Когда я объявил, что вынужден продемонстрировать и своё искусство (вереницы седовласых, с каскадами и запинками извергающие из своей непьющей памяти длиннейшие свои опусы, и пьяный Макс, шатающийся, едва переплёвывающий чрез губу - по книжке, а не на память! - "Хороша алкаша! Так, это о… любви… Теперь о Родине, да? Заебца алкогольца!" - прозвучали, так сказать, как крайние точки кипения полярных слоёв публики), и вышел на авансцену, Репа со всей кодлой демонстративно пересели на первый ряд, рукоплеская, раскачиваясь в креслах и выкрикивая: "Гуру!" Я читал, сначала медитативно, затем всё более расходясь, раскачиваясь, словно пытаясь упасть столбом вперёд, балансируя на краю сцены, как будто собираясь прыгнуть в пропасть, выполняя руками одновременные синхронные движения, посоветованные баранделем и напоминающие ему движения многорукого божества.
Заполнять паузы все этой канители с карточками пришлось стихами ОФ, и читал их тоже я, что как пить дать принесло мне дополнительные очки. Короче, Макс Рыжкин, поддерживаемый дурачим Зеленевым, ещё пару раз вернулся на сцену, продекламировав вне конкурса еще с десяток своих шедевров, например, "Шепелёв, давай допью эту ебатню!" (это я на свою голову (пьяную, конечно) записал его вдуплетные изреченья, а потом, из-за той же головы, пропечатал их под видом стихов), а в самом конкурсе подавляющим большинством голосов победил я. Что интересно, второе место занял Алёша - выглядело всё-это несколько неоднозначно, если не сказать предвзято. Минаев, проводивший подсчёт, предлагал народу удостовериться, а я быстрей сгрёб причитающиеся мне 80 руб. и сваливал (Эльмира и K° куда-то исчезли, как только объявили первого победителя). Однако меня всё же задержали - сначала журналюги (брякнул им что-то от баранделя, они сказали: "Что ж ты всегда так укурен" и поймали Долгова), потом Максим (он сказал, что он на днях уходит в армию и надо выпить, щас все идём пить сэм "кедровый", я сказал, что болею и не могу, и дал ему двадцатник), потом Золотова (ох-ох, что ж вы устроили, Алексей, - меня теперь с работы выгонят!). Наконец-то выбежал на улицу, натыкаясь на людей, отмахиваясь от них, как от мух, ища её - боялся, что она ушла. Но она не ушла, а стояла одиноко на углу, ожидая меня - оказывается, поссорилась с товарищами: они хотели в "Ст. Т", а она сказала, что спросит у Лёшечки, а они - что она делает всё, что ей укажет рыжая борода!
Я сказал, что болен и не могу пить. Подошёл Долгов и вся шаражка, и все тоже приглашали нас, но я повторил то же и воспрепятствовал отправиться с ними или пригласить их к нам разгорячённой ссорой и пивом Эльмире.
25.
Я проснулся рано и начал вроде бы неторопливо - а на самом деле нетерпеливо - бросая взгляды на часы - скоро вставать - к ней "приставать" Она наверно ещё совсем засыпала, поэтому опрометчиво улеглась на живот, выставив свою голую попу. Я, маневрируя по дивану по-пластунски, стараясь ее не спугнуть, принял такое положение, что моё лицо оказалось у неё между ягодиц - как только я его принял, я принялся бесцеремонно тискать и разводить их, лизать и что называется целовать в засос. Она постанывала, шевелилась, её начали пробивать судороги…
Звонок телефона. Ну кто там в семь-то утра! Снимает трубку, сдвинувшись от меня чуть вверх - я отпускаю и чуть вниз… - передаёт мне.
- Отгадай, кто у меня.
- Ясное дело, кто.
- Р-рёху! Рыбачок! Когда?!
Эх, знал бы ты, Биг Саша, что я сейчас этим ртом, которым говорю с тобой, делал.
- Да с семи уже. Приезжай. Самогон пьём. Бабки есть?
- Ладно, щас буду.
Положил трубку, вернулся к Зельцеру.
- Я так и знал: это О. Фролов вернулся! Надо его встретить.
- Я тоже хочу.
- Тебе же в институд.
- Ну и что. После.
- А-а… Давай-ка, доченька, я тебе присуну-то в попку на дорожку…
- Ну Лёша-а!.. У меня зачёт сегодня!
- Ну вот и я о том же: знаешь вот кто такие спартанцы - спартанская дисциплина и всё такое?.. - каждый юнец там был прикреплён к своему мастеру, взрослому мужчине-воину, который питал его знаниями…
- Ну и что?
- Питал он его не только теоретически, но и буквально - посредством своей спермы, причём не столько орально, сколько ректально.
- Чушь!
- Стоять!..
…Ну ведь кое-что всё-таки изменилось, самодовольно думал я, собирая с пола одежду, сортируя: моя или её…
- Ну Лёшь, - пищала она из туалета, - я тоже хочу!
Я пытался ей намекнуть, что она будет не столь уместна в этом чисто мужском спартанском (профанском) коллективе.
- Ага, - отозвалась она с утрированной детсадовостью, - как питать, так уместно…
Я удох. Пообещал переговорить с Саничем (ведь всё вроде происходит у него) и позвонить ей.
Сразу после объятий и поцелуев, ОФ, артистически имитируя интонацию бабки из подъезда, озвучил-произнёс то, в чём, собственно, и состояло изменение, и что их более всего интересовало: "Ты что, Олёша, живёшь с женщиной?!" - звучало так, как будто открылось, что я живу с козлом, и люди видели, как я, собственно, целую ему под хвостом. Повисла пауза, мы - каждый вроде сам по себе и невольно - ощерились как три ежа - а потом заржали - одно слово: ибупрофены. И наша суть ясна: единение - как тут не попомнить гениальное (без оговорок) произведение Учителя:
"Эх, жизнь хороша!" - ощерились три ежа,
а потом запиздили коллёквиум
на немыслимой основе -
это им не внове.
- ну да, ну да!..
Далее, как вы поняли, мне настойчиво предлагалась выпивка и не менее настойчиво выспрашивалось, сколько у меня средств. ОФ, надо сказать, начал довольно серьёзно париться, что "я, Лёнь, пришёл, а ты такой невесёлый", но тут пришла Репа - она была как тарантиновский мистер "Решаю Проблемы": села за стол, достала блокнот, ручку, мобильник (какой-то очень крутой), и то и дело произнося себе под нос "так, так-та-а-ак" и делая непонятные пометки и звонки, всё решила.
Приезжаем к ним в контору (баська нет, никого нет) и начинаем своё мероприятие… Зельцер участвует со всеми на равных, и все уже чувствуют её своей чувихой, то есть соплеменницей. Вскоре кончаются деньги, и она сама вызывается выделить 130 рублей и даже сходить с ОФ за водкой и чебуреками. Золото-золото доченька - все думают, что моя школа, а это просто прирождённый алкоголизм.
ОФ пробило на нарратив - с закрытыми глазами (Гомер, блять, давайте свершим гекатомбу!) и стаканом в руке ("Не микрофонь!" - а он именно микрофонит, больше получаса не выпуская его из рук) он рассказывает нечто, что начиналось, как довольно реалистичная и забавная байка из армейской жизни… весьма и весьма витиеватая и остросюжетная… Единственная странность - в ней фигурировали какие-то "кожурки" - судя по всему какой-то технический термин из солдатского сленга, что-то вроде кожуха…
- …И тут… он меня настиг и говорит… - рассказчик уже еле сидит, раскачиваясь, почти засыпает, дикцию его можно определить уже нам знакомым словосочетанием "не переплёвывает через губу", - …говорит: "Ну-ка, что там у тебя?"… Я замялся и говорю: "Извините, товарищ прапорщик, разрешите идти"…
Уже давно понятно, что рассказчик уже давно тяготится затеянным повествованием, теряет его нить, и мы фактически общаемся с сомнамбулой, но Репа специально теребит его, задаёт наводящие вопросы, словно вытягивает из оракула невнятные пророчества. С каждой новой фразой "слепца" мы давимся, стараясь удержаться от смеха, потом кто-нибудь не выдерживает, фыркает и все уходят в радикальный покат.
- …Ну он и говорит: "Дай-ка, блять, кожурки сюда". А я и говорю: "Как же я вам отдам их, товарищ прапорщик… без них ведь жить нельзя - они ведь… без них ведь не будет детей…"
Вдруг он вскакивает (расплёскивая стакан, не открывая глаз) и, раскорячившись над креслом, хватает себя за гениталии, восклицая: "Вот они!" - благо, хоть через штаны.
Начинается всеобщий припадок - Зельцер, вся в слезах, повалившись на стол, причитает: "Ой, мама", мы с Репой, сцепившись, валимся на кресла, а с них на пол и катаемся по нему, дурило Санич, глобально хряснувшись на хребтину, сучит мегаконечностями… И только виновник торжества восседает в центре сей нервно-паралитической картины с серьёзным лицом и закрытыми глазами - аки Иисус среди бесноватых! - медленно нащупывает стакан и бутылку, наливает себе и выпивает…
На улице, в темноте, едва мы с Зельцером отошли на несколько шагов от остальных участников, к ним подключились менты. ОФ, конечно, несли, но он начал громко пропагандировать армейские законы. Санич и Репа тоже подали свои голоса - дурачий бас и насквозь-профанский-всё-будет-куплю-и-продам-всё-вкрадчивый реповокальчик. Я было рыпнулся в их сторону, но тут же осознал, что сам-то даже несколько непочтительно вишу на плече своей спутницы. Я сам потащил её домой.
А через две недели мы уже провожали в армию Санича.
26.
Перипетии - кажется, так это называли древние…
Просыпаешься в тесной вонючей каморке и думаешь: блять, опять ничего нет. Не успеешь встать, просыпается острая потребность пить, есть, курить, испражняться - но это только то, что необходимо, оно не сделает твоего физического и духовного состояние великолепным - это простой существовательный минимум, который сам не всегда достижим. Нормальные люди в это время принимают душ, ванну, пьют чашечку кофе, ласкают с утреца свою кощечку… Ни кола, ни двора, ни комфорта, ни тепла, ни табурета - это вроде как признак аскетизма: духовного или героико-военного (в противовес обывателям, стяжателям, зажиревшим династическим владыкам и прочим "звёздам") - например, барон Унгерн, заняв Ургу, тоже, говорят, так жил, или вот молодой неизвестный Чайковский… - но они-то были всегда заняты делами, свершениями…
Мало того, что холодно, ещё и свет постоянно тухнет. Представьте себе, дорогие, как жили люди - менее чем сто лет назад не было ни телевизора, ни стерео, ни компьютера, ни Интернета, ни телефона, ни холодильника и обогревателя и проч. и даже электричества вообще. Аристократы писали и читали при свечке, холопы при лучине знай себе пряли, рассказывали байки и сказки, строгали ложки и детей. Вот если у вас сейчас хотя бы на сутки вырубить ток, вы не сможете без своих костылей, будете изнывать страшно - так всё-это изменило само восприятие мира ("телеэкстраверсизм" - человек, наш новоиспечённый хуматон, ни за что не хочет, не может остаться наедине с собой). Однако же, как видите, сии блага цивилизации и теперь есть далеко не у всех. Скучновато, но что поделаешь. Я взял стамеску и стал вырубать из стены очередной квадрат фанеры, чтобы проверить под ним сгнившие провода - без света к вечеру вообще никуда, к тому же может случиться пожар…
В таких условиях остро встаёт вопрос о том, что вообще такое моя пресловутая личность? За что зацепиться? Гдё же её пресловутый стержень? Какие-то чисто мои интересы?.. Я просто хочу к ней, хочу туда, и всё. Остального просто нет на свете (и его действительно нет). Но ведь что-то должно быть?! Пытаюсь читать "Тошноту", но это бессмысленно, строчки возникают и исчезают, не достигая моего разумения, мне это неинтересно и как бы и так известно… единственное, чего хочу…
На второй день к вечеру я не выдержал - отправился к ней.
Было совсем неуютно, ведь уходя я произносил короткое, заключающее в себе вечность красивое слово навсегда - и она, естественно, ответила ещё более короткими… Моё предположение, что она не одна тоже подтвердилось - подойдя к форточке, я услышал возбуждённые голоса. Всё-таки решился позвонить. "Вот он, блять!" - полушёпотом бросила она с пьяной ухмылкой и тут же скрылась на кухне. Я было хотел уйти, но по обуви и голосам распознал, что это Псих, Кочан и Шрек. Было прям какое-то нехилое застолье. Меня явно не ждали, но я решил - из какой-то мелочной злобности и мазохизма - возникнуть. Вид мой после ночи в берлаге, посвящённой осознанию, что значит "навсегда" и несколько минут подтверждённого "не одна" придали моему лицу выражение, как будто только что на глазах у всех мне в него плюнули - войдя к ним, я, конечно, попытался изменить его на нагловато-надменное, но почувствовал, что это не получилось и чуть не расплакался… Нелепо улыбаясь, я кое-как поздоровался (тут ещё Креветка и какой-то незнакомый чувак), а потом уж и не знал, как себя повести, куда себя деть (кстати сказать, такие моменты случаются со мной редко, обычно я довольно находчив) - выручила Элька - принесла ту гадостную табуреточку и попросила, чтобы мне плеснули водки. Я не остановил руки разливающего и тут же поднял бокал своей дрожащей.
- Ты не болен, Лёшь, случайно? - без особого участия (и, показалось, совершенно без подколки) осведомилась Таня, выражая наверно общую оценку моего облика.
- Температура, ты же знаешь. И я ещё не спал ночью и два дня не ел, - просто-жалобно ответил я, оправдываясь за свой вид, и тут же, опасаясь развития темы (интересно, знают ли они, что я ушёл, уходил?), пожалел.
- Вот и нехуя выёбываться, - вставила (наконец-то!) Зельцер, но далее обсуждение не пошло - все, как сговорившись, были поглощены чем-то иным.
- Ну да, я там был, - с какой-то заторможенностью вещал новый знакомец (Георгий из Москвы - это тебе не хрен моржачий!), при этом на лицах женской половины аудитории появилось выражение искренней заинтересованности и явно видимой почтительности, а на лицах мужской - наоборот. Кочан даже сказал: "Ну да, ну да" - весьма специфичным тоном, после которого требуется перевести разговор на что-нибудь более прозаическое.
Выждав момент (чтобы не навлечь на себя праведный гнев хозяйки - "Ты что - жрать сюда пришёл?!"), я, изловчившись со своего места, стянул со стола какой-то огурец и как можно незаметней, урывками поглощал его…
Очень скоро я прозрел, о чём идёт речь и вообще всю диспозицию: этот субъект недавно приехал "на свою малую родину" и совсем недавно пришёл сюда с Креветкой и со своими рассказами, как он крут в столице, подкреплённой в трёх парах женских зенок пачкой денег да ещё миниатюрным красненьким сотовым…
- Со сменными панельками! - издевательски продекламировал Качан и дебильно заржал.
Чувак однако продолжил свой рассказ в стиле: "Ну вот Норд-Ост, я там был…" Рассказывал он плохо и вообще говорил как-то странно - безэмоционально, безжизненно (угасший, носферату - такие словечки мне сразу пришли на ум), глаза его были, как показалось, какими-то жёлтыми (как ужасные красные глаза на современных фотках), и сам он несмотря на приличную человеческую оболочку (лет тридцать, коротко стрижен, гладко выбрит, чёрное пальто, костюм, галстук) сразу показался мне трухлявым, полностью сгнившим и умершим внутри.
До этого со мною никогда такого не было - чтобы с первого взгляда почувствовать к человеку непреодолимое отвращение - на физиологическом уровне - как к паукам или змеям. По традиции всё-таки пытаешься видеть в каждом новом представителе что-то хорошее, выключаешь сигнализацию интуиции, но как только он своим тупым, приторможенным мозжечком осознаёт твою слабину - что у тебя нет бычьего напора его наглости - тут же начинает переть на тебя или, по крайней мере, допускать вольности…
Ещё несколько несвязных, нелепых подробностей о том, как "я там был". И реплика Кочана: "Ну был и хуй с тобой", - великая в своей простоте. Возмущённые взгляды наших скво. И его ответ: "Слушай - как там тебя? - Сергей, дураком растёшь", - как по писаному! Тут уж всё ясно. Довольно много, родные, довелось мне повидать всякой мрази (актив) и просто моральных и интеллектуальных уродов (пассив) - однако первым надо было явно и неоднократно проявить себя, а на вторых я вообще не реагировал столь болезненно… А тут как будто оголились провода (нервы или ещё какие "струны души"?) и стрелка на приборе, измеряющем человеческую сущность, дёргается почти сама собой…
И тут Зельцер предлагает Кочану спеть его коронную песню. Он с радостью соглашается, берёт гитару и мочит. Уже с первых секунд я понимаю, что это недопустимо - недопустимо здесь, что я никогда бы себе такого не позволил - кишка тонка.
На глазах исполнитель преображается в нашего с ОФ собрата:
Мы с тобой по джунглям шли вдоль реки-и
Вдруг из неё паш-ли пузыри-и…
Кракадилы в джунглях питаются людьми-и
О Тар-зан, ты нам па-ма-ги!
Тарза-а-ан, зови слонов!
Тарзан, слонов зави!
О Тар-зан, ты нам па-ма-ги!
Ы-ы! слоны ко мне!!!
Ы! г-кхы! ый! а-йы! ы-ы!..
- с надрывом и дебилизмом орёт он, с отчаянной жёсткостью наяривая на зельцеровском "бобре" сумасшедший ритм.
По просьбе слушателей другая песня - так сказать, другая грань таланта: медитативная лирика - "Рахоба умерла по весне" - таково её название и весь её текст, составляющие коего теребятся певцом на все лады, с разными интонациями - например, он как будто сам у себя спрашивает и сам себе отвечает: - "Рахоба?" - "Рахоба" - "Умерла?" - "Умерла" - "По весне?" - "По весне!" - полный улёт! В полном запале он без перерыва приступает к песне "Расскажи-ка нам отец, что такое есть потец!" - у меня замирает сердце - в нашей глуши человек, который знает Введенского! - все его прерывают… Не надо уточнять кто, и кто потом что говорит. Наш каменный (из песчаника) гость протягивает руки к гитаре, неумело принимает её, наугад перебирает струны и ноет что-то из Круга:
…рядом православный крест с ико-на-ми…
Вечное коловращение! Каков надрыв! - я узнаю его - это самый омерзительно-фальшивый опус покойного. Я чувствую подступающую к горлу тошноту. И ярость. Поднимаюсь и наливаю себе стакан.
"Вот что надо петь", - говорит он, и мы трое синхронно гыгыкаем, кое-кто даже сплёвывает.
…Я уже довольно пьян и как в зазеркалье вижу, как он демонстрирует то деньги ("Сечас возьмём ещё", - теребит их и убирает обратно в карман), то телефон ("Сечас выщемим", - что-то нажимает, потом сбрасывает, отбрасывает), то пустую пачку "Парламента" - спрашивает закурить, кто-то даёт ему сигарету, он говорит: "Я вообще-то не курю" и начинает её с некоей особой пренебрежительностью мять, а после так же курить… Всё-это свидетельствует, как вы поняли, о том, что человек забыл, где находится, что в свою очередь может служить эмблемой одной из трёх до неприличия расхожих вещей: а) он в дуплет, б) он пидорас и в) всё вместе - что, конечно же, хуже. Однако Григорий не был в дуплет - может он был чем-то обдолблен или просто у него такая манера… (Он ещё пару раз спросил закурить и, обращаясь к собеседнику, забыл его имя.)