- Ну, не знаю, ты ж у нас… Но я тебе, честно говоря, не советую - это ёбаная наркоманская скотина. Выёбывается ещё - один хуй сопьётся, сколется и сдохет!
Состояние мозга было идиотическим: в голове сама собою пелась песня "Кот", в троллейбусе мерещились какие-то гады и пауки, на улице темнело от солнца в глазах - куда и как идти ничего не видно! - но расплетаться всё равно ужасно не хотелось. В итоге мы пообещали друг другу вернуться к тем же занятиям 9-го, и с тех пор стали называть тусовки у Зельцера поездками на "полуостров Казебан".
29.
Было 17 мая и полвторого дня.
За окном явно светило солнце и стоял тёплый воздух, в котором пахло свежей растительностью, а также высыхающей, уже почти прогревшейся до самых недр землёй, пылью и асфальтом, и все были вовлечены в свои суетливые летние дела и отношения.
Я лежал на своей убогой постели и не знал что делать. Здесь было довольно темно и холодно, хотя сквозь верхний, оставленный незашторенным прямоугольник окна свет бил прямо мне в глаза, ослепляя. Низ был занавешен не очень потребной тряпкой, дабы проходящие мимо соседи невзначай не увидели меня.
…Я, как всегда, с трудом поднялся часов в 12, помочился в ведро, поджарил в масле горбушки от хлеба, сильно обсолил их и съел со сладким чаем… Теперь я опять хотел есть и не хотел оставаться здесь, но ходить почти не мог физически да и идти было некуда. Разве что в магазин - но денег было в аккурат на сегодняшнее мероприятие (надо было много), или в туалет - но там, как я слышал, тусовались на улице соседи - эта жирная милашка и её псевдолюбовник-алкоголик, которого, впрочем, я так никогда в лицо и не видел.
В полпятого мы застрелковались с Саничем в "Спорте", и я планировал выйти ровно в четыре. А что делать сейчас? Как плохо и тяжко здесь… Я встал, посмотрел в окошко, чуть отодвинув штору - и действительно всё в свету и зелени, очень тепло наверно - сейчас бы на природу, на волю с компашкой да девушкой, да шашлычков с винишком! - но я даже подробно не подумал об этом - так, мелькнуло что-то в душе и памяти, сжалось и тут же угасло… Попил воды из чайника, закурил "воздушную" суперлёгкую и лёг обратно.
Так… футбол будет в 18:00…
Интересно, прокатит ли сегодня "система"? (кто выиграет мне всегда было наплевать). Так называемое кафе "Спорт" как бы вмонтировано в ограду стадиона, мы с Сашей взяли обычай ходить на футбол через него: собираемся полпятого, берём пиво, водочки и чебуреков, довольно неплохо проводим полтора часа, а затем через вторые двери, сообщающиеся со стадионом (входные уже закрыты), бесплатно проходим на трибуны. Милое, скажу я вам, дело, особенно если ещё с собой взять пива и хатдогов - и футбол-то особо не нужен!
В принципе должны неплохо время провести, особенно на фоне невыносимо тоскливых дней до майских праздников, когда я, бредя домой по сельповидной улочке, смотря на незамысловатую деятельность невыносимо местных жителей, осознавал, что "дома" меня ждёт полное зловонное ведро, пакет с газетой, куда я насрал, отсутствие еды, отсутствие кого-либо, и даже телевизора или выпивки, и даже тепла!.. И так будет и завтра, и послезавтра, и наверно всегда… Я стал задумываться - почти что как Родион Романович! - писать интересные стихи:
серая пришла пока ещё весна
и даже жгут костры
я приду один один домой
в каморке душной покурю
плюну и повешусь
а ты?
маленькая маленькая ты
хотя ты и большая
только ты возьми меня, большая боль
большаая, взгляни на меня
приди ко мне - заварим чаю
лягни меня ляг на меня
я на полу лежу кончаю
я покончу с собой
как бы невзначай
отчаяние не значит ничего
я не прощу тебе тебя его
я ненавижу вечер тайный
такой я был когда-то - молчал.
Вот так, почти беспомощные попытки арт-терапии. И тоже своего рода антиципация - ведь этого тогда ещё не было, её не было, а суицида, как я теперь надеюсь, вообще не будет…
Быстрей бы четыре. На волю - выйти, увидеть Сашу, нажраться, а там хоть потоп! - главное чтоб в дуплет, чтоб денег хватило и домой потом взять и Сашу заманить - один ведь я охуею совсем, не выдержу… Должен там быть и Михей. Это хуже… Должна быть Зельцер! Хочу её увидеть. Блин, ведь Саша накануне категорично заявил: "Я не буду ей звонить. Пошла она в пень. У меня другие планы"! Что ж, селяви…
Стало совсем невыносимо. Действие, действия - экшен, как говорит молодежь, тусня и туса - и что-то даже как бы звало меня в дорогу, надо было только решиться, подняться, собраться и отравиться - неведомо куда и зачем…
Когда я уже шёл по улице, настрой пропал: ну и куда я прусь? к кому? что делать-то? Хотя давно подмечено, что стоит пройтись по Советской, главной артерии города, обязательно встретишь кого-нибудь из знакомых, я никого не нашёл. Подошёл к "Спорту" - народ уже суетится, помялся, пошёл на Кольцо - оно напротив через дорогу - всего лишь пересечь Советскую - зашёл, посидел на лавочке, покурил… Вернулся в "Спорт", взял кружку пива и бутерброд… Но время-то ещё мало - чем заняться - сидеть невыносимо!.. - все эти люди, мужичьё, развязное бабьё, а я один…
Вышел и поковылял на рынок - к ларьку у ковров, типа посмотреть кассеты (там, кстати, и рыгаловок много, и народу в них может поменьше…). Я купил банку своего расхожего "Ярпива оригинального" (оно наиболее напоминает простую, без вредных привкусов и примесей воду) и нормальных сигарет, стою у ларька, читая названия и борясь с головокружением от хмеля натощак, уже достаю деньги, чтобы приобрести Sonic Youth "Goo", как вижу - чешет Элька Зельцер, в своей ярко-алой рубашке и на предельной скорости!..
Кассету я всё же купил, смотрю, а её уже нет. Я бегом. Паника. Буквально наткнулся на неё!
- О, привет! Ты что здесь делаешь?
- Да вот, кассету покупал…
Она её осмотрела бегло, явно ничего не поняв, я глотал последнее пиво из смятой банки.
- А я вот домой с учёбы… вот…
Я механически вертел в руках покупку, бессознательно рассматривая её: на обложке был чёрно-белый рисунок, изображающий, по сути, нас с Зельцером (!) в обнимку - только я без бороды, а она с другой причёской, и оба в чёрных очках…
- На футбол-то не собираешься? - Да, дорогие, если мыслить щепетильно, как например мыслю я, здесь я немного глупо и некорректно влезал в чужую юрисдикцию.
- О, а я уж забыла! - отвечала она с экспрессивностью цыганки, - Санич, козёл, не позвонил даже! Я сама ему тот раз звонила-звонила, а его всё не было дома, даже в десять - где ж он бывает-то?
- Не знаю, наверно занят в институте, - говорю я что-то дежурное, а сам уже начинаю загоняться, что это у него за такие "другие планы"?
- Он про меня ничего не говорил?
- В смысле? - не понял я.
- Ну, насчёт сегодня.
- Да нет. У него какие-то планы, говорит, мало времени…
Значит, I STOLE MY SISTER’S BOYFRIEND. IT WAS ALL WHIRLWIND, HEAT AND FLASH. WITH IN A WEEK WE KILLED MY PARENTS AND HIT THE ROAD (надпись на кассете) - понимаю…
- Н-да? - обычная для неё штучка - это идиотское "н-да" (даже ближе к "н-дя") - при этом указательный пальчик, как у маленькой девочки, следует в ротик, оттягивая нижнюю губу - но это длится всего лишь мгновенье, неосознанное мгновенье. Означает сей жест наверно какое-то обречённое удивление, то есть уже неудивление ничему.
Она уже вздыхала и мялась, собираясь срулить - обычная ситуация - неизбежное "нечего сказать", когда люди не очень близко знакомы, и просто встретились на улице… Сейчас начнутся все её "вот…", "во-от…", которые я впоследствии перенял…
- А пойдём со мной в "Спорт", выпьем пива, поедим, а потом на футбол, - сказал я.
Она поколебалась в своей решимости идти домой. Ну ещё пальчик в рот и скажи: "Ну, мне надо идти домой…"! Только начала, как я перебил:
- Деньги у меня есть. На матч пройдём бесплатно. И Санич… (хотел сказать "твой") там будет.
- У меня тоже есть немножечко, - жеманно улыбалась она, опять почти как девочка (только какая-то слегка блядская), - да и причём тут Санич?
Надо сказать, что я к ней относился довольно серьёзно, безо всякого подвоха, даже почти без критичности - просто как к товарищу. Другое дело, что она всё равно ведь женщина, и нельзя не присматриваться к её жумпелу… Вроде бы вся она по своей конфигурации, консистенции и моторике не очень и женственна, опять же, бордово-фиолетовая помада, джинсы, гриндера, сэкондовская рубашка, но с другой стороны - все эти детско-блядские ужимочки… Но жумпел-то всё же внятно-внушительный! Только потом, увидев её фотографию, где ей лет 17 (такая уть-оть, невинные глазки, девственные губки!), я осознал, что она, Элька, практически копия моей первой любви Яночки! - та тоже была не лишена некоторой брутальности (см. повесть "Грязная морковь")… Вот ведь! Всё-таки как интересно анализировать этих несуразных никчёмных существ! Как мне их недоставало!
Она, конечно, сказала, что есть не хочет, взяла пиво, какой-то бутер (знакомое словечко!) и таскала потом у меня "китайскую капусту" (таким эвфемизмом Саша заказывает салатец из моркови по-корейски), я же взял 50 водки, пиво и картошку с тефтелями - чего и ей желал, но настаивать не стал.
- Только Саничу не говори, что я ел еду, - сказал я.
Было приятно сидеть хоть в каком-то кафе, хоть с какой-то девушкой, хоть о чём-то болтать, есть хоть какую-то еду и выпить хоть чуть-чуть водочки.
Едва я успел проглотить сию не очень большую общепитовскую порцию, как в дверях оказался Санич. Я быстрым комичным жестом переставил тарелку на соседний столик. Зельцер заулыбалась.
- Хей, мать, ты не то ль что-то там напитал?! - забасил Саша, все посетители даже обернулись на нас.
- Нет, пиво пью, - ответствовал я, едва сдерживая в себе порыв удыхания.
Он картинно уставился на Зельцера.
- Нет, - сказала она, улыбаясь (почти как "н-да").
- А чё это вы вместе, а?
- На рынке встретились… - улыбалась она, - а ты чё не позвонил?
- Короче, сколько у кого денег? А то сейчас Михей придёт голимый - поесть пока можть взять чего-нибудь…
- Да я, Саша, уж поел картошечки, - я, улыбаясь, кивнул на тарелку, наконец-то легитимно утираясь салфеткой.
- Ах ты манда! - заорал он, - и ты манда!
Мы дали денег и он принёс графин водки, три пива и чебурек.
Как и ожидалось, пришёл Миша, но, что совсем нехарактерно, довольно пьяный и с деньгами. Тут же взяли ещё пива и водки и, конечно же, один чебурек. Разговоры пошли какие-то совсем странные, наверно совсем пьяные: было сказано, что ты, Миша, скупердяйская распиздяйская рожа, низкорослый пидарасик, ёбарь хуев и добавлено, что "даже план курить как надо не можешь - хули ты суетишься-то, блядь?.." С последним активно согласилась Зельцер, недовольно буркнув: "В натуре, обломно, блядь". Тут Михей вскочил и стал орать: "Хочешь, блядь, я тебя щас прям здесь на столе отъебу - ложись, давай, задирай ноги!" - и сделал движение к Зельцеру - я уж представлял, как он толкает её на стол, задирая мясистые джинсовые ляжки - рефлекторно я встал, и он уткнулся в меня.
- Хули ты, блядь, за эту блядь, блядь?! - продолжил он в запале.
- Я не блядь, а ты присядь, - профанистично сказал я, и Санич с Элькой удохли.
- Если я сейчас встану, - веско отчеканил Саша, - ты ляжешь так на месячишко в травматологию.
Михей помялся и опустился на место. Мы допили и пошли на футбол.
Мы всегда сидим не на фанатских трибунах, где молодёжь, флаги и кричалки, а где закоренелое прожжённое мужичьё, от которого есть что послушать. "Умней играй!" - "Продай свисток - купи очки!" - "Вот этому, в чёрной одежде, пинка, блядь!" Тогда у нас ещё играл знаменитый сейчас Сычёв, и все орали "Сыч!", "Сыч, давай!". Мы тоже активно участвовали в процессе (чем Зельцер была очень поражена да и не очень довольна), но несколько своеобразно: подражая герою "Бесов" Семёну Яковлевичу, тому, который "наш блаженный и пророчествующий", и угощал своих просителей чаем, но очень избирательно - вдруг вперивал перст в кого-нибудь и провозглашал: "Внакладку!", мы тыкали пальцами в облажавшегося футболиста и орали: "Паточного! Без запивки!" и т. п. На этих трибунах также всегда шло распитие и клевали семечки. Распивать было особо уже нечего, а вот семечки Зельцера безумно раздражали - оказалось, что она ненавидит это "плебейское" занятие. А я люблю…
После первого тайма мы с ней отправились в туалет - он на другом конце стадиона. "Что-то ты Зельцера всё сопровождаешь?" - тихо осведомляется Саша, как бы на что-то намекая. Я не сопровождаю, говорю, я ссать хочу. "Блин, всю жопу отсидела", - говорит она. "Да у тебя-то она вон какая", - говорю я, выколачивая рукой свои брюки сзади; она улыбается, понимая, что это невольный или вольный робкий комплимент. Ja, your fucken-fluken Das Zad!
Сходили без происшествий, если не считать того, что ещё мы с ней захотели шашлык, но денег было мало. Я купил ещё семечек…
После второго тайма пришла пора прощаться - с Сашей и Михеем. Мы шли по направлению к Кольцу, а они городили какую-то ахинею о том, что им вот сейчас, в полдевятого, надо идти "на стрелу", где "включен счётчик", а, следовательно, их как пить-не-пить довольно сильно изобьют. Они поясняли несколько невнятно и наперебой - "такое ощущение, что они всё-это прямо сейчас выдумывают", - подумали мы с Зельцером. Я как-то не хотел пиздюлей, но стал уж беспокоится и не очень навязчиво предлагать своё сопровождение. Они наотрез отказались. Ещё минут десять они мялись на Кольце, но потом всё-таки решительно отсоединились, веско бросив на ходу: "Если через час не вернёмся, значит, всё, не ждите".
- Может в ментуру тогда позвонить? - кричу им вдогонку.
- Всё - убъють! - показалось, они заржали, - не надо милиции! - с мягким одесским окончанием.
Как прикажете, гайз…
Ну вот мы и остались вдвоём, а это всегда опасно - так называемое человеческое общение возможно только тет-а-тет - только тогда оно более-менее откровенное, серьёзное и продуктивное - когда трое или четверо, все, как уже упоминалось, делятся на партии, над кем-нибудь прикалываются, и вообще лебедь, рак и щука… Человек, находясь наедине с другим, если сразу не плюнул и не ушёл или просто не ушёл, начинает с ним взаимодействовать - открыто противопоставить себя другому и в середине общения (даже если оно вынужденное - застряли в лифте) сказать: "Да ты, я вижу, дурак - пошёл ты на хуй!" как правило никто не может - всё что угодно только не это! - к тому же, ведь к каждому можно и стоит прислушаться, когда он не работает на публику…
Однако наш час прошёл под эгидой ожидания этих ренегатов.
Обстановка была довольно нервозная - ясно было, что вдвоём мы не должны находиться, это не запланировано, это случайно, и надо перетерпеть. Сначала я вроде как успокаивал её, но потом понял, что она беспокоится не состоянием здоровья достопочтенного Саши Босса, а своим дурацким положением: домой надо, а я сижу тут как дура… и целый день как дура с этим дурацким О. Шепелёвым… (впрочем, я не такой уж дурацкий по сравнению с некоторыми другими - думаю, даже она это осознала) и перешёл, так сказать, к бытовой метафизике:
- Единственное, на что человек может не отрываясь смотреть бесконечно - это звёздное небо, водная гладь и огонь, пламя костра… - Наверно сие звучало бы как ирония или даже издевательство, если бы мы минут десять уже в наступивших полных сумерках и странной тишине не смотрели совершенно заворожено на жёлтые языки Вечного огня…
- Да, - вздохнула она, и это "да" было совсем иным.
Несколько жутковато - господи, всё одно и тоже - сколько можно… Как в этом городе жить людям с хорошей памятью - куда ни глянь, куда ни пойди - всё то же!
Исчерпав все идиотские догадки и добрую часть нехороших слов, мы наконец-то обратились к персонам друг друга, начав почти с анкетных вопросов. Мне пришлось пояснить, что вообще значит учиться в аспирантуре и кем вообще я стану.
- Через три года я буду кандидатом наук, - сказал я некую абстракцию.
- О, круто, - сказала она, - а мне хотя бы в институт поступить.
Дальше я от себя рассказал, как я туда поступал. Что я плохо учился, что каждый семестр наши с ОФ и Репой фамилии вывешивали на отчисление, как всех шокировала моя знаменитая теперь фраза - так называемый "парадокс О. Шепелёва" - "Если меня не выгонят из института, то я поступлю в аспирантуру".
Когда меня воодушевляют своим присутствием и вниманием, то есть попросту не говорят сразу: "Ты дурак - иди ты на хуй!", я становлюсь весьма остроумным. Она хохотала от души. Походя я выставляю себя насосом - я упомянул, какую чушь обо мне пишут газеты, а иногда и говорит радио и показывает местное ТВ, что об этом думают профаны ОФ с Репою, какие возникают курьёзы и кривотолки - что такое сам пресловутый "мой имидж" - как меня воспринимают "все на Кольце" и боятся все здешние девочки-мохнушечки…
22.
В школу я ходил ежедневно к восьми - как бы для неё. Однако не было даже времени перекинуться словечком - то звонок на урок, то с урока - и лезут учтиля и ученики! У неё то физ-ра, то какая-нибудь фигня - я, ещё по школьной привычке путаясь в расписании, бегал в поисках её по всей школе, во время большой перемены я наматывал несколько кругов по всем этажам, и всюду меня окликали полузнакомые рожицы: "Инку ищете, Алексей Лександрович? - она ушла". Когда мне сказали, что "она сегодня не пришла", я вообще был удручён и убит - день прошёл впустую.
О’Фролов пил уже третью неделю по системе "статически" - вечером приходит Санич, они покупают полторашник сэма, утром Саша уходит в институт, я на практику, а он просыпается часов в двенадцать, добивает то, что осталось и опять заваливается дрыхнуть, я прихожу часа в два, он встаёт и начинает теребить деньги на маленькую бутылочку, получив, выпивает и опять кверх лапками… вечером приходит Саша… Какие тут репетиции! Журналы и книжки не в ходу, ящичек давно накрылся. Я пытаюсь его увещевать сходить куда-нибудь: в туалет, вынести таз, в институт, в школу, на улицу, уехать домой за деньгами, чтоб искупаться наконец (не моется, отращивает ногти яко юный Сиддхартха) - в ответ слышу единственную фразу: "Пошёл ты на хуй!". Со мной он не разговаривает вообще - вероятно потому, что я, в его больном сознании, олицетворяю социум и, кроме того, вообще ему "запродался".
Я проверил изложение: двенадцать человек получили двойки, один "тройбан", один "кол" и один пятёрку (надо ли разъяснять кто - в её рукописи, неряшливо копировавшей один в один текст из методички, не было ни одной ошибки). Училка перечеркнула все мои оценки, приплюсовав всем по баллу, а про Инну сказала: "Списала поди, вы не видели?" Нет, сказал я, я специально обратил на неё внимание: она очень внимательно слушала, наверно у неё очень хорошая память. Охо-хо, сказала она, двусмысленно улыбаясь.