прежнего - на меня нагловато пялилась вполне себе смазливая проблядь - я сам бы сказал "шик" и "уть-ать"! - так вот, оказывается, в чём сила женщин - даже моя скромная жопка стала выглядеть вполне завлекательно!
Начала наряжать. Сначала облачился в платьице с кружевами (застегнуть сзади с её помощью - как это трогательно!), осмотрелся, прошёлся - ну, золотые, она просто блеск! (Моей божественной Уть-ути она наверняка бы понравилась). Потом - ваще-ваще! - вау-вау! - резиново-блестящий немецкий - и по производству и по порнушно-клипашной стилистике - плащик с молнией и вырезом где надо. Ещё напялил сапоги - из той же серии, с острыми каблуками (всё же как германцы горазды на такую продукцию - дешёвое шмотьё, а какое вызывающе-пользительное). Кое-как доковыляв до зеркала… Почти одновременно и чуть ни слово в слово мы констатировали, что если б ваша (ея) покорная служанка в таком виде вышла на улицу ловить тачку - её б отодрали прям на капоте! После был переоблачён в уже опробованный (иногда я пользовался правом носить её вещи, сообщавшие мне - не только в наших, но и в глазах наших гостей - забавно-провокативную пидореалистичность) белый шотик с яркими алыми, голубыми, салатовыми цветочками и немыслимые брильянтово-жемчужные туфли, из коих ярко-красиво торчали крашеные ноготки.
Вдруг она вспомнила, что у неё на плёнке возможно остались ещё кадра два и, долго укореняя меня на диване в "непринуждённой" позе, "запечатлела компромат" - как вы уже поняли, драгие, блядская улыбочка на мне обусловлена не её дрессурой, а врождённым, можно сказать, даром…
- Как тебя зовут? - проговорил я утрированно стилизованным голоском, забираясь на диван, по-кошачьи (как мог, конечно) изогнувшись, нависая-потираясь об ее ноги.
- Эля.
- А меня Эва. - Рот мой растянулся в профанско-плотоядной ухмылочке - вспомнилась "тётушка Эбля" (она же Эхбля) из нашей с Репой непристойнейшей "Книги будущего", выделанной на лекциях методом исправлений "по живому" какой-то детской книжицы. На её лице отразилось абсолютно то же самое.
- Можно с тобой познакомиться? - я прильнул к ее ногам и потёрся лицом по внутренней стороне ее бёдер, - познаться?
- А у тебя нет хуя? - грубым, контрастирующим с моим, тоном сказала она, и я не сдержался-таки от короткого "рыдания", - а то я смотрю телевизор, а ты будешь пытаться засунуть его мне в одно неподходящее место - есть тут один такой…
- Кто это? - неподражаемо по-шлюшьи удивилась шлюха Эва.
- О. Шепелёв.
- Свинья. - (Гладит ее ноги, подаваясь верёд, прилегая к ним туловищем, взбираясь выше.) - Я не такая, я нежная. Я очень люблю девушек. Можно я сниму с тебя трусики?
- Зачем? - деткий блядский голосок.
- Я посмотрю, что там у тебя, - такой же ответ ("Ма-ам, поню-хай, мо-ю ру-ку…"!), взаимно-похотливые ухмылки.
- То же, что и у тебя.
- Я хочу сравнить наши письки… - тем же детским голоском, даже совсем по-ультрамладодетсадовски прикартавливая, и как бы голос за кадром: - Обычное в таком возрасте детско-девчачье любопытство…
Ты хочешь сравнить их ртом? - с придыханием, словно захотев перещеголять, скинула не два, а даже три десятка годков, но тоже не удержалась добавить замечание от взрослого автора: - Мне что-то кажется, Эва, что ты сосёшь всё вподряд.
И тут уж она добралась ртом до ее трусиков и, понюхивая и покусывая, ухватилась зубами за резинку и почти без помощи подружки умудрилась стащить их.
"18+": поднималась всё выше и выше, целуя осторожно, чтобы не испачкать помадой, всё больше работая язычком.
Было неплохо, только некоторое щетинки - жёсткие, почти как у меня на скулах. Недавно при купании я попросил её побрить там, она немного поломалась, потом много намылила и немного попыталась, а потом раскорячилась в ванне, вручая бритву мне - сама она смогла только так называемую область бикини, а волоски, тоже довольно жёсткие (а я-то думаю, обо что я всё время так чиркаю!), вросли даже и в самоё центральные нежные складки… "Осторожней, Лёшь", - только и пролепетала она, выгнувшись предо мной на дрожащих от напряжения ногах своих. Бритва очень острая - и я был польщён её доверием, хотя всё понятно и с прагматической точки зрения: во-первых, этот участок ее плоти уже всё равно что мой собственный, а во-вторых, ей самой просто неудобно…
- Ты красивая, Эля, а я?
- Ты тоже, - "застенчиво" пролепетала она, и тут же добавила: - но по-моему, ты бородатая свинская шлюха - кого-то ты мне напоминаешь - О. Шепелёв тебе случайно не родня?
- Ой, что ты! я бы даже ни за что на свете не согласилась хоть раз с ним задуться!
Она подгыгыкнула. Между тем милашка Эва наползла на неё и непонять откуда взявшимся прибором легко и приятно овладевала подругой в первопристойной позиции. В области ртов вовсю шла непристойнейшая чмоко-размазня, языки тоже выделывали что-то по-лесбийски недетское. Всё-таки образ действует!
- Ты что делаешь, блядина! - ты накончала мне на новое покрывало!
Окончание 0.
Но было и ещё одно маленькое приключение… Второго мая, взяв с собой Алёшу, я поехал в Москву на фестиваль верлибра. Тут я познакомил его с Данилой Давыдовым - в своём новом имидже он выглядел не то что организатором какой-то там поэтической бодяги, а ни дать, ни взять лидер "Аум Сенрикё" (!), а про одежду известного столичного поэта, лауреата премии "Дебют" Алёша состроумничал: "такое ощущение, что он спит на полу на вокзале". Впрочем, сами мы там не спали лишь благодаря случаю, а у Данилы-то весьма просторная квартирка в центре - в этом-то, драгие, и суть. Когда, сорвав овацию, Алёша вышел, то не прямо последовал в ларёк за очередным пивом (мы только за счёт него и существовали - похмелье плюс ночь не спали), а запнулся за девушку - улыбчивую, в голубых очочках. "А я думаю: подойдёт он, или придётся самой?" - сказала она. Таня Романова из Нижнего, поэт (где-то уже слышал эту венценосную фамилию…). Мне она уделила не очень много внимания: я спросил посмотреть журнальчик (их самиздат), но она почему-то отдала его Алёше. Мне сие не очень понравилось и я, пользуясь случаем, пожрал, общаясь с поэтом Айвенго, Алёшину "китайскую капусту". Потом был поэтический пикник (из водки и запивки) на лоне природы - всем было хорошо, Алёша с Таней уже вовсю целовались. Я, еле собой управляя, поехал к родственникам отвозить ключ - времени до поезда было дай бог туда-сюда обернуться. А у тех сложился небольшой любовный треугольничек: Данила всё пил, наблюдая за милованием у него на глазах сложившейся парочки (он знал Таню по переписке, и только сегодня увидел её воочую), но главный козырь был у него - вписка. "Раздраконил Таню, - лепетал изрядно хорошенький Алёша (всю дорогу, блять!), - а теперь эта бородатая обросшая пьянь потащила её к себе!.."
Едва ступив на родную чернозёмную почву, я бросился звонить Инне - рассказать об Алёшиных способностях. Она выслушала сдержанно, отвечала односложно. Я спросил, пойдёт ли она на концерт, она ответила нет. Я, когда приглашал её, сказал, что она может "под это дело" тоже спросить немного денег у родителей - я, естественно, имел в виду, что перед концертом и особенно после надо бы хорошо посидеть - а в таких вещах и полтинник может оказаться решающим. Она поняла это превратно - пожинай, Олёша, плоды своей не жадности, так глупости!
Назначила мне встречу, чтобы отдать кассету (наконец-то "ОЗ" дошло и до неё). Целый час ждал её на Кольце, и вот она появилась - вся такая воздушная… Швырнула привет и кассетку и проплыла мимо, к дальней лавочке. Там её ожидал молоденькый информальского вида пацан - к моему ахуитительному удивлению, она влезла к нему на колени и давай его обсасывать! Я достал из кармана купленный ей в подарочек мягкий карандаш и сожрал. На ту беду бежавший Федя не дал мне его проглотить. Вместо этого он предложил проглотить литровочку "компота". Мы сделали да повторили. Я сначала пытался держать себя в рамках, рассказывать про поездку, показывать привезённые книжки, но весьма скоро принялся ныть, ругаться и куда-то порываться, а потом вообще вскочил, распотрошил рюкзак, выкинул рубашку, швырнул на асфальт пачку денег - сказал, что всё-это мне больше не понадобится, потому что сегодня покончу с собой - и, убегая от Феди, заскочил в автобус…
В июне она вновь явилась на Кольце, уже без пары, но меня избегала. В вечер выпускного мы с Федей, как обычно, сидели на лавочке за распитием "компота". И тут она - в каком-то немыслимом полупрозрачном зебро-платье, на каблуках, вся расфуфыренная. Короче, мне не понравилось, но выждав момент, когда она окажется одна, подсел к ней и весьма почтительно поздравил с окончанием школы, похвалив и её наряд. Подоспевшие подруги извинительно проверещали, что может быть нам с ней надо поговорить… Нет, не надо.
Потом, как и все, пошли в школу на дискотеку. Нас не хотели пускать, но мы как-то просочились (да ещё с двумя баттлами). Музыка была попсовая, и я всё стоял у стеночки, пялясь в мелькающую вдалеке задницу танцующей Инки. Но постепенно мы стали пытаться подбарахтывать подо всё, особенно Федя. И вот только я выдвинулся под какую-то "А у реки, а у реки", начиная даже подпевать, как предо мной возник довольно рослый шерст в белой рубашечке и заявил, что нам надо выйти поговорить. Федя и Тролль как раз наверное отошли выпить. На улице, за углом меня обступила целая шайка пьяных шершней. Я почуял негуманное.
Начали вполне себе современный разговор:
- Хуль ты к Инне доёбываешься?
- Не поняль.
- Хуярь его, давай!
- Погоди. Чё не понял?
- Не понял, как ты сказал…
Чё не понял, чё-о?!!
- Погоди. Инна сказала: вот этот бородатый - маньяк, преследует, хочет изнасиловать.
- Да не могла она такого сказать.
- Эй, Маракеш, Вован, идите маньяка пиздить!
Подошли ещё двое, постарше, гораздо массивнее. Спросили, чё я делаю в их школе и попросили уйти из неё. Я сказал, что учил их, сосунов, ещё в 7 классе - да видно не доучил. Они спросили, знаю ли я таких-то, в том числе Репобратца. Я сказал, что знавал самоё Репу, и Санич друг моя. Шершни уже сильно напирали в нетерпении, но те их остановили, заржав.
- Да вы знаете, кто это такой, пиздюшня?
- Кто-о?! Давай его!
- Давайте, трезвый он очень спокойный, только он не трезвый… Чур мы не с вами.
Тут выволочились Федя и Тролль, скалывая о бордюр баттлы, никакие. Пришлось весьма долго их увещевать и унимать. В конце концов мы ещё и с шерстоманами выжрали - они приволокли торт и две бутылки кой-чего. Инна, выйдя, собирая своих ехать встречать рассвет, наверняка зело поразилась увиденному: её защитнички были в дуплетищу, в торте и в тесном переплетении с нами - они уже не могли никуда ехать, и всячески звали нас ехать с ними… Вышли учтиля и запричитали, что вот опять пришли старые и левые, всех опоили, растлили, избили…
К вечеру я приполз на Кольцо, сидел один на лавке в надежде охмелиться, и когда мимо проходила Инна и сказала свой привет (единственное, что она говорит мне), я, взглянув на неё, понял, что ей стыдно, но извиняться она не будет. Я улыбнулся.
И вот тут-то я и придумал уловку - так она со мной разговаривать не будет да и особо не о чем, единственное надёжное средство - какое-нибудь общее дело. Так и решил замутить второй "Ультрасерый" - и попросить её сделать иллюстрации.
Окончание 23.
В зале меня уже ждали всякие деды и бабки, которые зачали уточнять, что и как надо читать - причём каждый приватно и с завидной долей марксизма и маразма - "А вот у меня стихи о любви к природе - разве это не о любви?.." Состояние моё очень быстро стало ещё более нехорошим. Только спасался всё-таки купленной по пути баночкой пива. Потом пришли поддатенькая Плащ-Палатка, поддатенькая Репа, хорошо наподдатый Максим Рыжкин с нехорошо надуплеченным боевиком Зеленевым, а также тележурналисты, которые сразу начали разжирать водку - и всем им стало ещё лучше, а мне хуже. Долгов сел со мною одесную, а Минаев (трезвый) долго не хотел садиться в президиум (видя, какая заваривается "поэзия", я б тоже вряд ли захотел - я и уже не мог и не хотел - но отступать поздно!). Вообще я поразился, как мало поддержал меня "наш" народ - что и говорить, в восприятии большинства наших с большой тамбовской буквы Поэтов, людей во всех смыслах утончённых, аз есмь не что иное, как проскочившее в литературу - по причине смуты времён и тесноты провинциального пространства - пьяное отребье, Гришка Отрепьев.
Когда зашли Зельцер с Психом и Кочаном, мы начали начинать. Я изо всех сил старался обуздать стихию, но это не так-то и легко. Когда единственные присутствующие в зале официальные лица - это ОШ и Плащ-Палатка, с которыми ты поглотил не один декалитор и которых видывал, прямо скажем, во всяких видах… Максим лез меня обнимать, Репа схватила деньги, Зеленев - пиво… Я кое-как отогнал профанов и начал ещё раз - с ещё более официозными интонациями. Как ни странно, помогло, и в зале воцарился относительный порядок. Пришли и некоторые более-менее воистину официальные: Золотова и кое-кто из профессуры (словарное определение: "Провинциальные учёные - особая каста "неприкасаемых", которые полностью отсутствуют в литпроцессе, но при этом произносят слово л-ра раз по 100 на дню, не меньше"), что тоже помогло.
С приторно серьёзным видом поясняя, я одновременно незаметно расшнурял под столом ботинок. Показал Алёше ногти на левой руке, а потом изловчился снял гриндер, стянул носок и показал ему ногу. Он начал давиться, затыкая себе рот. Тогда я, продолжая вещать, сам едва не срываясь, потихонечку расстегнул ширинку и пуговицу и показал ему краешек трусиков, и тут же закатал под прикрытием стола рукав, обнажив творчество Эльмиры - Долгов мгновенно сделался красен и, зажав рот, выбежал в коридор. Оттуда доносились странные звуки, как будто кто-то блюёт; отсутствовал он минут двадцать.